Справедливо полагая, что после обмена такими посланиями примирение невозможно, Цицианов стал готовиться к наступлению. Намерение атаковать армию, в десять раз превосходящую русскую по численности, не объясняется одной лишь пылкостью его натуры. Генерал действительно был горяч, но в данном случае в его планах господствовал трезвый, холодный расчет. Персы могли ворваться в Грузию через четыре горных прохода. Кроме того, главнокомандующему необходимо было усилить гарнизон Елисаветполя, запиравшего пятый путь в Грузию через долину Куры. Разделить имевшиеся силы на пять частей было бы полным безрассудством, тем более что ни один из этих отрядов не мог прийти, в случае надобности, на помощь другому из-за трудностей передвижения по горной местности. «Угадать» направление главного удара тоже не представлялось возможным: противник, имевший многочисленную и подвижную конницу, мог легко изменить маршрут. Оставался единственный вариант: собрать имевшиеся силы в один кулак и наносить противнику сокрушительные удары по своему выбору. Наступательная стратегия соответствовала как внутриполитической ситуации, так и особенностям персидской армии. «Дать персиянам ступить только шаг в пределы Российского владения значило бы ободрить всех сообщников Баба-хана и Александрацаревича к единодушным и решительным действиям, что непременно бы случилось при оборонительной войне»[721]. Войска шаха имели все особенности так называемых нерегулярных войск: быстрое воодушевление в случае удачного развития событий, столь же быстрая деморализация после неудач, завидная стойкость при обороне крепостей и отсутствие желания драться «до конца» в полевых сражениях. Главнейший стимул армии такого типа — стремление к военной добыче. Другими словами, персидское войско было неудержимо, когда его посылали разорять беззащитные села и города, но когда на его пути вставало другое войско, удаль некогда грозных всадников заметно убывала. По словам историка Н.Дубровина, «солдаты, привыкшие к бунтам и грабежам, восставали против всякой власти, которая могла их устрашать опасностью лишиться беззаконной жатвы»[722]. Так, в бою под Тифлисом Ага-Магомет-хану пришлось даже поставить туркмен позади персов, с приказом рубить отступающих. Ударной частью армии шаха стал батальон, сформированный из… российских дезертиров. Поэтому предоставление персам возможности действовать по их инициативе означало отдавать им все преимущества. И наоборот, каждый эффективный удар мог оказаться для армии шаха последним.

Войска российские были намного боеспособнее, но их ослабляли болезни. Нельзя сказать, что командование игнорировало проблему сохранения здоровья военнослужащих. Еще Петр Великий приказал в 1722 году: «…большое предостережение иметь от фруктов ради их множества; также от соленого, не токмо от рыбы, но и от мяса, а ветчину употреблять только для навара, а так не есть; ибо и от жиру довольно жажды будет; фрукты лучше не есть вовсе; но понеже того учинить трудно, того ради, хотя и есть, но мало; особливо же остерегаться от дынь, слив, шелковицы и винограду, от которых тотчас кровавый понос и другие смертные болезни припасть могут. Маркитантам запрещается фрукты, рыбу и соленое мясо продавать под наказанием и вечной работой на галерах. Смотреть, дабы никто от 9 часу поутру и до 5 часов пополудни без шляп не ходил и не сидел, где кровли нет; также, чтоб в день не под кровлей не спали и на голой земле не спали же; но подстилали бы траву или камыш или иное что сыщется, толстотою не менее 5 дюймов, а что толще, то лучше. Не гораздо много воды пить; не в полную сыть, а наипаче на марше. Сие все чинить офицерам для образа солдатам, и солдат держать в сем правиле; а кто сие преступит, тот лишен будет чина своего или и вящще наказан будет, яко преступник указа…»[723] Однако природа Кавказа брала свое, и брала людскими жизнями. Зараза не разбирала, с кем имеет дело — генерал ли это или рядовой солдатик. Цицианов писал Чарторыйскому о своем здоровье во время июльского похода 1805 года, жалуясь то на лихорадку трехдневную, то на четырехдневную, то на «понос от худых в Карабаге вод»: «…из Шамхора привезли меня полумертвым со спазмами в желудке, да и теперь не более недели как лихорадка меня оставила, — в чем, буде нужно, к стыду звания моего, свидетельствуюсь всеми медицинскими чинами и всеми войсками, здесь находившимися, кои видели меня на переходах в день лихорадки, что я принужден был каждые 3 версты слезать с лошади и ложиться на землю, пока пароксизм кончится, и после привала догонять колонну»[724]. Выражая признательность за поздравления по поводу выздоровления, главнокомандующий довольно ясно выразил неудовольствие, что в Петербурге узнавали о его болезнях от неизвестных ему корреспондентов.

После Гянджи наступила очередь Эривани. Это ханство грузинские цари также считали «своим», что являлось основанием для его присоединения к России как законной собственности Багратидов. Кроме того, на территории ханства находился Эчмиадзин — резиденция армянского патриарха. Таким образом, присоединение Эривани многократно усиливало влияние на армянское население Закавказья. Наконец, такое «округление границы» позволяло создать удобный плацдарм для последующего наступления на территорию Турции и Персии.

Повода для начала военных действий искать не требовалось. Магомет-хан Эриванский и Киал-Бали-хан Нахичеванский, узнав о судьбе Джавад-хана Гянджинского, собирали ополчения, вели активную переписку с шахом. Не прекращались и «шалости» эриванцев на грузинских рубежах — угон скота, грабеж торгового каравана на приграничной территории и т. д. Промедление с выступлением объяснялось острой нехваткой войск. В начале 1804 года в распоряжении Цицианова имелись следующие силы: 9-й егерский полк, расположенный в центре Карталинии (две роты занимали городок Цхинвал для удержания в повиновении тамошних осетин); Тифлисский мушкетерский полк, охранявший границу со стороны Ахалцыха и удерживавший от возможных возмущений мусульман Бамбакской и сопредельной с ней провинций; 17-й егерский полк, составлявший гарнизон Елисаветполя и обеспечивавший спокойствие «новоприобретенной» провинции; Севастопольский мушкетерский полк, стоявший в Тифлисе и по границам Грузии; 15-й егерский полк и два батальона Кабардинского мушкетерского полка, составлявшие Лезгинскую оборонительную линию по течению реки Алазань. В поход на Эривань, таким образом, можно было направить: три батальона Кавказского гренадерского полка, два батальона 9-го егерского полка, два батальона Тифлисского мушкетерского полка, три батальона Саратовского мушкетерского полка. В результате набиралось 3400 строевых пехотинцев. С кавалерией дело обстояло еще хуже: в четырех эскадронах Нарвского драгунского полка насчитывалось всего 400 всадников. К ним добавлялось 320 линейных (терских) казаков. В экспедиции согласилось принять участие грузинское ополчение общей численностью около трехсот человек.

Трудно было предположить, что остальные владетели Восточного Кавказа станут равнодушно наблюдать за тем, как Российская империя присоединяет еще одну территорию в их регионе. Неизбежным в этой ситуации являлось выступление одного или нескольких ханов в поддержку Магомет-хана Эриванского. Чтобы этого избежать, Цицианов приказал провести несколько отвлекающих операций на Каспийском побережье. 20 января 1804 года он дал секретное предписание командующему над Астраханским портом и Каспийской флотилией капитану 1-го ранга Певцову подготовить к 1 апреля транспорты для полка пехоты и восьми полевых орудий. Для артиллерийской поддержки с моря предписывалось снарядить фрегат или бомбардирское судно, становившееся флагманом эскадры, а также две бригантины. Через месяц Певцов прислал подозрительно многословный ответ, объясняя, что к началу апреля могут быть готовы немногие суда, а другие — лишь к маю и июню[725]. В официальных отчетах негативные сведения следовало как минимум удваивать, а вот сведения положительные — делить на два. Объясняется это стремлением чиновников различных ведомств, в том числе и морского, скрыть недостатки и, напротив, в самом радужном свете выставить достоинства. Результат: моряки оказались готовыми только к середине лета и не смогли выполнить главную задачу — высадить на южном побережье десант, способный оттянуть на себя значительные силы персов. Боеготовность даже Балтийского и Черноморского флотов находилась в те годы на крайне низком уровне. В морском ведомстве (как и во всех прочих) хищения государственной собственности велись в различных формах и различных размерах: высшие чины получали большие взятки от подрядчиков, служащие среднего звена не упускали своей доли в процессе расхищения казенного имущества, а рядовые пользовались тем, что плохо лежало в прямом и переносном смысле этого слова. По свидетельствам одного из мемуаристов начала XIX века, кражи в портах нередко оказывались более похожими на разбои, поскольку вывозившие казенное добро дерзали вступать в открытые схватки с караульными[726]. Служба на Каспии вообще считалась ссылкой, а порядки, царившие в Астраханском адмиралтействе, потрясали даже людей, привыкших к любым беспорядкам. Упадок Каспийской флотилии во многом объяснялся особенностями самого театра военных действий. Азербайджанский и дагестанский берега изобиловали отмелями, камнями, из-за чего корабли не могли подойти близко к урезу воды. Дальнобойность пушек того времени была такова, что об артиллерийской поддержке с моря говорить не приходилось. На всем западном побережье имелись только две более или менее удобные гавани — Баку и Дербент. Основные стратегические пункты Северного Кавказа и Закавказья, главные транспортные пути находились вдали от берега, и это была еще одна причина слабого влияния флота на развитие событий.