В Тамбове Новиков-Прибой бывал ещё в пору своей крестьянской юности. Помня дореволюционный Тамбов, он рассказывал:

— Страшно было ездить по тамбовским улицам. Нырнёт лошадь в выбоину, только уши да дуга торчат оттуда.

Его радовало, что, несмотря на то, что Воронежский фронт проходил недалеко от Тамбова и он неоднократно подвергался налётам «мессершмиттов», город уцелел.

Первое выступление Новикова-Прибоя состоялось, как это чаще всего бывало, в зале облисполкома, а затем литературные вечера прошли в летнем городском театре, в Клубе НКВД, у железнодорожников, на заводах.

Алексею Силычу было особенно приятно находиться в читальном зале старейшей областной библиотеки, ибо ему приходилось уже там бывать.

— Помню я себя деревенским малым, — рассказывал он, — впервые попавшим в это святилище. При виде тысячи книг я шапку снял. Стою, глаза мои разбегаются. Господи, думаю, какое богатство! А барышня из-за книжной стойки спрашивает: «Какую вам книгу?» Ужасно растерялся и говорю: «Библию!» Не посмел попросить другую. Так и просидел здесь с Библией часа четыре.

Новиков-Прибой прожил в Тамбове около месяца. Чувствовал он себя уже неважно, но был по-прежнему деятелен, старался сохранять оптимизм и бодрость.

Однажды их с Перегудовым на ужин пригласил доктор, главный терапевт фронта. Алексей Силыч с удовольствием принял приглашение, но во время этой встречи очень скоро почувствовал себя плохо. «Не понимаю, что со мной происходит», — жаловался он Перегудову. И, предполагая самое худшее, тут же заявлял: «Нет, нет, мой организм не из таковских, чтобы в нём заводились какие-либо злокачественные опухоли!»

Из Тамбова Новиков-Прибой выезжал во многие близлежащие города: Рассказово, Мичуринск, Котовск…

В Мичуринске у Алексея Силыча нашлось немало знакомых. Сидя в гостях у своего друга — директора большого хозяйства, созданного на основе опытной плодово-ягодной станции знаменитого селекционера, он делился своими планами: «Хочу написать роман о Мичурине — душистый, как антоновские яблоки».

Новиков-Прибой встречался и с лётчиками, боевая часть которых находилась в Мичуринске, откуда каждый день наши самолёты вылетали под Киев и Полтаву, где в это время шли ожесточённые бои.

Переживая каждое событие войны, все поражения и победы наших войск, откликаясь на них статьями и очерками в газетах и журналах, Алексей Силыч мечтал написать книгу о партизанах. Об этом вспоминает Иван Арамилев: «…в газетах была напечатана статья о старике-охотнике, повторившем в немецком тылу подвиг Сусанина. Силыч был необычайно взволнован этим подвигом:

— Кончится война, я соберу весь материал о стариках-партизанах и обязательно напишу о них повесть. Об этом непременно следует написать. Через них вся Россия видна. Это чисто русское явление. У немцев нет и не может быть таких партизан, таких стариков, героизма такого накала, такой стойкости и любви к родине. На днях я читал, как наши бойцы с гранатами в руках ложились под немецкие танки, чтобы остановить врага. У меня слёзы из глаз хлынули. Разве можно победить страну с таким народом?! Если тебе попадутся под руку материалы о Сусаниных наших дней — присылай мне. Книгу писать хочу».

В годы Великой Отечественной войны А. С. Новиков-Прибой много писал для газеты «Красный флот» и журнала «Краснофлотец». Несколько раз печатался в «Правде». Писал для Совинформбюро, которое рассылало его статьи и очерки в зарубежные газеты дружественных стран. Несколько раз выступал по радио. Особенно сильно, по воспоминаниям П. И. Мусьякова, возглавляющего в то время редакцию газеты «Красный флот», звучал очерк «Русский матрос».

Герои очерков Новикова-Прибоя — это и снайперы, и лётчики, и партизаны. Но более всего его привлекали подвиги моряков. Он много пишет о славных традициях русского флота.

Главное, что постоянно подчёркивал писатель, — нравственная сила русского народа. Эта сила, по его словам, «является незыблемой основой нашей Красной Армии и Красного Флота. Именно поэтому с каждым днём растут и крепнут мощные удары по врагу. Это доказывают своим поведением на войне наши герои. Многие из них погибли, но сила, питавшая их, жива. Она развита в миллионах сердец и кипит в них мщением к жестокому врагу, вызывая горячую веру в победу над ним. Никогда не удавалось сломить нравственную силу русского народа, притупить её или обезличить. Победит эта нравственная сила и теперь».

Начало 1944 года ознаменовалось впервые прозвучавшим по радио новым Государственным гимном СССР, заменившим «Интернационал». Это отражало чаяния советского народа, сплотившегося в борьбе за любимую родину. Это было символом братства, мужества, грядущей победы. Во всяком случае, именно так воспринял появление нового гимна писатель Новиков-Прибой, говоривший об этом в своих выступлениях перед читателями. А выступлений этих по-прежнему было немало, хотя чувствовал себя Алексей Силыч всё хуже и хуже.

Мария Людвиговна пыталась уложить его в больницу, а ему было некогда: наметил поездку на Урал. Вот вернусь, сказал, тогда посмотрим.

В начале января заехал навестить Алексея Силыча сын боцмана Воеводина — Константин. Позднее Константин Максимович вспоминал, каким увидел писателя — сильно осунувшимся, с ввалившимися невесёлыми глазами. Уже понимая серьёзность своей болезни, чувствуя неотвратимость смерти (теперь он всё чаще философски рассуждал об этом), Алексей Силыч всё равно строил планы, надеясь успеть завершить и «Капитана 1-го ранга», и «Двух друзей». Собирался встречаться с читателями. А главное, надеялся дожить до Победы, верил, что до неё — рукой подать.

11 января 1944 года газета «Уральский рабочий» писала: «Вчера в Свердловск приехал Новиков-Прибой. Писатель выступит с чтением своих произведений в рабочих клубах города, побывает в районах области».

В феврале Алексей Силыч вернулся в Москву.

В Свердловске ему подарили набор эмалированных кастрюль, а в Перми — щенка какой-то особой северной породы.

Алексей Силыч не уставал восторгаться живым подарком, заявляя, что этот пёс не просто смышлёный, а совершенно гениальный.

— Всё понимает! Всё! — восклицал довольный Силыч. И с упоением рассказывал, как они пойдут с новым другом Задором на охоту.

Приближался март — тот месяц, который, как вспоминают его друзья, «будоражил его морскую, охотничью кровь».

Трепля Задора за лохматый загривок, Алексей Силыч мечтательно говорил:

— Скоро, скоро мы пойдём с тобой в мартовские поля, походим по мартовским токам, поохотимся за глухарями.

Задор радостно повизгивал, как будто действительно всё понимал, преданно лизал руки хозяина.

А он, потирая руки, жаловался:

— Что-то начали сохнуть…

Но окружающие видели: не только руки — весь он высох; глаза потеряли прежний блеск, на потемневшем лице углубились морщины.

Сергеев-Ценский вспоминал, как накануне того дня, как лечь в кремлёвскую больницу, Новиков-Прибой зашёл к нему в гости (Сергей Николаевич был в это время в Москве). Алексей Силыч что-то живо рассказывал, балагурил, не заговаривая о болезни. А пришёл домой и упал на лестнице без чувств. На следующий день его отвезли в клинику, откуда он уже не вышел.

Борис Неверов так вспоминает о своей последней встрече с Алексеем Силычем:

«В последний раз я видел Алексея Силыча в марте 1944 года перед его уходом в больницу, из которой он уже не вернулся… Он был грустен в тот день: не было на его лице обычной для него ласковой и доброй улыбки, глаза его не искрились и не смеялись… А когда я от него уходил, он сказал мне, как оказалось, свои последние для меня слова:

— Вот, дружище… Может быть, больше и не увидимся, а если не увидимся, то помни, что жить надо так, чтобы каждодневным трудом приносить пользу и своей стране, и окружающим тебя людям».

Последней работой А. С. Новикова-Прибоя была статья, посвящённая столетию со дня рождения К. М. Станюковича: 1 апреля он продиктовал её Марии Людвиговне в больнице.

13 апреля Алексея Силыча навестили Перегудов и невестка Нина.