А в конце ноября на экраны кинотеатров вышел новый фильм «Свинарка и пастух». И люди, валясь с ног от усталости после смены, шли в кино. И смеялись, и радовались, и, вспоминая счастливую довоенную жизнь, верили в её возвращение.
13 декабря «Правда» вышла с крупным заголовком: «Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы. Поражение немецких войск на подступах Москвы».
Ближе к родам Нина Новикова перебралась в Москву.
«…Рядом были, — вспоминает она, — мама, бабушка и брат Борис, освобождённый от военной службы.
Во время тревоги он залезал на крышу нашего дома, чтобы сбрасывать зажигательные бомбы. Мать моя была в бригаде по охране порядка и дисциплины во время тревог. В конце нашего двора была вырыта траншея, служившая укрытием. Время было уже холодное, да и опасение, что дом могут разбомбить, заставляло всех жильцов ходить в траншею в тёплых пальто. У нас в комнате на рояле было предусмотрительно расстелено тёплое одеяло, лежала детская шубка и моё пальто. В кармане пальто были паспорт, продовольственная карточка и деньги. По тревоге я быстро собирала ребёнка, надевала пальто и шла во двор. Во время одной из тревог брат мой подобрал осколок зажигательной бомбы и подарил его Алексею Силычу. Тот долго вертел его в руках, внимательно рассматривал кусок металла, а потом положил его на письменный стол и сказал:
— Пусть тут лежит. Останется как память о войне. Как там немцы ни стараются, чего ни придумывают, а войну мы всё равно выиграем!»
Однажды во время воздушной тревоги Нина с дочкой на руках, торопясь укрыться в траншее, упала. Мальчик родился восьмимесячным и через неделю умер.
«Брат Борис, — вспоминает Нина Александровна, — купил гроб, взял ребёнка из роддома и принёс на квартиру к Новиковым. Квартира не топилась, на улице были ужасные морозы, и гробик несколько дней стоял на столе в столовой, пока шли оформления к похоронам.
Один раз я застала Алексея Силыча дома, он сидел у гроба и плакал, глядя на мёртвое тельце давно желанного внука.
Увидев меня, он смахнул слёзы, подтянулся и, ласково обняв меня, сказал:
— Ну ничего, надо пережить и это горе. Взрослых сынов теряют, всё война наделала. Анатолию я сам напишу обо всём.
Хоронили ребёнка Алексей Силыч вдвоём с моим братом Борисом. Захоронили его в могилу моего отца на Ваганьковском кладбище. После смерти ребёнка я ещё прожила суровую морозную зиму у мамы, а потом вернулась опять на дачу в Тарасовку».
Как-то на даче вышла из строя печка. И без печки — никак, и печника найти сложно. Но сосед дал Алексею Силычу адрес одного знаменитого мастера печного дела. Сговорились о дне работы. Но в этот день, когда должен был прийти мастер, Алексею Силычу срочно надо было ехать в Москву, где была в это время и Мария Людвиговна. Встречать печника поручили невестке Нине.
Алексей Силыч долго объяснял ей, что надо напомнить мастеру, на что обратить внимание:
— Вот ведь досада какая! И не поехать нельзя, и печник придёт, надо бы мне самому присутствовать. Ты обязательно его после работы покорми и водочки налей.
Печник, пожилой, крупный мужчина, исправлял печь, снисходительно выслушивая просьбы Нины в отношении ремонта, и бурчал:
— Работу свою мы сами знаем, нас учить не надо.
Когда всё было закончено и печник зажёг печь испробовать её для проверки своей работы, он пошёл мыть руки.
Нина накрыла на стол и пригласила его пообедать. Около тарелки она поставила стопку водки.
Печник посмотрел на неё внимательно и спросил:
— Ты что, дочка, по доброте своей угощаешь или так писатель наказал?
— Писатель, писатель приказал вас накормить досыта и водки оставил. Он недавно с охоты приехал и много уток привёз. У нас сегодня на обед утка варилась. Утки-то сейчас редкость большая, вот он и сказал, чтобы я вас накормила.
Он сел за стол, беря ложку, сказал:
— Должно быть, хороший человек этот писатель, мы ведь с ним только о деньгах говорили, а об обеде и разговору не было. А сейчас хороший обед дороже денег. От обеда я не откажусь, да и водочку выпью за его здоровье.
Он ел и приговаривал: «Вот ведь какой человек! Говорят — большой писатель, а сколько внимания к простым людям».
2 февраля 1943 года победоносно завершилась Сталинградская битва. Это было начало коренного перелома в ходе Великой Отечественной войны.
Весной 1943 года Новиков-Прибой отправился в Свердловск. Здесь его можно было увидеть на заводах, в госпиталях, в запасных полках, в учебных заведениях. Он читал главы из «Цусимы», отрывки из «Капитана 1-го ранга». Но каждая встреча неизменно заканчивалась разговором о положении на фронтах, о подвигах советских людей в борьбе против фашистских захватчиков.
В начале апреля Новиков-Прибой собрался в Москву. Буквально накануне отъезда ему вручили телеграмму: «Узнал, Алексей Силыч, о твоём приезде в Свердловск, прошу побывать у меня в гостях. Цусимский друг Семён Мурзин».
Алексей Силыч не задумываясь сдал билет и отправился в село Зайково, где заведовал колхозной фермой Семён Антонович Мурзин, упомянутый в эпилоге «Цусимы».
Трое суток прожил писатель у старого товарища. Вспоминали былые годы, говорили об идущей войне.
О том, что у Семёна Мурзина гостит знаменитый писатель, моментально узнал весь район. Состоялся большой литературный вечер, где Новикова-Прибоя ждал ещё один сюрприз — встреча с цусимцем Аристархом Евграфовичем Пушкарёвым, матросом-водолазом с броненосца «Орёл».
9 июля 1943 года в Москве в последний раз была объявлена воздушная тревога (за время войны её объявляли в столице 141 раз), а 5 августа москвичи увидели первый салют. Ровно в 24 часа был дан залп из 120 орудий. Всего было дано 12 залпов, производившихся через каждые 30 секунд в течение шести минут. Москва салютовала войскам Брянского фронта, освободившим при содействии с флангов Западного и Центрального фронтов город Орёл, и войскам Степного и Воронежского фронтов, освободившим город Белгород. Отныне все крупные победы отмечались в Москве салютами, 354 раза столица салютовала доблестным победам советских войск.
В середине августа 1943 года Алексей Силыч, взяв с собой верного друга Сашу Перегудова, отправился в Тамбов.
— Хочу повидать родные тамбовские края, — повторял он, словно предчувствуя, что жить ему осталось совсем немного.
Единственная в Тамбове гостиница была полностью заселена эвакуированными. Став уже там постоянными жильцами, они, узнав о приезде известного и многими любимого писателя, потеснились, освободив целый номер.
Утром Новиков-Прибой отправился на рынок. Конечно, рынок военного времени навевал печальные мысли, но Алексей Силыч не хотел изменять своей привычке.
Он любил потолкаться среди людей, послушать разговоры.
— Вот часок похожу по рынку, — говорил он, — и уже знаю всю подноготную города. А если ещё в столовой потолкую с официантками, то узнаю, кто на ком в городе женится, кто разводится, кто кому изменяет.
На тамбовской толкучке Алексей Силыч шутил с колхозницами, расспрашивал о житье-бытье, о том, что пишут с фронта мужья. Сочувствовал тем, кто уже получил похоронки.
Он рассматривал с одинаковым любопытством и поношенные гимнастёрки, и старые журналы, и какие-нибудь причудливые бронзовые канделябры.
Уходя с базара, Алексей Силыч купил у старика-пасечника банку мёда. Довольный, повторял: «Сейчас в Москве этого лакомства днём с огнём не сыщешь».
Н. А. Новикова вспоминала, как однажды в довоенное время Алексей Силыч учил её выбирать рыбу на арбатском рынке:
«Он шёл по рыбному ряду, изредка останавливался, брал рыбу за жабры, вертел, похваливал и шёл дальше.
— Ты, Нина, знаешь, как надо выбирать рыбу? Главное надо, чтобы у неё жабры были красные — значит, свежая!
Мы прошли весь ряд. Я не понимала:
— Алексей Силыч, что же вы рыбу-то не покупаете? Хвалите, а не берёте?
Он посмотрел на меня с улыбкой:
— А вот надо весь ряд пройти, всё посмотреть и порядиться надо. Для порядка. Продавцы любят, когда с ними покупатель рядится, уважают такого покупателя. Значит, хороший хозяин, значит, знает цену деньгам.
Мы купили огромного розового леща и целую кучу блестящих карасей».
