Джорджу чего-то неймется. Дергается. Я ему говорю: уймись, дебил, не видишь, идет процесс реанимации? Пока ты можешь о ней только помечтать, очень уж кардинально ее прополоскало. Ты пока притаись, а когда мы разбудим эту нашу напичканную камнями спящую красавицу, тогда другой вопрос, с ее помощью я уж постараюсь найти для тебя занятие поинтересней, чем сидеть в темноте и одиночестве.
И тут меня вдруг осенило, что и как делать. Быстро, слаженно, как на военных маневрах. Из птичьих молочков я мигом извлекаю еще один пакетик, хотя потом не избежать крутых разборок с братаном. С мордобитием и кухонными ножами. Ну и пусть, столько сил на эту блевательницу положено, что отступать поздно. Я охватываю руками эту чужую, черную башку, разжимаю ей рот и силой втираю в мясо, из которого растут зубы, хороший, дорогой товар, которого она, возможно, и не стоит. Я это делаю только потому, что мой дорогой джордж требует того, что ему по всем статьям причитается за все перенесенные сегодня над ним интеллектуальные эксперименты и оскорбления. Амфа — магическое пособие для безработных. Тут же, не успеваю я подождать даже несколько минут, пока я смываю душем с плиточного покрытия терракотой ее каменную рвоту, она вдруг оживает, как русская кукла, работающая на новых батарейках R6. Вращает своими черными веками, под которыми вдруг появляются глазные яблоки. Которых у нее последние несколько часов типа не было. Смотрит на меня не слишком выразительно. А потом говорит тоном первооткрывателя Америки, солнечных лучей и электроплитки, вместе взятых: Сильный, ты что? Довольно невнятно. Но я знаю, что джордж на верном пути и готов воспользоваться плодами этого типа случайного, но все же знакомства. Я беру Анжелку под мышки и волоку на диван. Ее костлявые ноги тащатся за ней по ковровому покрытию. Если бы, к примеру, ей еще и руки отрезать до половины, она могла бы работать манекеном в витрине магазина с шелками. Но я все равно бы ее волок, потому что нет уже у меня никакого желания опять ворочать мозгами на тему: мертвая она или все-таки живая, а может, просто неразговорчивая? Или это она такая нерешительная, никак не может выбрать среди предложенных вариантов. Мне по фигу. Она женского пола? Женского. И нечего тут мудохаться, живая она или мертвая, тем более что Анжела мне говорит: ну, ты, чего прицепился, убери лапы, я сама могу.
Значит, процесс пошел, все пучком, элегантное возвращение из мира усопших в мир живых и разговаривающих, возвращение, что ни говори, с помпой, трубы и фанфары, тетя Амфочка мертвого на ноги поставит. Мне уже насрать на те валуны, которыми заблевано все ванное оборудование, откуда они взялись и все такое, вопрос похерен, и я уже не буду его обсуждать с этой придурочной камикадзой. Потому что ее нарцисстическая карьера псевдоинтеллектуалки не входит в этот момент в мои приоритеты.
Ладно, хватит гнать пургу, я лучше сразу перейду к ключевому вопросу, который, чего тут скрывать, стоял на повестке дня с самого начала. К межполовому знакомству. Которое явно имело место быть. Однако прежде, чем мы приступили к этому подтвержденному документами факту, случился довольно-таки долгий простой. Какой простой? А такой, что у Анжелы, после того как я профессионально оказал ей первую помощь, ожило вдруг ее хайло. Вернее, лицо с органом речи. Невозможно привести здесь все те слова, которые посыпались из этого отверстия, потому что она сразу же после возвращения к жизни стала очень разговорчива на все темы подряд. Из ее рук, ног, частей лица прямо у меня на глазах произросла буйная, как огромный лес, жестикуляция. Много разных слов, много фразеологии, но только с ее стороны. С кем она общалась? Уж точно не со мной. На самые разные темы. Ее оральность не иссякала, она без умолку говорила, спрашивала и отвечала сама себе. Про собак, про животных вообще. Потом пошел базар про сатанизм. Что она уже устала от этого мрачного, смертельного стиля, что хочет быть самой обыкновенной или хотя бы более обыкновенной, чем она на самом деле. Что иногда она мечтает ничем не отличаться от своих одноклассниц, самых обычных, глупых девчонок, что только и знают — в школу, из школы, других интересов по нулям, глубоких мыслей о мрачной стороне жизни — по нулям, мыслей о смерти — по нулям, о самоубийстве они даже не думают, потому что насквозь ограниченны, не чувствуют новых веяний, трендов, ничего. А для нее наложить на себя руки — раз плюнуть, один удар ножа, один килограмм таблеток, и она мертва, а в газетах ее фотографии на фоне моря, с соответствующим макияжем, она вся в металле и романтических драпировках, в газетах некрологи, извинения, статьи, что такая молодая, но уже талантливая и очень творческая личность оставила нас на произвол судьбы. Но это не все, она дальше тянет свою резину, не упуская и продовольственных тем, типа с самого рождения ее организм не принимает мяса и яиц, потому что это плоды преступлений.
Для меня это был простой, потому что я, пока она трындела, смотрел телевизор, по которому абсолютно нечего было смотреть. На тысячу каналов одна порнуха, и та немецкая, science medieval fiction. Дело происходит в замке, мужик весь в доспехах, а хардовая немецкая сучка дает ему исключительно в банальных позах. Просто классика, ни одной свежей позы, а вместо звука, который для целостности восприятия все-таки должен быть, Анжела пропихивает свои диалоги в системе моно. Облом. Анжела каждую минуту спрашивает, чего это я все время лыблюсь как полудурок. Меня это бесит. Потому что, если уж смотришь фильм, не фига отвлекаться на разговоры, из-за которых можно потерять нить и потом не знать, в чем теперь дело, почему они, к примеру, именно так трахаются, а не иначе.
Вот такие заморочки, блин. Я ей отвечаю, что улыбаюсь, потому что рядом со мной — она, и я счастлив, потому что от ее вида у меня поднимается настроение. А потом быстро стараюсь врубиться, что случилось, пока я отвлекался, и сильно ли продвинулось действие фильма. Но несмотря на то, что она все время пытается испортить мне связность сюжета, я все равно врубаюсь, в чем там дело. Потому что при помощи опыта и интуиции всегда можно понять, что в данную минуту происходит на экране.
Вот такие заморочки, блин. Короче: потом пошла лекция на тему почетного значка туриста и льготной путевки на любую молодежную турбазу в горах Карпатах. Еще одно слово, и я суну Анжеле в руки открытый зонтик. И выкину ее в окно, чтоб упорхнула отсюда к себе на хату.
Но я так не сделал. И теперь стараюсь аккуратно переворачиваться на замызганном диване и, главное, помню, как бы не вляпаться в то место, где Анжела шлепнула сургучную печать своей девственности, чтоб ей пусто было.
Потом пошел уже ништяк, потому что Анжела перестала наконец слоняться по моей хате, шарить своими черными гляделками по мебельной стенке и домогаться, чтобы я показал ей какую-нибудь свою детскую фотку, когда я был еще голенький. Еще чего придумала. Я никогда не был маленький, говорю я ей. На полном серьезе. Я родился уже довольно большой и с трехдневной щетиной, а потом только рос, даже есть не надо было. Заливаешь, говорит она и бухается на диван. Джордж сразу, но не будем про личное. Ты, наверное, устала? — говорю я ей. А она мне, что нет, просто она вообще любит полежать, полежать и помечтать. Ну, мне по фигу, о чем она собирается мечтать, о горных кручах или что она выиграет областной конкурс на самый черный прикид и ей за это дадут черную медаль, но я тихой сапой пристраиваюсь рядышком. Неважно, о чем она там размечталась. Она вынимает из сумочки бумажник с документами. Я потихоньку начинаю. Но об этом не буду, потому что это дело интимное. Такую, как она, главное не испугать, потому что эти шизанутые тридцать килограммов готовы в любой момент достать из своего бумажника маленькие гибкие крылышки и выпорхнуть в вентиляционную трубу с жалобой в отдел по делам несовершеннолетних. Нет, правда. С психами лучше без шуток. Поэтому я ее спокойно так, потихоньку, без жестокости и насилия. Она вытаскивает фотку какого-то облезлого на вид хмыря. Роберт Шторм, говорит и смотрит мечтательно. Ладно, думаю, пусть сосредоточит свое внимание на чем-нибудь другом. А сам манипулирую уже вплотную к ней, но это очень личное. Тут она начинает доставать разные коллекции всякого мусора, свои письма к подруге из Англии, которая ей ни разу не ответила. Потому что, возможно, не тот был адрес или не тот язык. Потому что, говорит Анжела, между английским и сленгом большая разница. Сленг — это такой язык, на котором тоже разговаривают. И вот, например, та англичанка говорит именно на сленге, а письма по-английски не поняла. Подумала, что это и не ей вовсе письмо, потому что адрес Анжела тоже написала по-английски. Или, может, подумала, что это письмо из цепочки счастья, и сразу же выбросила его вместе с картофельными очистками и использованной салфеткой. Наверное, так и было, шепчу я Анжелке прямо в ухо, чтобы заинтересовать ее другими, более важными делами. Ноль реакции. Я бы мог с нее сейчас платье снять, она бы даже не заметила, пока я ее не трахнул бы как следует, а может, даже и вообще не заметила бы. Значит, мы на верном пути. Суперосторожно. Она лежит на боку и перебирает свои бумажки, эти свои говнюльки. Вот листик с дерева. Вот краеугольный камень. Вот окурок, к которому прикасались губы Господа Бога. Вот ее Первое Причастие, которое она выплюнула и засушила, а теперь хранит на счастье. Вот ее первый волос. А вот ее первый зуб. Это ее первый ноготь, а это ее первый парень Роберт Шторм в профиль с охотничьим ружьем на охоте в Охотничьем обществе. Я потихоньку делаю свое. Колготы. А она гонит дальше как ни в чем не бывало, просто телеведущая какая-то, голова разговаривает, а пониже пояса в нее может войти по очереди вся польская армия, она и глазом не моргнет. В этом она вся, эта Анжела. Бесповоротно занята разговором. Пусть говорит. Не буду вдаваться в подробности, но при снятии трусов она даже сотрудничала. Подняла попку, засмотревшись в открытку с курорта, которую ей прислала из Хеля подруга из Щецина. Типа я тут классно отдыхаю, много гуляю по свежему воздуху, погода хорошая, солнце, костер, гитара и хорошее настроение и P. S.: нам песня строить и жить помогает. Ну, лиха беда начало. Я боялся ее реакции в ключевой момент, чтоб не выскочила с криком. Тесно, но тепло, раз-два-три, мое лицо в ее мокрых волосах, с которых я смыл под краном уже упомянутые тошнотики, а джордж тихонько мурлыкает свою песенку-чудесенку. Она вроде ничего, кажется, даже сотрудничает, хоть я и боюсь, как бы не выкинула какой-нибудь очередной номер с бетоном или еще каким валуном. Она гонит про то, что когда-то любила собирать марки, а теперь ей это кажется инфантильным, так ей сказал Роберт, из-за чего между ними не раз доходило до ссор и конфликтов.
