Литмир - Электронная Библиотека

Мы понимающе улыбаемся друг дружке: внимание, внимание, внимание! — шепчем мы насмешливо, все опасно для всех, жизнь грозит смертью, сиди тут, сиди на коврике и никуда не ходи.

И мы, щелкая орешки, страшно серьезны, ежедневно мы целимся в себя вилкой и умираем, и каждое утро оказывается Маленьким Воскресеньем. Полным разочарования воскресением из мертвых. Мы потираем руки и бросаем блестящую мамину норку, норку с грустными пластмассовыми глазами, на съедение котам, и говорим им: только ведите себя прилично. Живые и мертвые пересекли демаркационную линию и слились в одну шаркающую ногами толпу, марширующую колоннами и рядами около наших кроватей, мы задумчиво смотрим на них на всех и поудобнее устраиваемся на подушках.

Но теперь, кажется, мы обе заболели всерьез, все расплылось, фотографию, на которой мы берем за рога весь мир, кто-то залил черным чаем. Продолжается один и тот же, бесконечный день с бельмом на глазу. Занавес время от времени опускается, и оранжевые рабочие поспешно меняют декорации, гасят свет, меняют погоду, вкалывают небу из шприца чернила. Только мы успеваем закрыть глаза, а они уже устанавливают оркестр, который бьет в тарелки и скрипит зубами.

В мутном свете все становится каким-то одинаковым, женщины, мужчины, дети, животные сливаются в однородную массу. И в этой черноте, в густом черном чае мы перестаем различать друг дружку, мы теряем форму и все больше напоминаем птиц — и какая-то старушка тычет пальцем нам между ребер или шлепает нас по попе, проверяя, можно ли сварить из нас бульон или лучше взять и продать на базаре. Она уже начала приготовления и ночью втихаря обжигает нам брови и ресницы.

Ложечка в стакане, черный чай начинает кружиться, кружиться вокруг нас, сначала тихо и медленно, потом все сильнее, все громче, зубы стучат по ложке. Свет сыплется на нас как кристаллики оранжевого сахара, небольшой месяц — не месяц, а до крови обгрызенный ноготь, запястья прорастают молодыми веточками, все клубится, пыль, пепел, осколки стекла, люди срастаются с животными. Мы обе смотрим все глубже внутрь, провода оборваны, беспомощные трубки качаются на ветру. Дует ветер, весь мир это только ветер, дождь разбивающихся стаканов и море разлитого чая.

Когда никто не видит, мы яростно все это распарываем. Мы все время поджидаем удобный момент, дрожащие и неуверенные в себе, как будто по дому, от квартиры к квартире, ходит ксендз с традиционным рождественским визитом, и уже слышно, как звенят колокольчики в руках позолоченных костельных служек. Мы ждем, когда раздастся звонок, расстегнутся все пуговицы и мы, бессильные и ничьи, сквозь тучи, сквозь ветви деревьев свалимся на город и врежемся головой в льющийся по улицам асфальт. И утонем в пенящемся мутном потоке, как два соломенных чучела на проводах зимы, с кирпичами на шее, с полными карманами камней, с горящими волосами.

Мы робко, когда никто не видит, рвем швы, устраиваем мелкие незначительные покушения на эти отвратительные пуповины. А когда кто-то смотрит, прячем орудия преступления, ножницы и ножики, которыми только что чистили апельсин, за спину.

Я выхожу из дома. Скукожившийся с горя день так сильно подвернул под себя края, что с утра, с самого утра уже ночь. Мама говорит, ты куда, никуда не ходи, на улицах стаи бродячих собак, не выходи из дому. А я вот она, пожалуйста, даже если они меня съедят, это ведь приличные собаки, они тут же вытошнят меня назад. Помятую. Вернут прямо по зашитому под подкладку пальто адресу. Под ногами у меня плоское, ничего не выражающее лицо города. Город, огромное минное поле, раскатанное подо мной деревянной скалкой безлюдное асфальтовое тесто.

Я иду очень неуверенно, никого тут нет, все знают что-то, чего я не знаю, и спрятались в подъездах. Собаки сжались в комочки в подворотнях, кошки шмыгнули в подвалы. Город сегодня под напряжением, сквозь каждую плиту тротуара пропущен ток. Сегодня в городе нет воздуха, вместо воздуха напустили газ или средство для дезинсекции. Запрещено выходить из дома, белый череп на черном фоне. Перепуганные люди выглядывают из-за занавесок — затыкая рты плачущим детям, они с ужасом смотрят, как я наивно иду по городу, как смело лопочут на ветру полы моего пальто.

Небо должно сегодня лопнуть, обрушиться дождем снарядов, камней, мертвых рыб и птиц, небо обязательно должно лопнуть. На тротуаре полно ловушек, один шаг в неправильном направлении, и ты вдруг оказываешься в аду, жаришься в красном жиру, черти едят тебя ножами и вилками, вытирая уголки губ бумажной салфеткой. Я говорю: пожалуйста, берите меня, я уже себя не хочу.

Конечно же ничего не происходит, ничего подобного, они же не могут подложить мне такую свинью, не в самый разгар праздника, не в середине фильма, надо же чем-то занимать телезрителей еще по крайней мере час. Я встречаю знакомую, и мне очень неприятно, что я ничего не могу ей сказать. Она мне немного помогает, мы склеиваем все сигареты в одну, и мне уже не приходится прикуривать каждую по отдельности, я хожу по улицам и тяну за собой фитиль.

И когда на столбе мы находим объявление «очень красивое беленькое платьице к первому причастию + сумочку продам дешево 677 19 09», мы срываем его и хотим немедленно позвонить, хотя даже голову не сможем просунуть в это платье и миртовые веточки не вырастут у нас на лбу. Мы можем только оторвать кусочек шуршащего кружева с пятном стеарина и носить его в кошельке, в отделении для мелочи. Там уже погасили свет, там закрыто, занято, не работает, мы можем только смотреть сквозь решетку, как малое, обросшее шерстью зло играет вместе со всеми на детской площадке, показывает факью Богу, хвастается своей коллекцией пластмассовых пистолетов, засовывает руки в штаны. За решеткой живет зло сладкое и доброе, оно путается под ногами и пририсовывает усы прохожим. Его нельзя отсюда украсть, меньшее зло удирает от нас на скрипучем велосипеде, показывает факью, щерит испорченные зубы, прячется в малюсеньком колодце, в котором не помещаются наши огромные и все растущие руки. И мы вынуждены пользоваться большим злом, настоящим злом только для взрослых, пить алкоголь, заигрывать с мужчинами, курить сигареты.

А потом мы вдруг передумываем, на тротуаре мы видели двух прижавшихся друг к другу мальчиков, они были крошечные и сиамские, как выкатившиеся из костра картофелины. Они срослись щербинками, срослись руками из спичек, вздутыми животиками, они держали большой мяч, у них были шапочки, красные ручки, розовые язычки, которые тянулись за ними как флаги, флаги розового государства, королевства цветных карандашей, и тот, что побольше, пел: я люблю тебя, друг. В воздухе после них остались ленты розового тумана, и мы дышали этим розовым воздухом и знали, что такое не каждый день увидишь. Два маленьких, гуляющих по тротуару божка, щербатая парочка, в этом месте нужно поставить храм, и все прочитанные тут молитвы, письменные просьбы и заявления, устные пожелания исполнятся. Маленький смеющийся Бог, играючи шерстяной бородой, их исполнит, потрескавшиеся губы помажет кремом Nivea, а все царапины заклеит скотчем и школьным клеем.

И это накатывает внезапно, как загоревшийся свет, как разбивающийся стакан. Возвращаясь из парка, мы обе чувствуем, как воняет мусорный контейнер, и вдруг берем в руки зажигалки, поджигаем эту мусорку и смотрим на языки пламени, будто бешеные оранжевые цветы, расцветающие вдоль стены, и, громко смеясь, убегаем.

А когда будешь уходить, послюнявь палец и сотри пятна с перил и смахни пыль с почтового ящика. И присмотрись к этой стене. Вот, пожалуйста, только что покрасили, а уже прискакала эта несносная детвора и написала: дьявол. Хотя, по данным последнего опроса, первое место занимает другая партия.

51
{"b":"193304","o":1}