Бонапарт и тут, как и в Италии, стремился покончить с феодальными отношениями, что было особенно удобно, так как именно мамелюки поддерживали военное сопротивление, и опереться на арабскую буржуазию и арабов-землевладельцев; эксплуатируемых же арабской буржуазией феллахов он отнюдь не брал под защиту. Все это должно было закрепить основы безусловной военной диктатуры, сосредоточенной в его руках и обеспечивающей этот создаваемый им буржуазный порядок. Наконец, настойчиво провозглашаемая им веротерпимость и уважение к Корану были, кстати, настолько чрезвычайным новшеством, что российский Святейший синод, выдвинув, как известно, весной 1807 года тезис о тождестве Наполеона с «предтечей» антихриста, в виде одного из аргументов намекал на поведение Бонапарта в Египте: покровительство магометанству и т. п.

Но, несмотря на все усилия французского главнокомандующего, он так и не вызвал расположения со стороны местного населения ни к себе, ни к своим товарищам по экспедиции. Напуганные каирцы молча встретили завоевателя. Они ничего не слышали о Наполеоне, не понимали, кто он такой, для чего явился в их страну и почему воюет с ними. И хотя он даже издал специальное воззвание к египтянам, переведенное на местное наречие, с призывом к успокоению, ему не очень верили. Ведь это были лишь слова, а в действительности каирцы стали свидетелями расправ французов с местным населением. К примеру, по приказу Бонапарта было разграблено и сожжено село Алькам, жителей которого заподозрили в убийстве нескольких французских солдат. Но не только подобные карательные меры мешали найти ему общий язык с населением. Как оказалось, далеко не все арабы были восхищены тем «освобождением от тирании мамелюков», о котором он постоянно говорил в своих воззваниях к египетскому народу. По словам академика Тарле, «семена, брошенные им в опаленную солнцем почву, не давали всходов: земля еще не созрела для роста нови. Он провел ряд смелых реформ антифеодального характера, но не приобрел поддержки арабов».

Вскоре, по мнению того же Тарле, Бонапарт сам поймет, что, в отличие от Италии, его армия в Египте может рассчитывать только на узковоенные средства достижения успеха: «Социальный аспект войны оказался почти полностью исключенным. Это имело трагические последствия для французской армии: превратившись из армии освободительной, какой она в конечном счете была в Италии и намеревалась остаться на Востоке, в армию завоевателей, она стала неизмеримо слабее; при своей малочисленности и большой удаленности от основных баз она была обречена рано или поздно на поражение». Но первый камень в, казалось бы, столь успешно возводимую поначалу Наполеоном конструкцию завоевания Востока был брошен не арабами, а извечным противником Франции – Британией. И этот бросок оказался весьма ощутимым.

Пока окрыленный взятием египетской столицы Бонапарт занимался государственными преобразованиями в стране, адмирал Нельсон без устали продолжал поиски французской флотилии. Он обнаружил ее вечером 1 августа в двадцати милях к востоку от Александрии, в Абукирском заливе. Заметив неприятеля, французские моряки, большинство из которых в это время находилось на берегу, посчитали, что британцы вряд ли начнут их сразу атаковать – ведь до захода солнца оставалось не больше часа. К тому же у них была сильная позиция, а на ближайшем острове стояла огневая батарея.

Застигнутый врасплох адмирал Брюэйс после проведения оперативного совещания решает принять бой с опущенными якорями. По сигналу боевой тревоги всем шлюпкам, находившимся в Александрии, Розетте и на берегу, дана команда срочно вернуться на свои корабли, а экипажам транспортных судов явиться на линейные корабли по суше для усиления корабельных команд. Однако выполнить этот приказ успели не все. Британцы не стали ждать, пока французские моряки займут боевую позицию, а сразу же перешли в наступление. Часть британских кораблей смогла незаметно встать между французскими судами и берегом, а другая часть атаковала врага с моря. Таким образом французская флотилия попала под перекрестный огонь. Вот как описывает эти события А. Иванов: «Решительный Нельсон, приблизившийся с удивительной быстротой, бросает свои двенадцать линейных и маленький корвет против семнадцати французских судов (13 линейных и 4 фрегата). Половина его кораблей пущена между французской линией и берегом, другая половина атакует с моря. (В восемь вечера подоспели еще два английских корабля – герой начал сражение, не дожидаясь их!) Французские линейные «Герье», «Конкеран», «Спартиат» выведены из строя. Великолепный 120-пушечный флагман «Орион», так полюбившийся Бонапарту, расположенный в центре линии, наносит повреждения «Беллерофону», а английский «Маджестик» получает жестокие удары от 80-пушечного «Тоннана».

Последние успехи французов! Зажатые с двух сторон, они гибнут… Солнце скрывается за горизонт, бой продолжается при свете горящих парусных судов, и это корабли с флагами Французской Республики.

Брюэйс был ранен в голову и руку, но отказался спуститься в перевязочный пункт. В него попало еще одно пушечное ядро. Он приказал нести себя наверх: «Французский адмирал должен умереть на своем капитанском мостике!»

Огонь достиг арсенала, флагман взорвался, звук этого взрыва слышен даже в Каире. Было десять часов вечера.

Бой продолжался до трех утра. В пять часов он возобновился и закончился в три часа дня.

Конечный итог сражения был таков: Англия не потеряла ни одного корабля, хотя многие были повреждены. Английский флот еще раз показал, кто хозяин на море. Французы же лишились одиннадцати линейных кораблей и двух фрегатов. С их стороны – 1700 убитых и 1500 раненых.

Вильнев взял курс на Мальту с четырьмя кораблями (по два линейных и фрегата), уцелевшими в этом бою». Англичане же в этом сражении потеряли только 900 человек убитыми.

В результате этих событий к И часам утра 2 августа французский флот перестал существовать. Строки из письма французского журналиста и политика Жана Ламбера Тальена, бывшего очевидцем этой битвы, одному из членов Директории – Баррасу, лучше всего воссоздают те трагические события: «Несколько часов мы имели надежду остаться победителями; но когда корабль «Восточный» взлетел на воздух, то беспорядок распространился в нашей эскадре. По признанию самих англичан, все наши корабли хорошо дрались; многие неприятельские суда лишились мачт, но наша эскадра почти совершенно уничтожена. Ты довольно хорошо меня знаешь для того, чтобы быть уверенным в том, что я не буду отголоском клеветы, которая спешит собрать самые нелепые слухи; я наблюдаю и удерживаюсь еще от произнесения решительного заключения. Все здесь в ужасном унынии, я завтра еду с этим известием в Каир к Бонапарте. Оно тем более его огорчит, чем менее ему бы следовало ожидать оного: он, конечно, приищет средства, чтобы исправить столь великую потерю. По крайней мере, для предупреждения, чтобы сие бедствие не сделалось пагубным для армии, им предводительствуемой».

Кстати, стоит заметить, что и Абукир и все последовавшие впоследствии крупные сражения, закончившиеся для наполеона поражением, – «вечернее Маренго» и Фридланд – начинались именно в пять часов пополудни. Что это: простое совпадение или подсказка свыше, не услышанная великим полководцем?

А пока сразу же после сражения Нельсон послал сообщение о «славной битве в устье Нила» и «великой победе» в Бомбей, и вскоре уже многотысячные толпы встречали его в Неаполе как триумфатора. Ему было что праздновать, ведь осуществленный им сокрушительный разгром французской эскадры стал началом провала египетского похода Наполеона. Лишенный поддержки флота, оторванный от Франции, он был уже, по сути, обречен на поражение.

Об Абукирской катастрофе Наполеон узнал только две недели спустя от курьера, посланного Клебером. Как и предполагал Тальен, он не впал в уныние, а напротив, постарался воодушевить свою армию, обратившись к ней со словами: «Ну что ж, теперь мы вынуждены совершать великие подвиги, и мы их совершим, основать великую империю – и она будет нами основана. Моря, на которых мы более не господствуем, отделяют нас от родины; но никакие моря не отделяют нас ни от Африки, ни от Азии. Нас много, у нас не будет недостатка в людях для пополнения рядов. Мы здесь надолго. Возможно, навсегда. У нас много времени, мы можем спокойно обдумывать свои предприятия, заниматься управлением и науками».