Ганшин откидывается в кресле, поправляет очки и смотрит на Егорова, как бы и в самом деле ожидая ответа.

– Один мой знакомый из вычислительного центра, – продолжает он, никакого ответа не дождавшись. – Где же это?.. А, вот… попытался разработать новую систему летоисчисления.

Начало отсчёта – ноль часов, понедельник. За сутки принято время от изобретения каменного топора до возведения пирамиды Хеопса как первого признака того, что человек осознал своё право на бессмертие. Во вторник, в 4 часа 18 минут кусок песчаника обернулся лицом царицы Нифертити и до среды, до 6 часов 7 минут 16,2 секунды, что примерно соответствует нашим дням, ей суждено было взирать на попытки человека утвердиться в вечности. И вот… э-э… в каком виде история, в том числе и новейшая, предстаёт…

Он подносит к глазам листок, одновременно лёгкой усмешкой показывая, что к тому, что он прочитает, не следует относиться слишком серьёзно, но и слишком несерьёзно относиться тоже не стоит.

– В среду, в 4 часа 36 минут 14 секунд, клерк патентного бюро в Берне по фамилии Эйнштейн доказал, что аксиома о непрерывности и необратимости времени не верна. В 4 часа 37 минут 58 секунд пароход «Самодержец», курсировавший между Рыбинском и Нижним Новгородом, был переименован в «Нарком Троцкий». В 4 часа 41 минуту 20 секунд было создана первая международная организация Лига наций, чтобы через 0,096 секунды прекратить своё существование. В 4 часа 43 минуты 12,6 секунды пароход «Нарком Троцкий» был переименован в «Нарком Ежов». В 5 часов 2 секунды…

Такие вот неожиданные отступления и способствовали укреплению за Ганшиным репутации не то чтобы несерьёзного человека, но как бы не совсем от мира сего. У многих из тех, кому приходилось иметь с ним дело, создавалось впечатление, что новый прокурор смотрит на всё как бы со стороны и даже несколько свысока, и заботы ответственных работников, составляющие смысл их жизни, конкретная жизнь города, состоящая из чередования мероприятий, требующих серьезного отношения и каждодневной серьёзной работы, со стороны представляются ему чем-то вроде игры со строгими, обязательными для всех, в том числе и для него, но непонятно зачем принятыми правилами.

Отдавая должное образованности и эрудиции нового прокурора, его широкому взгляду и остроумию при обсуждении даже таких вопросов, где остроумие не поощрялось, тем не менее в той среде, куда Ганшина выдвинуло назначение, его не то чтобы сторонились, но относились к нему с настороженностью, как к чужаку и к человеку пока неясному. Возможно, правы были те, кто считал, что Ганшину, чтобы окончательно утвердиться, недостает большого серьезного дела, акции всегородского масштаба, которая четко определила бы те принципы, которым он намерен следовать.

То ли наскучив перечислением минут и секунд, то ли поняв, что такой взгляд на историю не вызывает у Егорова интереса, Ганшин со словами «и так далее» откладывает листок и возвращается к документам из серой картонной папки.

– Таким образом, – заключает он, – можно сказать, что интересующий нас Неверов Вадим Андреевич родился в среду, в 5 часов 12 минут с секундами, то есть почти одновременно с началом последней большой войны, и вся сознательная жизнь его протекала в мирное время. Если учесть, что за последние пять тысяч лет было пять тысяч четыреста четырнадцать войн, из них две мировых, можно сказать, что ему… э-э… повезло. Но он, вероятно, так не считал и потому устроил себе маленькую персональную войну и погиб в ней, прожив в общей сложности семнадцать сотых секунды. Что вы скажете о такой… э-э… системе летоисчисления?

– Не слишком-то они перегружены работой в своём вычислительном центре.

– Вы правы, для такого вывода тоже есть все основания. Вернёмся, однако, к нашему делу. Нужно признать, что за семнадцать сотых секунды свой жизни Неверов успел очень немало сделать. Но прежде – некоторые уточнения. Здесь – неверно… – С тем же профессиональным изяществом человека, привыкшего иметь дело с бумагами, Ганшин красным фломастером подчёркивает запись в графе «Образование», поясняет: – Высшее, МГУ, физмат, красный диплом… Здесь тоже неверно… – Красная «галочка» появляется против графы «Место работы и занимаемые должности». – А это совсем ерунда! – Красный крест появляется на второй половине куцей автобиографии Неверова. – Всё это уже достаточно необычно, не так ли? Но самое интересное ещё… э-э… впереди.

Ганшин подчёркивает графу «Правительственные награды» и как бы расстроено бросает поверх бумаг фломастер.

– Послушайте, Николай Тихонович, неужели вам ничего не говорит эта фамилия – Неверов?

– Ничего.

– Как же мы невнимательны! А если в таком контексте: Нестеровский, Кравцов, ваш однофамилец Егоров, Суханова…

– Неверов? – удивлённо заканчивает Егоров.

– Вот именно – Неверов!

Фамилия, действительно, обрела смысл, встав в ряд имён, известных в Норильске каждому школьнику. Это были геологи, лауреаты Ленинской премии, первоотрыватели рудного узла на Талнахе, давшего, как было принято говорить, новую жизнь комбинату и городу. Но даже и теперь, после слов прокурора, Егорову не сразу удаётся совместить в сознании многократно слышанную фамилию с этими листами архивного дела.

– Неверов – тот самый? – недоверчиво переспрашивает он.

– Тот самый, – подтверждает Ганшин. – Нас подвела стандартность мышления. И следователя. И меня. И вас. И отдел кадров Гидрологической службы, когда его оформляли на раб от у.

– А документы?

– Всего лишь справка с последнего места работы вместо якобы утерянной трудовой книжки. Чтобы получить такую справку, достаточно улыбнуться секретарше. К тому же, как я знаю, требования у гидрологов не слишком строгие. Платят мало, условия на отдаленных точках сами можете представить какие. Охотников немного.

– Да уж меньше, чем к нам в секретарши, – не удерживается Егоров.

Ганшин словно только того и ждал, чтобы отвлечься.

– Дорогой Николай Тихонович, нельзя же быть таким моралистом! Вы только посмотрите на наших лейтенантов, они каждый день стали гладить брюки! Я считаю это своим… э-э…. бесспорным достижением.

– Дело подлежит пересмотру?

– Да.

– Был запрос?

– Не совсем. Вот – взгляните. Это передали мне из редакции нашей газеты.

Егоров берет у прокурора тетрадный листок, к которому скрепкой подколот конверт, пробегает взглядом округлые строки:

«Уважаемый товарищ редактор! Прошу Вас сообщить мне адрес и место работы моего мужа Неверова Вадима Андреевича. Больше года назад он уехал в Ваш город. Хотя мы разведены, мне нужно знать, где он сейчас работает, чтобы послать исполнительный лист на алименты для его сына, которому сейчас четыре года. Вы должны знать, где он работает, потому что в Вашей газете писали о нём, когда он получил Ленинскую премию. Мой адрес: Москва…»

Егоров возвращает прокурору письмо. Ганшин вкладывает его в архивную папку. Голос у него сух и словно бы неприязнен:

– Как вы сами понимаете, в этом деле мы не можем ограничиться предположениями. Мы должны абсолютно точно знать, самоубийство ли это, хотя скорее всего всё же самоубийство, и что это за личные мотивы. Запрос о Неверове может поступить в любой момент, и мы должны быть к нему готовы. К тому же у нас в городе не так уж много таких людей. Выяснить, почему один из них ушёл из жизни, просто наша обязанность. Если хотите, дань уважения его памяти…. Блистательная всё-таки жизнь! В двадцать один год – почётный профессор Гейдельбергского университета. Еще студентом он решил какую-то теорему, над которой триста лет ломали голову математики. В двадцать три года – доктор наук, его кандидатская диссертация была признана докторской. В двадцать пять – лауреат Ленинской премии…

– В двадцать восемь… – напоминает Егоров и хмуро кивает на архивную папку.

– А если он для того и застрелился, чтобы вовремя поставить точку?

– Вот вам и ответ на любой вопрос.

– Вы правы, это не ответ, – соглашается Ганшин. – Я решил поручить это дело вам по трём причинам. Первое. Я знаю вашу основательность и в данном случае буду уверен, что имею дело с фактами, а не с красивой версией, к которой эти факты притянуты, что весьма нетрудно в таком… э-э… деле. Второе. Чтобы восстановить картину последнего периода жизни Неверова, понадобится ваше знание психологии обычных людей, а не уголовных преступников. Обычных людей, попавших в трудные обстоятельства… Кстати, вы поняли, чего не хватает в деле?