– Это мы здесь стучали. Случайно. Идите спать, Задонский, у вас с Хазановым завтра трудный маршрут.

– Опять небось на ту буровую? У, холера, вся это геология, связался я с вами! И тянет его туда, и тянет, будто ближе буровых мало!.. Мартыныч, возьму тушёнки жестяночку, а? Организм требует. Не полопаешь, не потопаешь. А топать туда, вон Андрей Палыч сам знает, не даст соврать – двадцать три кэмэ в один конец!

– Возьми, что ж с тобой сделаешь… Ёжики – приснится же такое! Вот за что я Север люблю, никакой гадости здесь не водится. Ни змей, ни скорпионов там всяких… Андрей Павлович, а парень-то верное наблюдение сделал.

– О Хазанове? Не удивительно, что его туда тянет. Обнаружить в таких местах бесхозную буровую, не каждый день такое бывает. Это всё равно что в городе найти сто рублей. Даже двести.

– Верно, двести рублей редко находят.

– Их редко теряют.

– И это верно. Только я про другое. Ветра-то в самом деле нету. И вчера не было… А?.. Ладно, прямо спрошу. Чего вы ищите, Андрей Павлович?

– То, чего не терял. Как и все геологи. Как обычно оформляется техническая документация на буровые работы?

– Ну, журналы у них там. Смену сдал, смену принял. Сколько метров пробурили, какие породы. Вам лучше знать, вы же учёный.

– Учёный я не этому. Гидрогеохимия и разведочное бурение – разные вещи. Эти журналы что, толстые, тонкие?

– Да изрядные, как хорошая книга. Штуки по три на каждую буровую. Когда работы здесь закругляли, у Шубина целая библиотека собралась… Так вы, Андрей Павлович, не геолог? Как же вы здесь оказались?

– Да как и вы, случайно. Вряд ли вы в молодости предполагали, что всю жизнь просидите у рации по таким вот медвежьим углам.

– Это как посмотреть. Сами-то мы, Чесноковы, с Поволжья. От голода подались в Мурманск, на строительство порта, я тогда ещё пацаном был. На кораблях к радиоделу и приспособился. С Кренкелем на Северной Земле зимовал, от самого Отто Юльевича Шмидта собственную его книгу с дарственной надписью имею. Потом, правда, к людям потянуло. Да тут своих надо было кормить, старика-то моего в трюме придавило, мать осталась с двумя сестренками. А там и война… Так оно всё и бывает. В молодости поманивает туда, где людей поболее. А к старости к тишине тянет. Только вам-то, Андрей Павлович, рановато тишины искать. Сколько вам – лет тридцать пять?

– Тридцать четыре.

– Завидная пора. И молодой ещё, и уже не дурак. Оно, правда, и в молодости в тишине немного побыть, сам с собой, очень это дело полезное… Так вы, значит, полагаете, что они где-то здесь?

– Они? Что вы имеете в виду?

– Документы с той буровой. Что ж, хорошее рассуждение. Если этих журналов нету там, где им положено быть, где-то же они есть.

– Если они вообще есть. Кто такой Шубин?

– Шубин?

– Да, Владимир Семенович.

– Начальник нашей экспедиции.

– Спасибо, Мартыныч, теперь я знаю, кто у нас начальник. В своё время он руководил здесь буровыми работами, это я тоже знаю. Что он за человек?

– Очень я затрудняюсь, что вам на это ответить. Одно дело, если бы он у меня про вас спросил. А вы про него – совсем другое. Потому что вас я неполных две недели знаю, а с ним три года, считай, бок о бок прожил. В этом же доме. Я у себя, при рации. А он – в том вон углу его койка стояла, за фанерной отгородкой, вы её разломали, когда верстак под свою лабораторию делали.

– У начальника партии не было своей комнаты?

– А откуда бы её взять? В каждом доме людей было что селедок. Триста пятьдесят человек работали, представьте-ка! Это мы сейчас, как князья. А тогда чуть ли не вповалку спали. В той комнате, где вы с Хазановым разместились, производственный отдел жил. В той, где я и Задонский, – бурмастера. Где журналист и ревизор – геологи. А в той, где студентка, механики. Такие жеребцы были, весь дом голыми бабами залепили, фигуристками, и сейчас вон висят… Пойду, однако. Запрос Игоря Константиновича и вашу радиограмму я передал. Ложиться надумаете, дровишек подкиньте. И лампу задуйте, чего керосин жечь!

– Скажите, Мартыныч, вы вообще никому не доверяете? Или только мне?

– Почему, доверяю. Если вообще никому не доверять, нужно одному жить. Про вас я, Андрей Павлович, ничего такого не знаю, чтобы не доверять. Но и ничего такого, чтобы доверять, тоже. Да и сами-то вы – не захотели же сказать, чего вы тут ищите и зачем вам знать, что за человек Шубин.

– Не захотел? Нет. Всё – догадки, и только. Когда здесь работы прекратили – летом, зимой?

– В конце ноября. Как на Талнахе разбурились, увидали, что руды много, так нас и прикрыли.

– Холодно было?

– Не так холодно, как мело. И сильно, хорошо помню. На двор, бывало, надо – прямо беда. Зима в тот год выдающаяся была, циклон за циклоном. Когда решение о консервации Имангды вышло, нас всех за полдня вертолётами в город перебросили, синоптики всего на неполные сутки окно дали. А бурстанки уже потом, по весне, тракторами утаскивали.

– Кто руководил вывозкой – Шубин?

– Нет, он к весне уже начальником экспедиции стал. Прежнее начальство-то поразъехалось. Кого на повышение взяли, кто премию за Талнах получил, на материк подался. В Тюмень, на нефть, много наших уехало. Вот Шубина и поставили, человек опытный. И вроде как бы для утешения: работал, работал, а вот поди ж ты, не повезло.

– Значит, с тех пор он здесь не был?

– С тех пор здесь никто не был. Разве что шатун какой забредал. Андрей Павлович, если бы документы с той буровой отыскались… это я так, к примеру… зачем они вам?

– Честно говоря, над этим я как-то не думал. Ситуация заинтересовало меня так, чисто теоретически.

– Ну, подумайте. Сбили мы разговорами сон. Пойду послушаю, что там в эфире…

– Подожди, выгляну… Никого. Наконец-то разошлись!.. Сейчас я зажгу лампу… Как смешно ты моргаешь!.. Ну, здравствуй, Ольга!

– Здравствуй… Игорь Хазанов!

– Просто Игорь. А теперь зайди в свою комнату и выйди.

– Зачем?

– Делай, что говорю!

– Ну? Вышла.

– Это вы, Ольга? Тоже не спите? Какая приятная неожиданность!

– Ты что, заболел?

– Да, в такую ночь жалко тратить время на сон! Суровая северная природа охвачено ощущением близкой весны, всё замерло в ожидании, когда первый луч солнце из-за чего-то там высунется! Присаживайтесь, давайте вместе встретим этот дивный момент!.. Вот теперь можно разговаривать нормально. Что же ты? Проходи.

– Ты ведёшь себя, как школьник.

– Не всегда. Или правильнее сказать – не во всём?

– Не везде. Достань чего-нибудь пожевать.

– Осмелюсь предложить, держим только для ценителей – тушёнка свиная!.. Чёрт, банки смазаны, как снаряды. Подстели что-нибудь.

– Светает… Жутко всё-таки: эта улица без единого следа, доски на окнах… О чём они разговаривали – ветер, ёжики какие-то, Шубин?

– Не прислушивался. У меня было более интересное занятие.

– О, Господи! Здравствуй, Хазанов!

– Игорь. Просто Игорь.

– Хазанов!.. Убери, пожалуйста, руки.

– Ты хочешь сказать, что для просто Игоря мы ещё недостаточно близко знакомы?

– Да нет же!.. Я хочу сказать… хочу напомнить тебе, что мы давно уже не в Ленинграде, что нет факультета, зрителей и зрительниц, что мы почти одни на краю земли, в этом Богом и людьми забытом посёлке. И тебе уже не нужно быть остроумным и блистательным Хазановым. Даже передо мной. А теперь поцелуй меня и не будем больше об этом.

– Подожди, мне нужно подумать. Хорошенького ты обо мне мнения! А если нет? Если тот блистательный, как ты сказала, Хазанов это и есть я?

– Плохо, милый. Значит, я очень ошиблась.

– Послушай, ты всё перепутала. Это же обычно наоборот: сначала узнают человека, проверяют – хорош ли, достоин ли… И только потом…

– Так распределяют премии. И ценные подарки. А я не подарок.

– Это я уже понял. Ну, а каким бы ты хотела увидеть меня?

– «Заполярная правда».

– Что?