Выходил ли Неверов 24-го марта на вечерний сеанс связи, неизвестно. Люди, оставшиеся в посёлке, были пьяны и ничего утверждать не могли. На следующее утро, несмотря на вызовы с Имангды, 14-й пост не отвечал. Это не вызвало беспокойства, график связи между постами выдерживался не слишком строго. Неверов мог уйти на ближние озера за рыбой, просто проспать или, если вблизи поста обнаружились свежие оленьи следы, пуститься за стадом. Мысли о несчастном случае в пути тоже ни у кого не возникло. Неверов хорошо знал дорогу, шёл налегке, был вооружён карабином, к тому же погода стояла солнечная и безветренная, а мороз не превышал двадцати градусов.

Первые признаки тревоги рабочие на Имангде обнаружили лишь 25-го марта, когда Неверов вновь не вышел на связь. Оставив Терехова в посёлке и велев ему никуда не отлучаться от рации, Иннокентиев и Саулис отправились на 14-й пост, ведя с собой в упряжке четырёх собак с нартами, гружеными продуктами, запасными батареями для рации и присланными с базы приборами для замеров расходов воды в Макусе в период весеннего паводка. Из-за груза дорога заняла вдвое больше времени, чем обычно. Добравшись наконец до поста, Иннокентиев и Саулис обнаружили Неверова в единственной комнате дома: в верхней одежде, без шапки, как бы спавшего за столом.

Крупная рана в голове свидетельствовала о том, что он мертв.

На полу слева, в полуметре от него, валялся карабин. Шапка висела на обычном месте в углу.

Не притрагиваясь, по совету Саулиса, ни к каким предметам, Иннокентиев связался с постом на Имангде и приказал Терехову немедленно сообщить о случившемся в Норильск. После чего они, не желая оставаться на ночь в одном доме с мёртвым телом, вернулись в посёлок, где и дождались вертолёта со следователем и судмедэкспертом.

Как показало расследование, причиной смерти Неверова стал выстрел, произведенный из охотничьего карабина выпуска 1954 года, заводской номер 16337, следующим образом. Неверов вбил в левый край стола, в столешницу сбоку, 60-миллитровый гвоздь, затем вдел в него скобу карабина так, что спусковой крючок мог быть приведен в действие смещением ствола вправо, на себя, по отношению к месту, на котором находился Неверов. После чего он, сидя за столом на длинной деревянной лавке, обычно с этой стороны стола и стоявшей, приставил ствол карабина к виску и произвёл выстрел. Пуля пробила черепную коробку насквозь, от левого виска к правому. Остатки пули на излете вошли в бревно над оконной рамой, откуда были извлечены следователем.

Согласно показаниям рабочих Саулиса, Иннокентиева и Терехова, гвоздь в столешницу был вбит перед выстрелом самим Неверовым. Прежде этого гвоздя не было и необходимости вбивать его в такое неудобное место, где он цеплялся бы за одежду, не возникало.

Судя по расположению предметов в комнате, по отпечаткам пальцев Неверова на ложе и стволе карабина, здесь имело место неосторожное обращение с оружием либо самоубийство.

Возможность участия в произведении выстрела кого-нибудь из рабочих-гидрологов, постоянно проживающих на 14-м и 15-м постах, исключалась, о чём говорили хорошо сохранившиеся следы на снегу возле дома, соответствующие их показаниям. Вмешательство посторонних лиц также было исключено, так как посты находились в труднодоступном ненаселенном районе, а по сведениям службы перевозок Норильского аэропорта местных линий в эту местность никто, кроме обслуживающего персонала постов, в продолжение более полугода до происшествия не доставлялся.

Сопоставив выводы судебно-медицинского обследования, показания свидетелей, данные осмотра места происшествия и окрестностей, следователь Норильской городской прокуратуры пришёл к заключению о правомерности квалификации этого случая как самоубийства по личным мотивам. Версия о неосторожном обращении с оружием не могла быть, по его убеждению, принята во внимание, учитывая, что выстрел, ставший причиной смерти Неверова, был произведен способом, прямо указывающим на сознательное стремление погибшего этот выстрел произвести.

Такой вывод не мог быть поставлен под сомнение и тем обстоятельством, что на столе перед Неверовым находились ветошь, ружейное масло, шомпол и другие предметы, употребляемые при чистке и смазке оружие. По общему мнению обитателей постов Неверов при обращении с оружием был осторожным и предусмотрительным человеком, а в момент происшествия находился в трезвом рассудке.

Наличие указанных предметов, а также то, что Неверов не оставил посмертной записки, обычной в случае самоубийства по личным мотивам, могло свидетельствовать о нежелании погибшего придавать огласке подлинные обстоятельства своей смерти. Что по рекомендации следователя и было учтено при официальном уведомлении руководства Гидрологической службы и должно было впредь учитываться при ответах на запросы заинтересованных лиц. Обслуживающий персонал постов также был предупреждён о том, что при обсуждении происшествия с сослуживцами желательно выполнять косвенно выраженную волю погибшего и причиной смерти Неверова называть неосторожность при чистке оружия.

Все результаты расследования были надлежащим образом запротоколированы, после чего следователь дал разрешение на захоронение погибшего. Тело Неверова было перевезено на Имангду и похоронено в присутствии следователя, судмедэксперта и всех рабочих-гидрологов на вершине сопки с географической отметкой «57,6» возле триангуляционной вышки.

В связи с отсутствием близких родственников и каких-либо сведений о родственниках дальних личные вещи погибшего были оставлены рабочим-гидрологам, а заработная плата Неверова за шесть месяцев его работы в тундре, составившая, за вычетом стоимости питания, 574 рубля 28 копеек, была депонирована бухгалтерией Гидрологической службы до востребования возможными наследниками.

За двенадцать с половиной месяцев, минувших со дня смерти Неверова, требований на депонированную сумму не поступало.

Таким было содержание серой картонной папки, лежащей перед Николаем Тихоновичем Егоровым, старшим следователем Норильской городской прокуратуры.

Среднего роста, несколько рыхловатого сложения, с круглым простоватым лицом, он из тех людей, внешность которых, сформировавшись годам к двадцати пяти, в дальнейшем почти не меняется, пока дряхлость не начнёт подступать изнутри, как труха, подтачивающая фасад крепкого с виду дома. Ему сорок один год. Тяжелый темный костюм, серая шерстяная рубашка, не требующая галстука, черные меховые ботинки, в каких зимой ходила добрая половина Норильска (город снабжался такими ботинками по спецзаказу), – всё выдаёт в нём человека, которого мало заботит впечатление, производимое им на окружающих.

Работа, связанная с расследованием преступлений, придала чертам его лица некоторую жесткость, свойственную людям, облеченным властью над другими людьми. Но и при этом, прочитав однажды в каком-то детективе, что следователь должен быть незаметным, Егоров отметил, что полностью отвечает этому требованию.

Наблюдение это оставило его равнодушным. Ему, старшему в большой семье фрезеровщика одного из свердловских заводов, погибшего в последний год войны, никогда не приходилось особенно пристально разглядывать себя в зеркало. Пора, когда зеркало мучительно-властно входит в жизнь подростка, выпала на первые послевоенные годы с постоянными заботами о карточках на хлеб и жиры, с ночными стояниями в промерзших очередях, с беспокойством об угле, который собирали, а при случае воровали на станции Свердловск-товарный, потом пошла работа в депо и вечерняя школа. Лишь в воспоминаниях о первом курсе учёбы в университете сохранилось слабое ощущение сладко-саднящей боли от рассеянных взглядов сокурсниц на студенческих танцах с их волнующей атмосферой приглушенных огней и вздохами необычных, остроновых по тем временам саксофонов.

Но и это длилось недолго. Как ни изворачивалась мать в поисках приработков к скудной зарплате воспитательницы детского сада, всё же пришлось Егорову перейти на заочное отделение. Служебные обязанности рядового милиционера, а позже сотрудника уголовного розыска в сибирском городе, наводнённом после большой амнистии 1953 года всяческим разнолюдьем, окончательно вывели его из круга жизни, где имеет значение равнодушный или заинтересованный девичий взгляд, и одновременно – из круга сверстников, будущих юристов, азартно, с присущей атмосфере тех лет остротой, утверждавших в полуночных спорах в студенческих общежитиях свои взгляды на жизнь.