«Приведи геперов обратно…»

Перед моим внутренним взором вновь встают слова, написанные Пепельным Июнем. «Я стараюсь, — хочется мне сказать ей, — стараюсь как могу». Мне столько хочется ей сказать. Что я жив. Что ее жертва была не напрасна. Что я получил ее письмо. И что сейчас я изо всех сил стараюсь ее спасти. Мне хочется отправить к ней свои мысли. Через расстояние, через цемент и металл, через дверь люка, прямо в ее разум.

Быстрее.

«Я не знаю», — хочется мне сказать ей. Я не знаю, есть ли у меня время. Я даже не знаю, удастся ли мне вообще найти геперов или убедить их пойти со мной. Не знаю, получится ли у меня обмануть их или они сразу поймут, что я просто пытаюсь заманить их в ловушку. Что я собираюсь использовать их как приманку, заставить вернуться сюда, в логово хищников, где они окажутся так близко, что никто — ни охотники, ни гости, ни сотрудники Института, ни конюхи, ни уборщики, ни охранники, ни кухонная прислуга, ни портные, ни репортеры, ни операторы — не сможет с собой совладать. Особенно когда прольется кровь геперов и воздух наполнится ее запахом. И в этот момент, когда сотни хищников вырвутся наружу и попытаются присоединиться к пиру… Даже тогда, Пепельный Июнь, не знаю, хватит ли у меня времени проскользнуть внутрь и спасти тебя.

Быстрее.

— Но! — вскрикиваю я, хлопая вожжами сильнее, чем нужно. — Но!

И он скачет быстрее, земля под нами превращается в размытое пятно, его мышцы ходуном ходят под шкурой. От неожиданной скачки у меня кружится голова, такое впечатление, что мое дыхание сдувает. Институт превращается в точку, скрывается позади, мы углубляемся в неисследованные просторы Пустоши, и я испытываю странное чувство. Может быть, дело в ветре, треплющем мои волосы, солнце, без помех льющем свои лучи на меня, восточных горах, которые становятся ближе, или блестящей конской шкуре и свободно развевающейся гриве. Но не только красота так действует на меня. Нет, дело в противоречии. В том, что она открылась мне посреди невыразимого ужаса. Красота этого места, этой лошади. У меня текут слезы. Я не в состоянии все это осознать.

— Ха! — кричу я на пределе голоса. Пыль, летящая из-под копыт, делает мой крик хриплым. — Ха!

«Приведи геперов обратно».

Я иду, Пепельный Июнь. Иду.

Сапфировое небо расстилается над нами. Небольшие облачка усеивают небо, как пропущенные кусочки выкрашенного в синий холста. Когда песок сменяет твердая корка, конь набирает скорость и яростно скачет вперед. Так быстро, что на ухабах я подскакиваю со своего места и на какую-то долю секунды оказываюсь в воздухе.

Я гляжу по сторонам со всем старанием, но, за исключением редких акаций, не вижу ничего, кроме жесткой травы и еще более жесткой земли. Никаких животных, нет даже гиен или диких собак. Только грифы парят высоко в небе.

Спустя полчаса бешеной скачки я по-прежнему не вижу никаких признаков геперов.

— Тпру, родной, тпру, — кричу я, натягивая вожжи. Конь переходит на рысь и наконец останавливается. На его черной как смоль шкуре блестит пот, струйки стекают по мощной груди. — Отдохни немножко, хорошо, лошадка?

Я развязываю завязки записной книжки Ученого и открываю ее на пустой странице. Под светом солнца цвета и линии карты просачиваются из глубины бумаги. Принимается дуть сильный ветер, и я вынужден прижать страницы руками. Используя груду валунов неподалеку как ориентир, я ищу, где мы находимся. Детальность карты снова поражает меня: передан не только цвет камней (грязновато-серый), но и их количество (четыре).

Но где же геперы? Они не могли уйти так далеко. Даже если они бежали, я бы уже нагнал их.

Я снова беру одежду геперов и подношу к носу коня. Но он не обращает на меня внимания. Когда горячее дыхание вырывается из его рта, на губах выступает пена. Не в настроении что-то нюхать, спасибо за понимание.

— Хорошо, родной, ты хорошо бежал. Давай еще отдохнем, ладно?

Конь снова пристально смотрит на меня своими умными глазами, моргает, а потом переводит взгляд вдаль.

Я забираюсь на козлы и встаю на сиденье, всматриваясь в горизонт. Передо мной возвышаются восточные горы, их вершины покрыты снегом. Справа и слева от меня нет ничего, кроме выжженной равнины, на горизонте ничто не движется. Я смотрю на коня. Возможно ли, что все это время он вез меня просто куда глаза глядят? Может быть, он не представляет, куда скачет, и то, что я принял за свет разума в его глазах, — безумный огонь.

Как будто подслушав мои мысли, он неожиданно наклоняет голову, поворачивая ко мне левое ухо. Затем поднимает морду в воздух, принюхивается. Ветер стал порывистым и закручивает вокруг нас песок. Я вижу, как на ветру дрожат волоски на конском носу. Конь ржет, и вот мы снова движемся. Я едва успеваю спрыгнуть с сиденья и схватить вожжи. Мы вновь летим по равнине, на этот раз на юг. Прямо на юг, почти на девяносто градусов.

Теперь мне действительно интересно, знает ли конь, что делает. Он скачет уже не с прежней убежденностью, время от времени переходит на шаг и принюхивается к воздуху. Затем, слегка изменив направление, снова пускается в галоп. Может быть, дело в ветре, который, кажется, дует одновременно со всех сторон. То с востока, то с севера, то с юга. Может быть, потому коню так нелегко идти по следу.

Я замечаю черную точку в небе, и поначалу мне кажется, что это просто стая грифов. Затем она увеличивается в размерах, становится чернее, и я понимаю, что это темная туча, растущая на глазах, как пятно от пролитых чернил. За ней следует целая армия таких же туч, смоляных, как шкура моего коня.

Быстрее.

Ветер хлещет меня по лицу, загибает углы мечущихся страниц.

— Ха! — Я хлещу коня вожжами. Он понимает и скачет быстрее, как будто ему передается моя паника. Песок несется над равниной с поразительной быстротой, закручиваясь в небольшие желто-коричневые вихри, похожие на привидения.

Скорость.

Я, напрягая глаза, вглядываюсь в горизонт, стараясь в гаснущем свете увидеть хоть какое-то движение. Ничего. Кажется, безжизненная равнина не меняется.

— Скачи, давай! — кричу я. Но конь устал, разочарован, не слушается, он тяжело дышит и бежит уже не так плавно. Я спрыгиваю с козел, хватаю одежду геперов. На этот раз он еще меньше настроен ее обнюхивать и отталкивает мордой мои руки. Рассерженно бьет по твердой земле задними ногами. Небо темнеет. Очень скоро облака закроют солнце, и всю землю заволочет тьма. Станет еще труднее отыскать геперов.

— Надо попытаться еще…

Конь неожиданно поднимает голову. Он что-то почуял. Его ноздри, затянутые нитками слюны, похожи на темные глаза внезапно прозревшего. Он бросается вперед, я едва успеваю схватиться за вожжи и запрыгнуть наверх. Одежда геперов остается валяться на земле.

Не то чтобы конь в ней нуждался. Он скачет быстро и прямо, в его движениях нет никакого сомнения. В стуке копыт слышится решимость и спешка, как будто он пытается компенсировать потерю времени, как будто понимает, что эти полосы скоро затянут все небо.

Минут десять спустя я их вижу. Линия крохотных точек, похожих на муравьев.

— Вон они, лошадка! Вон они! — Но ей не нужны ни понукания, ни указания.

К тому времени когда мы их нагоняем, они сгрудились и готовы защищаться. Я заставляю коня перейти на шаг и спрыгиваю на землю на некотором расстоянии от них. Мне не хочется их пугать.

Они выглядят уставшими и измученными, и на их лицах написаны страх и отчаяние.

Когда они заговаривают, слова обращены не ко мне.

— Я говорил тебе, что надо заглянуть на конюшню. Экипаж нам бы не помешал. Часов шесть назад, — едко произносит Эпаф.

— Я так и сделала, — отвечает Сисси. — Пока ты собирал свои драгоценные рисунки. Она была заперта, как всегда.

— Ну, он-то сумел найти лошадь и экипаж.

Теперь они все смотрят на меня. Эпаф и Сисси с подозрением. У каждого из них тяжелый мешок, на боку ножи и копья в ножнах, на плечах — бутылки с водой. И дипломаты. Пять штук. Лица, волосы и одежда у всех геперов покрыты песком.