Мой сопровождающий ждет меня у дверей.
— Переоденьтесь, — говорит он, раздувая ноздри, — от вас пахнет гепером.
Мне страстно хочется оказаться под открытым небом, на бескрайних Пустошах. По бесконечной лестнице, безнадежно отстав от остальных, я поднимаюсь на первый этаж. Остальные идут к себе. Я выхожу наружу, под усеянное звездами ночное небо. Восточный ветер развевает мою одежду и ерошит волосы. Я плетусь к библиотеке, радуясь, что наконец-то остался один. Ветер кидает мне в лицо песок, но я едва это замечаю.
На полдороге я падаю на землю.
Я настолько обессилен, что не могу встать на ноги. Я опускаю голову на кирпичную дорожку. Это обезвоживание. Мой ватный мозг лежит в черепе, как засохшая слива. Туман окутывает мое сознание.
Через несколько минут — или часов? — я прихожу в себя. Мне лучше, в тело вернулись силы. Небо стало светлее, звезд меньше, и сверкают они не так ярко. Я оборачиваюсь в сторону Института. Меня никто не заметил.
Я знаю, что это бесполезно, но все равно еще раз прочесываю библиотеку в поисках чего-нибудь, что можно пить. Спустя полчаса я падаю в кресло, мое тело сухое, как веточка осенью, — в нем не осталось ни капли воды. Сердце испуганно бьется, как будто понимает то, что я пытаюсь отрицать. Положение отчаянное. Я не продержусь еще одну ночь. Они придут за мной на закате, когда я не появлюсь, и найдут меня распростертым на полу. Спустя несколько мгновений все будет кончено.
Раздается звон металла, за которым следует тихий шорох. Ставни. Они закрываются, погружая комнату во тьму, как и мои глаза. В темноте воздух кажется холоднее. Я чувствую свой запах — тошнотворную вонь гепера. Я поднимаю руки, обнюхиваю подмышки. Воняет. Завтра, после того как сядет солнце и взойдет луна, мне конец.
Конец еще одному геперу.
Видения смерти гепера наполняют мой сон, приобретая лихорадочный оттенок: крики звучат громче, цвета делаются ярче. В моем кошмаре он запрыгивает мне на руки, его кровь стекает по моему лицу. От жажды мой пересохший язык рефлекторно тянется слизнуть кровь. Я всасываю ее, позволяя ей пропитать язык, будто сухую губку, опущенную в горный ручей, затем проглатываю, чувствуя, как она течет по моему высохшему горлу, как ее энергия пронзает мое обессиленное тело. Я согреваюсь, но тут слышу, как гепер кричит еще раз, громче — и понимаю, что крик исходит не от него, а от других охотников, все еще привязанных к шестам. Они указывают на меня и кричат, а я опускаюсь на колени, держа на руках мертвеца — он бледен, и кожа его покрыта синими пятнами.
Я вздрагиваю и просыпаюсь. Изнанка моих высохших век царапает глаза.
День еще в разгаре. Луч света снова здесь, пересекает библиотеку, как пылающая веревка, натянутая от одного конца до другого. Сейчас он даже ярче и толще, чем мне казалось.
Я слишком устал, чтобы делать что-либо, и могу только смотреть. Мои мысли скачут в каком-то лихорадочном смутном сумраке. Это все, что я сейчас могу делать — просто бездумно смотреть на луч света. Чем и занимаюсь сколько-то минут (часов). С течением времени он скользит по комнате, чертя диагональ на дальней стене.
Тут происходит нечто необычное. На своем пути луч встречает что-то, что заставляет его отскочить под углом. Он отражается на другой стене. Сначала мне кажется, что это мой разум решил сыграть со мной шутку. Я моргаю. Луч все еще там, сейчас он даже заметнее. Два луча: первый, идущий от окна, и второй, короче, отраженный к правой стене.
Этого достаточно, чтобы заставить меня подняться с кресла. Я иду к дальней стене, чувство такое, будто в суставы мне насыпали иголок. Там, где луч падает на стену, висит маленькое круглое зеркальце, не больше моей ладони. Оно прикреплено слегка под углом, так, чтобы отражать луч к правой стене.
Я иду к правой стене, и тут это происходит снова. Второй, отраженный луч тоже отражается: теперь комнату пронзают три солнечных луча. Правда, третий оказывается довольно тусклым и светит недолго. Секунд на десять он становится ярче, а потом постепенно гаснет. Я поспешно иду к месту, на которое он указывает, к тусклой подсвеченной точке на переплете книги. Снимаю ее с полки. Она в кожаном переплете, гладком и слегка вытертом. Я подношу ее к первому лучу света, второй в это время тоже начинает тускнеть. При свете рассматриваю книгу, открываю титульный лист.
На нем название: «Охота на геперов».
Много лет назад количество геперов — которые в прошедшие эпохи, в соответствии с ничем не подкрепленными теориями, преобладали в наших землях — упало до опасной отметки. В соответствии с Декретом двора за номером 56 все они были собраны и поселены на фермах недавно построенного Института изучения геперов. Чтобы примирить с этим разочарованное население, законопослушные граждане выбирались путем жребия для участия в ежегодной Охоте. Она имела громкий успех.
Первые признаки проблем проявились в уменьшающемся количестве геперов, предназначенных для ежегодной Охоты. Обычно их было от двадцати до двадцати пяти, но вскоре это число упало до пятнадцати. Потом стали выпускать всего десять, потом семь. Наконец, в ночь, которую едва ли кто-то забудет, Дворец официально заявил, что в Институте больше нет содержащихся в неволе геперов.
Тем не менее шепотом передавались слухи о тайных охотничьих экспедициях, о тайных собраниях высокопоставленных чиновников в Институте изучения геперов, о многочисленных экипажах, прибывающих туда на закате, о странных криках, доносящихся из Пустошей. Слухи не умолкали, и даже начались разговоры о том, что коррупция дошла «до самого верха».
Но через несколько лет прекратились и эти слухи.
В одиннадцатый день шестого месяца четвертого года правления восемнадцатого Правителя было объявлено, что геперы вымерли.
Обложка сделана из угольно-черной кожи ягненка, испещренной крошечными бороздками. Она гладкая и вытертая, обвязана витой бечевкой. Страницы с поблескивающим обрезом похрустывают под пальцами и легко отделяются друг от друга, когда я их перелистываю. Тысячи страниц написанных от руки заметок, почерк разборчивый и уверенный. Но тут нет ничего нового. И, несмотря на название, почти ничего об Охоте на геперов. Ничего, кроме короткой истории, записанной на первых двух страницах. Затем автор отошел от темы. Все остальное представляет собой переписанный и немного переработанный материал из тысяч разных библиотечных учебников. Генеалогические древа, древние стихи, всем известные басни. Даже схемы, чтобы перерисовать которые, вероятно, ушли дни.
Ученый. Естественно, он это написал. Но зачем он провел столько времени — тысячи часов, — заполняя страницы ненужными записями? Я вспоминаю, что о нем рассказывали, о его нестабильном душевном состоянии и загадочном исчезновении.
Да еще этот луч, постепенно тускнеющий с приближением заката. Зачем ему понадобилось создавать его — и еще два, — чтобы они указывали на эту книгу? Записки должны были найти, это очевидно. Но кто и зачем?
Я уже закрываю их, когда замечаю в середине чистую страницу. Как странно. Сотни страниц до и после нее исписаны сверху донизу, тем не менее обе стороны этой оставлены нетронутыми. На ней нет ни следа чернил. Ее белизна как будто кричит о чем-то. Последнее предложение на предыдущей странице даже не закончено — оно обрывается посередине и продолжается на странице, следующей за пустой. Я стучу пальцами по корешку книги, размышляя, что это значит. Как и отраженные лучи, пустая страница скорее всего предназначена именно для того, чтобы привлечь внимание. Но изучая ее, я не могу понять, в чем же тут дело.
Я бессильно оседаю в кресле. Здесь душно. Провожу рукой по шее, чувствуя под подбородком полоску пота и грязи. Мне не нужно даже поднимать руку, чтобы ощутить запах, который я источаю, как собака в жаркий день.
