Дырка в шинели была странной крестообразной формы. Серж вдруг понял, что такую может проделать только штык, четырехгранный штык трехлинейки. А значит, засохшая бурая корка вокруг, липшая вчера к рубашке, – вовсе не грязь. Но на общем фоне происходящего это казалось такой мелочью, что Серж больше испугался своего равнодушия к этой крови, чем самой крови. И продолжал, оценивая это новое ощущение, равнодушно разглядывать и окровавленную дыру, и лицо спящего немца в нее.

Наконец атака немцев захлебнулась, и выстрелы притихли. И тотчас, как по команде, пленный открыл глаза. Серж вначале не понял, почему его сокамерник проснулся именно сейчас, но вскоре сообразил: все это время у начальства до них не доходили руки. А теперь следовало ждать допроса.

Ноги Сержа за ночь, проведенную на корточках, затекли почти до бесчувственности, и теперь он их выпрямил, чтобы немного отошли. Немец, увидев это, негромко позвал:

– Kamerad!.. Kamerad, es gibt nicht eine zigarette?

– Тамбовский волк тебе камрад! – недружелюбно буркнул Серж.

Немец заткнулся и принялся шарить по карманам, выковыривая крошки табака. Был он чуть постарше Сержа, от силы года на два. А может, это война его малость состарила, и на самом деле было ему не больше восемнадцати. Был он сух, мальчишески костляв – длиннополая шинель болталась на нем, как мешок на колу. Такой же белобрысый, как Серж, только уши нелепые – лопушистые, и нос не прямой, а с горбинкой, какой-то ястребиный.

Как только подумал Серж про этот ястребиный нос, так и оторопь его взяла. Не бывает, не может быть таких совпадений. Это уже совсем из ряда вон. Неужели вот это лопухастое носатое существо и тот, вытертый, сморщенный, с шаркающей старческой походкой, математический профессор – одно и то же лицо? Курт Вингерт… или Виннерт. Кажется, все-таки Виннерт. Только бабки не хватает до полного комплекта.

За дверью послышался шорох. Серж вздрогнул. Проем окошка закрыла чья-то маленькая голова. Лица против света видно не было, но по торчащим длинным патлам угадывалась девчонка.

– Курт! – позвала девчонка, положив на кассовую полочку пару папирос и спички. – Эй, Курт!

– Danke schцn, freulein Valen, – поблагодарил немец и протянул одну сигарету Сержу: – Kamerad, ist zu rauchen?

– Отвали! – огрызнулся Серж.

Он подумал, что ничто в жизни, наверное, не сможет удивить его больше, чем это нагромождение невероятных совпадений. Из нескольких сотен тысяч людей, сошедшихся в бою за этот город, Сержу выпало пересечься именно с этими двумя. Даже ежу стало бы понятно, что это неспроста. Но что крылось за этой шуткой судьбы – пока было неясно.

Немец пожал плечами, заложил одну сигарету за ухо, про запас, а вторую закурил.

– Эй, – позвала девчонка, – а тебя за что сюда?

Серж нахохлился под колючей шинелью, исподлобья поглядывая на непрошенную гостью.

– За глупость.

– Дезертир, что ли?

– Сама ты… – разговаривать в таком тоне с бабушкой, хоть и с девятилетней, было слишком, и Серж умерил тон. – Зачем ты ему помогаешь? Он же фриц.

– Nicht Fritz, – ответил немец.

– Его зовут Курт, – пояснила девчонка. – Он хороший, помогал нам с мамой, консервы давал и хлеб. А когда мама все равно умерла – похоронить помогал. Я ему листовку принесла, и он пришел в плен.

– Какую листовку?

Девчонка порылась в карманах и подала Сержу бумажку, отпечатанную с двух сторон, с одной стороны по-немецки, по-итальянски и еще – Серж предположил – по-румынски, видимо, предложение о сдаче в плен. С другой – по-русски:

«Удостоверение для перехода в плен.

Предъявители сего офицеры и солдаты немецкой армии в количестве ____ чел. во главе с __________, убедившись в бессмысленности дальнейшего сопротивления, сложили оружие и поставили себя под защиту законов Советской России. В соответствии с приказом наркома обороны СССР Сталина № 55 и согласно законам Советской страны им обеспичиваются: теплое помещение; шестьсот граммов хлеба в день и горячая пища три раза в день; лечение раненым и больным; переписка с родными.

Настоящее удостоверение действительно не только для группы, но и для отдельного немецкого солдата и офицера.

Командование Красной Армии».

– Немцы за это, наверное, могут расстрелять? – спросил Серж.

Прочитав о еде, он почувствовал, как засосало под ложечкой. Обедать ему довелось только этим проклятым попкорном и довольно давно.

– За это не расстреливают, – сказала девчонка, – за это вешают.

– Страшно?

– Жалко. Одного мальчишку повесили за то, что на стене написал «Сталинград не сдается!».

За дверью послышались тяжелые шаги. Курт погасил окурок и встал. Серж тоже почел за лучшее встать.

– Что, Валюха-муха, снова своего фрица балуешь? – спросили снаружи. – Ничего, недолго вражине дармовую пайку жрать. Замполит ему какое-то задание придумал.

Дверной заплот лязгнул, заскрипели ржавые петли. Вокруг фигуры вошедшего заклубились облака пыли. Он ткнул пальцем в сторону Сержа:

– Ты! Фриц, ком! На выход. Ком-ком, ерхибен.

В подвале было душно, сыро, накурено и, несмотря на раскаленную буржуйку под окном, совсем нежарко.

– А, привел, – сказал комбат.

Он, отряхнув с рукавов кирпичную пыль, присел на снарядный ящик, разгладил положенную на табурет мятую тетрадь и положил рядом тонкую книжицу карманного формата. Серж видел такие в музее, это был краткий русско-немецкий военный разговорник. Приготовив карандаш, комбат приказал:

– Заги зи… э-э-э… ди нумэр… йрэс рэгиментс.

Серж покосился на сидящего рядом человека в буденовке и офицерской шинели, бинтовавшего свою раненую кисть, и сказал:

– Я по-немецки не ферштею.

Комбат поднял глаза.

– Та-ак. Это становится любопытным. А, замполит?

Замполит зубами затянул узел бинта и сказал:

– Да чего там любопытного. К стенке надо таких любопытных, без разговоров.

– Ладно, разберемся, – нахмурился комбат. – Ну что же, давай по-русски, если по-немецки не ферштеешь. Имя, фамилия, звание.

– Родин. Сергей.

– Дальше. Что из тебя, клещами каждое слово вытаскивать? Звание какое?

– Да я вообще невоеннообязанный.

– Вот как, значит?

– Да, по болезни. У меня это… пиелонефрит. Хронический.

– Чего-чего?

– Ну, почки…

– Почки-цветочки, – комбат с недоверчивой ухмылкой оглядел крепкую фигуру пленного, – об лоб можно поросят бить, а он какие-то почки выдумал.

«Почки» на самом деле выдумала мама Сержа, когда ему пришла военкоматовская повестка. «Но вряд ли, – подумал Серж, – эти люди, здесь и сейчас, проникнутся положением современной армии».

– Комсомолец? – спросил замполит.

– Нет.

– Почему?

Серж снова оказался на грани пата. Нельзя же, в самом деле, объяснить сейчас, что комсомола давно нет.

– У нас это… не было… – замямлил Серж.

– Ячейки?

– Да.

Комбат подбросил в буржуйку обломки стула, послюнявил химический карандаш, отметил что-то в тетради и спросил:

– Когда и при каких обстоятельствах перешел на сторону противника?

«Влип, точно», – подумал Серж и ответил:

– Никуда я не переходил.

– Угу, – кивнул замполит, – а форма немецкая на тебя сама наделась.

– Так меня ваши же одели, – огрызнулся Серж, – разведчики. С убитого фрица сняли. Спросите у них. И дырка вот…

– Что за вздор? – удивился комбат. – На кой черт им понадобилось бы тебя переодевать?

– Дзыбин что-то докладывал про это, – вспомнил замполит. – Сидел будто в исподнем и жрал какое-то… – он приподнял шинель, наброшенную на снарядные ящики, и достал из-под нее немецкую каску, наполненную дочерна пропыленным попкорном.

– Ты это ел? – спросил комбат.

Серж пожал плечами и кивнул:

– Ну да.

– Зачем?

– Хотел – вот и ел.

Комбат покосился на грязные комки в каске, похожие на свалявшуюся вату пополам с известковой пылью и песком, и снова перевел взгляд на Сержа.