– Домой! – рявкнул он нам. – Приказ Бригадира!

– Тимур!!! – истошно заорала Анка.

– Я не планировал возвращаться, – отрезал Тимур. – Мне некуда и незачем. Моя миссия выполнена.

В бункере было спокойно. Мерно гудел компьютер, а на столе поблескивал Пашкин фотоаппарат. Анка плюхнулась на диван и обхватила руками коленки. Ее трясло. Я обнял ее за плечи, и мы долго-долго сидели молча.

– Мне надо умыться… – наконец глухо произнесла она. – Здесь должен быть чертов умывальник…

– Должен быть, – подтвердил я. – Вон кружка и кипятильник, должен быть и умывальник.

Анка, пошатываясь, вышла.

Я прошелся по бункеру. Внимательно осмотрел стол. Жужжащий черный цилиндр с непонятной арабской вязью на корпусе и толстенный, в руку толщиной, аспидно-черный кабель, уходящий из него, как хвост, в пол, вглубь, в землю. Казалось, кабель слегка вибрировал от бушующей в нем энергии.

Я вышел за дверь. Где-то рядом журчал рукомойник. Я распахнул стенной шкаф, из которого Тимур вынимал оружие и пакет со своим самодельным пластидом. Оказалось, пакет там был далеко не последний.

Я принес все, что было, в комнату и аккуратно облепил белой массой клавиатуру, компьютер, военный пульт и черный цилиндр с арабской вязью. Сверху положил кипятильник и похоронил его под толстым белым слоем. Пластид кончился. Руки едко пахли и чесались – я кое-как вытер их о диван.

Вернулась Анка – ее куртка, штаны и ботинки блестели от воды и казались пышнее, а волосы, наоборот, мокро слиплись, отчего голова сразу уменьшилась втрое, и на лице обозначились острые скулы.

– Простудишься.

– Не пофиг?

Пожав плечами, я вышел в коридор, вымыл руки и лицо, обтер влажными ладонями штаны, куртку и ботинки – вроде ни грязи, ни крови на них не было.

Когда я вернулся, Анка все так же стояла посреди бункера.

– Что это? – Она указала на обмазанный компьютер.

– Уходить надо красиво, как говорил Бригадир.

– Идем… – кивнула Анка.

Я включил кипятильник в розетку, потянулся, чтобы взять Пашкин фотоаппарат, но Анка меня остановила:

– Не надо. Бригадир прав – не надо фотоаппаратов.

Мы вышли из бункера – здесь по-прежнему стоял хмурый осенний день. Не было только «Волги» с мигалками. Взявшись за руки, мы торопливо прошли мимо безлюдных складов и дошли до проходной. Небольшая дверца, сделанная в одной из створок, оказалась распахнута, и мы вышли на улицу. Вслед нам высунулся запыхавшийся охранник.

– Эй! – крикнул он. – Вы откуда?

– От Тимура Иваныча Тяжевского! – крикнул я, не оборачиваясь.

– Кого? – переспросил охранник. – Кого?

Мы ускорили шаг. Чувствовалось, как охранник сверлит взглядом наши спины.

В полном молчании мы дошли до перекрестка, как вдруг рядом с нами притормозила маршрутка – словно понимая, что если кто-то идет пешком по этому району, то не ради прогулки, а желая поскорее уехать. На маршрутке мы ехали минут десять, когда далеко-далеко раздался далекий хлопок. Мы обменялись взглядами.

– Помнишь, – сказала Анка, – Пашка говорил про Тимура в квадрате R118? Когда Тимур воевал против нас?

– Он тренировал нас! – возмутился я. – Ты хочешь сказать, он предатель?!

– Нет, – поморщилась Анка. – Не об этом. Ты сам видел Тимура?

– Наверно. Он играл за фашистов, значит, был в фашистском мундире.

– Правильно, – сказала Анка со значением. – А как играют за фашистов?

– Ну, есть команды наших, а есть команды фашистов. Если зарегистрироваться как фашист…

– Где на сайте «Fire Mission» регистрируют фашистов?

Я задумался.

– Не видел, если честно. Но откуда-то они берутся в таком количестве?

– Вот именно. Я сейчас поняла. Смешно. Мы два года не задумывались, откуда берутся фашисты. Потому что всегда были в одной команде. Так вот слушай: там нет фашистов. Никто и никогда не назовет себя фашистом, даже последняя мразь. Фашист появляется, когда ты направляешь свой ствол на игрока другой команды. Тогда ты видишь на нем фашистский мундир. А он – видит фашистский мундир на тебе.

Я задумался.

– Выйдем здесь, тут интернет-кафе и пирожки, – Анка дернула меня за рукав.

Я знал это кафе, хотя не любил его. Мы заказали терминал, Анка сразу полезла в поисковик, а я пошел к бару, взял два чая и два пирожка, долго смотрел, как неповоротливая буфетчица копается, льет кипяток, ходит в подсобку за сахаром… Когда я вернулся, Анка сидела, закрыв голову ладонями.

– Устала? – Я поставил рядом с клавиатурой два дымящихся стакана, накрытых пирожками, и положил ладонь на ее плечо.

Анка подняла голову, и я отшатнулся.

Ни кровинки не было в этом лице, зато из прокушенной насквозь губы текла алая капля. А по щекам ручьями текли слезы.

– Успокойся, успокойся… – я потрепал ее по плечу.

– Там… – Анка кивнула на терминал и судорожно глотнула. – Там… Нет анфюрера Карла Отто Зольдера… И никогда не было…

– Значит, нам удалось изменить историю? Значит, мы победили?

– Нет. Там фюрер Адольф Гитлер.

– Кто это?

– Это мелкий оратор левого крыла партии, которого застрелили в ноябре 1921…

– Опс… – Я попытался сообразить. – Выходит, его застрелил именно Отто?!

Анка всхлипнула, низко опустила голову и помотала ей.

– Нам ничего не удалось? – спросил я. – Здесь все осталось как было?

– Нет, – глухо сказала Анка. – Не как было. Совсем не как было. Война началась на четыре года раньше. Длилась не два года, а четыре. В СССР погибло не десять миллионов, а больше двадцати. А концлагеря те же. И пытки. И палачи.

– Не может быть! – я затравленно глянул на экран.

– Может, Петька. Пойдем отсюда, я не могу больше.

Мы поднялись и вышли. У монитора сиротливо остались два дымящихся стакана, накрытых пирожками. Выйдя на улицу, Анка снова всхлипнула, прижав нос рукавом кожанки, и посмотрела на меня мокрыми глазами, красными и воспаленными.

– Я пойду, – сказала она виновато.

– Когда мы теперь встретимся? – тихо спросил я.

– Никогда. – Анка помотала, глядя мимо меня.

– Почему?

– Петька, понимаешь… – Она набрала в грудь воздуха, осторожно взяла меня за отворот куртки и заглянула в лицо. – Мне надо попытаться выжить с этим. И тебе. Понимаешь? – Она глотнула. – Все могло быть иначе. Но теперь, чтобы выжить, я должна постараться все забыть. Все-все. Чтоб ни фотоснимков, ни воспоминаний, ни одежды… Понимаешь, почему мы никогда не увидимся?

Я кивнул.

– Прощай, Петька, – Анка притянула меня за отворот куртки и поцеловала в губы долгим горячим поцелуем.

А потом отвернулась и быстро ушла, не оборачиваясь. Я долго смотрел ей вслед, пока черная кожанка не скрылась в потоке городских пешеходов.

И зашагал домой, хотя не был уверен, есть ли у меня теперь дом. На душе было неизмеримо гадко, а вот небо над головой неожиданно очистилось, и выглянуло солнце – тусклое морозное солнце поздней осени, но все-таки солнце. Я шел по улицам, а солнце следило за мной сверху. А когда свернул к универу, солнечный диск глянул на меня прямо из-за купола церкви. Я остановился и задрал голову. На колокольне виднелся большой крест, похожий на тот, что я подобрал в злосчастном квадрате R118, но так и не использовал. Но теперь я понял, на что он похож: он был похож на прицел, через который меня выцеливало солнечное око.

– Ну, давай! – прошептал я. – Нажимай! Чего ты медлишь-то? Или ты реально тормоз, как говорила Анка? Почему ты никогда ничего не делаешь? Вот я весь перед тобой! Я делал свое правое дело, пока думал, что оно правое. Я хотел добра, а погибли еще десять миллионов ни в чем неповинных. А даже если бы не погибли – все равно, разве может быть мне прощение после того, что я творил? Давай, стреляй! Если ты есть, то чего медлишь? Убей меня, я тебя сам прошу об этом! Кого, если не меня? Убей. Убей нас всех, господи! Мы – все такие, честное слово! У нас у каждого второго правое дело и святая борьба, у каждого пятого – руки в крови. Мы – недостойны. Уничтожь нас! Если ты есть. Накажи! Замучай! Кого, если не нас? Кому, если не тебе? Сожги на адской сковороде! Засунь в вечное пекло за все наши грехи и мерзости! Мы – недостойная мразь. Так сделай это, сделай, если ты такой же, как мы, и твое дело – правое!