Детям не просто больно: в них вбивают покорность, униженность и страх. Из них вырастают люди, всегда ожидающие боли и ударов. Могут ли они стать счастливыми?

Конечно, физическое насилие над детьми – это дожившее до наших дней дикарство, средневековье какое-то… Но вот какая штука… Меня не били. Тело осталось целым, а душа в незаживающих ранах и болезненных синяках. Со мной «расправились» иначе: есть такой безотказный прием – формирование чувства вины. Сделать это с впечатлительным ребенком проще простого! Нужно регулярно внушать ему, что он хуже других, глуп, бездарен и этим очень огорчает маму с папой. Мое чувство вины росло вместе с моим физическим ростом. С каждым годом – в восемь… десять… четырнадцать… семнадцать лет я все лучше усваивала, что такому ничтожеству, как я, лучше бы и не жить совсем, чтобы не огорчать родителей и не портить этот мир своим присутствием. Поэтому, думаю, у меня и не было шансов сохранить свою психику в целости и сохранности. У меня не хватило сил противостоять своим страхам и чувству вины, растущему день ото дня в течение всего долгого и несчастливого детства.

Теперь, после выхода моих книг «Мама, не читай» и «Дочка, не пиши» я знаю точно, что такое случилось не только со мной. Благодаря Интернету я получила сотни, нет, тысячи писем и комментариев к моим публикациям. Среди этих писем очень много (слишком много для нашего лучшего из подлунных миров!) исповедей таких же несчастных в детстве людей. Легче мне от этого стало? Не сказала бы. Да разве может полегчать от таких вот историй…

Девочка хочет уйти из класса. Но пока нельзя! Она осталась одна, все уже убежали. Урок закончен, все уроки закончились, можно идти домой. Но девочка все еще сидит за партой и старательно делает вид, что не может закрыть портфель.

– Ну, ты скоро? – нетерпеливо кричит из коридора подружка.

– Да-да, сейчас, что-то замок заело! – дрожащим голосом отвечает девочка, чуть не плача: ей нужно всего секунд двадцать, всего-то! Но чтоб никто не увидел, чтоб никто… – Иди, я догоню тебя! – отчаянно кричит она подружке. Вот, наверное, та удивится! Почему это вдруг не надо ее подождать? Чего это «иди»? Почему захотела потом догонять?

Девочка до крови закусила нижнюю губу: ну, каждый день одно и то же, одна и та же мука: придумать, как задержаться в классе. То у нее «шнурок развяжется», то «тетрадку забыла» (нет, «тетрадка» возникает тогда, когда надо вернуться в пустой уже класс.) И так каждый божий день… Устала. И от грязи устала. От грязи – в прямом смысле. Эти бумажки всегда грязные. И сами по себе – всегда какие-то серые, мятые, противные, так еще и на полу лежали. А по полу протопали пять раз за день тридцать пар ног в нечистой обуви. Фу…

Девочка услышала тяжелый вздох подруги и медленное цоканье ее каблучков. Пошла к лестнице… Наверное, ей уже надоел этот ежедневный спектакль. Она не могла не заметить! Но почему-то до сих пор ни разу ни о чем не спросила. Странно, конечно. Не могла же догадаться – об этом невозможно догадаться! Это же безумие!

«Бе-зу-ми-е, бе-зу-ми-е!» – стучало метрономом в мозгу девочки. Она все понимала, ей хотелось кричать, на лбу выступили капли пота… Но это было сильнее ее.

Ну вот, кажется, подруга отошла от двери, наконец-то! Девочка быстро нагнулась и порыскала взглядом по полу. Вот они! Она шустро схватила с полу две бумажки и сунула в карман фартука. Потом пошарила глазами вокруг парты… Вроде бы чисто… Ничего нет… А что это там такое беленькое? Не бумажка ли? А, нет, это кусочек мела… Ну, всё? Вроде бы да. Можно, наконец, идти? Можно, да? Можно идти? Да могу я наконец-то уйти?!!

Девочка выпрямилась и сделала неуверенный шаг в сторону двери, продолжая сканировать взглядом поверхность не очень чистого коричневого пола. Да, пол нечист и замусорен, но, кажется, бумажек больше не видать. Свободна! Можно идти домой.

Девочка подхватила тяжелый портфель и бросилась из класса. Из проклятой аудитории, одной из тех, что вымучивают ее каждый день по несколько раз. Каждый час помещение другое, уроки же проходят в разных местах. И после каждого урока такая вот пытка. Но после последнего, перед уходом домой – самая страшная. Ведь она уходит, совсем сегодня уходит, значит, надо максимально подчистить все за собой. Иначе неизвестно, как все может обернуться. А это очень страшно…

Девочке уже почти 14 лет. Девчонки-подружки заняты, помимо школы, всякими интересными делами: кокетничаньем с мальчиками, походами в кино, веселыми посиделками у кого-нибудь дома. У девочки нет на это ни времени, ни желания. Времени нет, ведь она отличница и должна приносить домой исключительно пятерки. Иначе родители ее просто не поймут. Плюс ненавистная музыкальная школа, которая невыносима еще и потому, что там тоже занятия, а значит, тоже классы, где также нельзя оставлять следов. Поэтому уйти оттуда – такая же проблема, как уйти из школы.

Словом, откуда возьмутся лишние часы, а главное, силы для интересной и веселой жизни? Не до того. Голова занята исключительно уроками, отметками и… подчисткой за собой.

Когда это началось? Не так уж давно и как-то внезапно. Однажды она вдруг вспомнила…

Дача. Они были еще совсем маленькими девочками – лет по девять-десять. И однажды одна из них написала непристойную записочку со стыдным желанием и закопала ее в землю. А другая девочка подглядела и потом выкопала эту записочку, прочитала ее и радостно рассказала всем подружкам. То-то смеху было, то-то хохоту! А та написавшая дурочка на долгие годы стала изгоем: над ней смеялись, про нее все время говорили какие-то гадости, ее не любили и не хотели с ней играть. Всего-то делов, как говорили местные жители на даче…

Но года через три почему-то вспомнилось. Девочка и так была очень тревожной и мнительной по характеру, боялась сверстников, их злости и нетерпимости. Тут еще этот вечный страх перед плохими оценками и маминым гневом. Дикий страх перед учителями и контрольными. Каждый день, каждый день…

Кроме того, у нее тоже была своя история – история Большой Ссоры с бойкотом. Это было так неприятно и даже страшно! Но тоже вроде как забылось. А тут вдруг сразу навалились все воспоминания: и о бойкоте, и о той дачной подружке с ее дурацкой запиской. И навалился дикий страх, даже ужас: а что, если бы она написала какую-то компрометирующую записку, потеряла ее, а кто-то нашел. Она не знает, что она написала, но наверняка что-то совершенно ужасное! Если из-за сущей дачной фигни ей бойкот объявили, если ту девочку за глупость подвергли многолетней обструкции, то что же ждет ее? Как минимум всеобщее презрение и ненависть. И как же тогда жить? Сверстники жестоки, у них злые шутки и злые глаза. Они безжалостны и непримиримы. Они ее изведут…

А что же она может такого написать? Бог его знает… Ведь бывает так, что человек не помнит, что делал… Ну, в том смысле, что забыл, о чем написал и зачем… Нет? Не бывает? А девочке казалось, что очень даже бывает. Вот она, к примеру, не может за себя поручиться! Вдруг что-то на нее нашло, и она просто забыла, как написала, к примеру, тоже какую-то непристойность или что-то еще более ужасное.

«Да что? – кричала сама на себя девочка. – Что такого я могла бы написать на какой-то дурацкой бумажке?»

«Довольно и обычной непристойности, чтобы тебе больше не было никакой жизни на этом свете», – отвечала она сама себе.

Но ведь она никогда не писала на бумажках никаких непристойностей! А кто поручится? Ты сама за себя поручишься? Нет…

Страх был ужасный. Он поселился где-то чуть выше пупка и принял форму свернувшегося в клубок ежика. С иглами, которые кололи изнутри очень больно и изранили ей все внутренности. Ежик постоянно ворочался и иногда покалывал острыми иголками ее то в сердце, то в желудок.