Она вернулась к креслу и подняла письмо за края, как символическую бумажную тарелку для объедков, отнесла на кухню и выбросила в мусорное ведро вместе с содержимым. Написала резкую записку Сэнди с требованием, чтобы к ее возвращению кухня была убрана по всем правилам, и оставила на видном месте. Завтра она сама поднимет Джорджа и Эдварда, за завтраком не позволит им свинячить, а потом поедет на работу, где скажет Робу Шиннеру, что с удовольствием… нет, с большим удовольствием принимает его предложение поужинать.

Лежа на кровати, Джеймс перечитывал записки Босуэлла об экспедиции доктора Джонсона в нагорья Шотландии. Эти двое только что отужинали в замке Инверари. Во время ужина хозяйка, герцогиня, обходилась с Босуэллом крайне пренебрежительно, а перед Джонсоном заискивала. Читать было интересно, да и вообще Джеймс уже давно (все последние месяцы) не был в таком ладу с самим собой. День прошел более чем удовлетворительно, а когда он вернулся домой, то нашел на кухне Джосс — она жарила сосиски под очень громкую рок-музыку.

— Привет, — сказала она, не поднимая глаз от сковородки.

— Джосс!

Она что-то пробормотала, но все потерялось в реве музыки. Когда Джеймс выключил приемник, тишина обрушилась на кухню стотонным пластом.

— Приехала в гости? На ужин?

— Нет, насовсем.

— Как это насовсем?!

— Чтобы снова тут жить, — пояснила Джосс, нервно переворачивая сосиски туда и обратно.

— Вы с Кейт поругались?

— Я там не прижилась.

Обойдя стол, Джеймс приблизился к Джосс и положил руки ей на плечи. Они напряглись под его ладонями, но тут же расслабились.

— Наверное, не следовало бы в этом признаваться, но я ужасно рад. Ужасно, ужасно рад, что ты снова с нами!

— Я тоже, — буркнула она, переворачивая сосиски как заведенная.

— А каковы правила? По скольку дней ты будешь здесь и в Осни?

— Никакого Осни! Мы с мамой будем видеться, как раньше, но жить я у нее больше не стану. — Оставив наконец в покое сосиски, она отвернулась к раковине. — Я ей предложила вернуться со мной, но она пока не согласна.

— Не совсем так, — сказал Джеймс после короткого молчания.

Джосс метнула в его сторону быстрый взгляд:

— А как?

— Думаю, все кончено.

— Что кончено?

— Я тоже просил Кейт вернуться, когда она приезжала за тобой. Она недвусмысленно дала мне понять, что этого не будет, и с того дня я учусь — пытаюсь учиться — жить без всякой надежды на ее возвращение.

— Иисусе!

Дверь в сад так и оставалась открытой. Снаружи затюкало, зашаркало — и в проеме появился темный силуэт Леонарда.

— А, вот вы где! Что ты сделала с сосисками, мерзкая безответственная девчонка?!

Это все было днем, а теперь (к глубокому удовлетворению Джеймса) «мерзкая безответственная девчонка» спала у себя в комнате под любимым одеялом. Конечно, ее воцарение там не могло пройти совсем гладко и без проблем. Предстояло многое обсудить с Кейт, о многом договориться, но это все были детали, а суть — блаженная суть — состояла в том, что взъерошенная зубная щетка Джосс снова красовалась на полочке в ванной, а просмотр вечерних новостей — совсем как в былые времена — то и дело прерывался ее спорами с Леонардом насчет громкости звука. За ужином Хью усердно старался наладить с ней контакт, так что жаловаться было не на что. Единственное, что царапало память, — это странный инцидент в саду у Блуи.

До той минуты все шло прекрасно. На выставке современной живописи (ее выбор, не его) они в том числе прошлись пшеничным полем метра два шириной, из шлифованного металла, усаженного громадными цветами и бабочками из цветного стекла. Блуи была в восторге, а Джеймс решил, что это нелепость.

— И в нелепости есть своя прелесть, — запротестовала Блуи.

— Только не тогда, когда ее пытаются выдать за серьезное искусство.

— Никто и не думал! Это шутка, милая пародия.

— Вовсе не милая. Скорее с претензией.

— Джеймс!

— Я не обязан восторгаться чем-то лишь потому, что тебе это нравится.

— Восторгов я не ждала, но не стоило и огульно охаивать.

— Ах, — сказал Джеймс, беря ее руку в свои, — как я люблю такую пикировку! Мне ее недоставало.

Блуи не только не отняла руку, но и пыталась (без успеха) не позволить выпустить ее несколько минут спустя. Джеймс больше не прикасался к ней, просто шел рядом до самой Обсерватори-стрит, перекинув через плечо легкую куртку, подставив лицо теплым лучам, иногда что-то говорил или смеялся и был («Ах, чтоб мне пропасть, — думала Блуи, — и я, похоже, совсем пропадаю!») просто неотразим.

Она провела его через домик на крохотный задний двор, где был разбит цветник, и усадила у стены лицом к клумбе, чтобы он мог насладиться видом клематиса в полном цвету, а сама пошла за охлажденным чаем. Потом они сидели рядом, и она рассказывала о своем детстве в Чикаго, о ненужной учебе в колледже и о браке, который был следующим обязательным этапом жизни и в который она вступила как раз поэтому. «Это как-то… старомодно», — заметил Джеймс, и она воскликнула: «Вот именно! В нашем кругу доминировали старомодные представления о женской доле! На феминизм там смотрели косо». Еще она поведала о переезде в Англию и о том, каким инородным все поначалу казалось, а когда выдохлась, то улыбнулась с оттенком смущения.

— Вот ты, например, до сих пор кажешься мне… мм… иностранцем, хотя мы и говорим на одинаковом языке.

— А в тебе я не могу усмотреть ничего инородного, разве что необычайную свежесть восприятия. Тебя невозможно осудить.

— Даже за дерзость?

— Смотря за какую.

— Если я попрошу рассказать о Кейт?

— Ах вот что. — Джеймс перестал улыбаться и поставил недопитый стакан на крашеный деревянный столик. — Я не выполню этой просьбы. Не потому, что она дерзкая (лично я ее такой не нахожу), а потому, что во время трудного выздоровления не годится вспоминать о тех днях, когда было совсем худо.

— Да, пожалуй, это не дерзость. Здоровое любопытство. — Блуи испытующе заглянула ему в глаза. — Разве тебе не любопытно, каков Рэнди?

Он вдруг расхохотался.

— Как это ни ужасно, дорогая Блуи, не любопытно ничуть. Если б ты только знала, какой прелестью умеешь быть!

Он взял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал в губы.

Мистер Уинтроп сидел в засаде, поджидая Кейт. Он убавил Пегги Ли до едва слышного шепота, калорифер выключил вовсе, а дверь слегка приоткрыл, чтобы не пропустить звук поворота ключа в замке.

В этот день в доме побывал любезный сердцу домовладельца посетитель — очень респектабельный, строго одетый молодой нигериец в очках. Он словно свалился с неба! Просто постучался в дверь и спросил, не сдается ли жилье. Мистер Уинтроп ответил, что, возможно, и сдается, пока он не может сказать наверняка. Поняв намек, нигериец открыл солидный кожаный кейс и показал все документы, которые имел при себе. Выходило, что он только что окончил школу и был принят на факультет права в одном из уважаемых институтов Оксфорда. Курс должен был начаться в новом учебном году, и он надеялся за лето как следует подковать себя по этой части в оксфордских библиотеках. Краем глаза мистер Уинтроп заметил в кейсе Библию, да и сам будущий студент производил благоприятное впечатление.

— А много у вас друзей-приятелей?

— Пока ни одного, — с сожалением признался нигериец и добавил, просветлев лицом: — но я надеюсь скоро завести их, посещая церковь.

Поднявшись с ним к комнатам, пока еще принадлежащим Кейт (на такой случай имелся запасной ключ), мистер Уинтроп разрешил ему пройти внутрь.

— Пятьдесят пять фунтов в неделю, за электричество и телефон отдельно, — объявил он.

Молодой человек внимательно огляделся. Комната выглядела очень уютно — вышитые подушки, пустая кружка из-под утреннего кофе на столе среди газет и книг, молочная бутылка с оранжевой лилией.

— Мне здесь нравится. Когда выезжает теперешний съемщик?