— А не пора ли тебе отсюда выйти? — спросила она Лидию.

— Вы имеете в виду — выйти из фургона? — тревожно спросила Лидия. Из других переселенцев она встречалась только с мистером Грейсоном и Леоной Уоткинс. И не чувствовала себя готовой столкнуться с глумлением и издевательствами остальных.

— А что, ты плохо себя чувствуешь?

— Нет, — осторожно сказала Лидия, — но мне совсем нечего надеть.

— Я принесла кое-что, — ответила Ма, развязывая узелок. — Это вещи Анабет, и они могут быть малы, но все лучше, чем до конца жизни ходить в ночной рубашке.

Лидию вымыли в тазу и одели в чулки, панталоны и нижнюю юбку.

— Да ты не больше мышонка, — неодобрительно сказала Ма, глядя на ее худенькие икры и бедра. — И как ты только выносила ребенка, не представляю.

Но это не относилось к ее груди. Лиф платья не сходился.

— Проклятье, — сказала Ма; ее попытки застегнуть лиф доверху не увенчались успехом. — Ладно, пока застегнем, насколько возможно, а потом что-нибудь придумаем.

В платье Лидии тотчас стало жарко, но теперь она по крайней мере прикрыла наготу. Люк починил ее ботинки и поменял шнурки. Она села на табуреточку обуваться, а Анабет в это время причесала ее.

— Ну, разве ты не прелестна, — с гордостью сказала Ма, скрестив руки на груди и любуясь своим творением. — Мистер Коулмэн принес мне перепелов, которых сегодня подстрелил. Я поставила их тушить на вашем костре. Ему ведь будет приятно, вернувшись, увидеть, что его ждет вкусный ужин, правда? Сейчас он пошел к лошадям. Почему бы тебе не поставить корзину с Ли ближе ко входу и не посидеть на свежем воздухе? Тебе полезен свежий воздух.

Лидия робко вышла из фургона и удивилась бурной деятельности, кипевшей вокруг. Звуки, которые почти неделю доносились из-за стенок фургона, теперь соединились с действиями. Женщины у костров или переносных печек готовили ужин. Мужчины распрягали лошадей, подбрасывали в костры дров, носили воду. Дети шумно играли, бегая между фургонами.

— Люк принес родниковой воды. — У Ма все было хорошо организовано. — Может, поставишь кофе на огонь? Я думаю, мистер Коулмэн захочет кофе, когда придет.

— Хорошо, — согласилась Лидия, почти не дыша от страха. Она ухватилась за идею занять себя каким-нибудь делом, потому что на нее начали обращать внимание, она чувствовала любопытные взгляды, ловила двусмысленные шепотки.

— Я пойду взгляну, как там наш ужин, но сразу прибегу, если тебе понадоблюсь, — закончила Ма.

Лидия осталась одна. Она подложила в костер дров, попробовала ароматное рагу, посмотрела, как там Ли. Когда больше заняться стало нечем, она села на табуреточку, которую Люк вытащил для нее из фургона, и уставилась в огонь, чтобы не поднимать глаз и не встречаться с устремленными на нее любопытными взглядами.

Росс остолбенел, увидев, как она сидит у костра и готовит ужин. Лучи закатного солнца золотили ее рыжеватые волосы, щеки раскраснелись от смущения и от жара костра. Ее фигурка оказалась гораздо стройнее и изящнее, чем он думал; необъятная ночная рубашка скрывала ее хрупкость и мягкость линий. Она была похожа на ребенка, наказанного строгими родителями. Пока не обернулась. Тогда сходство исчезло. Это была женщина.

Услышав его шаги, она повернулась к нему, и на мгновение их взгляды встретились: ее слегка испуганный с его — ледяным, словно неизвестно откуда вдруг налетел порыв холодного ветра. Оборачиваясь, она слегка изогнула стройную шею, которая казалась такой тонкой и беззащитной, что ему захотелось коснуться ее. У горла судорожно билась голубая жилка пульса, и, не удержавшись, он посмотрел ниже, на глубокую ложбинку между грудями. Ситец платья едва не трещал по швам, пытаясь удержать ее полную молока грудь. И отвести глаза от этого места оказалось чертовски тяжело.

Подняв руку, она неловко проверила верхнюю пуговицу, привлекшую столь пристальное его внимание.

— Ма считает, что мне нужен свежий воздух.

— Где Ли? — Он был страшно возбужден, и его голос выдавал это. Его бесило, что она выглядела как приличная женщина, а не как блудница, каковой, по его твердому убеждению, она являлась; но больше всего его злило то, что он в первый момент обрадовался, увидев, что она его ждет. Он молил Бога помочь ему забыть, как ротик Ли приникал к ее соскам, забыть цвет этих сосков. Он хотел бы, глядя в ее глаза, не вспоминать об обжигающем чистом виски. Больше всего его сводила с ума ее привычка нервно облизывать губы, прежде чем что-то сказать.

— Вот он, — показала она на вход в фургон, где в своей импровизированной колыбели спал младенец. — Если он заплачет, я услышу. — Она сложила ладошки на юбке синего ситцевого платья в надежде, что он не станет ругаться здесь, где все могут услышать. Больше всего ей хотелось скрыться в фургоне и не позориться.

Он подошел к колыбели, и его усы приподнялись в улыбке. Он попытался перевернуть ребенка на спинку, но Ли воспротивился. Он предпочитал спать на животе, с поджатыми коленками. Росс отвернулся от сына и увидел, что Лидия тоже любовно улыбается, глядя на Ли. Их взгляды опять встретились.

— Вот и кофе готов. — Лидия указала на костер.

— Спасибо.

Он снял с плеча лассо и повесил на крюк, вбитый снаружи в стенку фургона. Прислонил винтовку к колесу фургона. Снял с бедра патронташ. Лидия раньше не видела, чтобы его укрепляли ремнями на ноге таким образом.

Стараясь не пролить ни капли, хотя руки дрожали, Лидия налила кофе в кружку и протянула ему. У него были длинные, сильные пальцы, на фалангах слегка поросшие темными волосками, которых, впрочем, почти не было видно, так загорели его руки. Как только он взял кружку, Лидия тотчас отдернула руку и нервно потерла ее другой.

— Рагу аппетитно пахнет.

— Ма приготовила.

— О. Ну, все равно аппетитно пахнет.

— Да, очень.

Они не смотрели друг на друга. Он молча допил кофе. Вокруг шумел лагерь, но они не слышали ничего, с болезненной чуткостью вслушиваясь друг в друга.

— Пойду помоюсь, — наконец сказал он.

— Люк принес воды из родника. Когда закончите, рагу уже будет готово.

Он зашел за фургон и налил воды в тазик. Сняв рубашку, удивился, отчего так вспотел. И сколько ни обливал лицо и грудь холодной водой, никак не мог ощутить желанной прохлады.

Лидия слушала, как он плещется, когда вдруг прибежали Атланта и Мэринелл Лэнгстоны. В грязной потной ручонке Мэринелл держала букетик лютиков.

— Мы принесли вам цветов, Лидия, — сказала Мэринелл, сияя белозубой улыбкой. Двумя днями раньше они принесли ей показать только что вырванный окровавленный зуб Зика.

— Какая прелесть, — воскликнула растроганная Лидия и взяла полевые цветы из ручонки девочки.

— Понюхайте, — велела Мэринелл, пихая цветы прямо в нос Лидии.

— Они так хорошо пахнут, — поддержала более застенчивая Атланта.

Она отгадала замысел девочек, но не стала портить им веселья: поднесла лютик к носу и притворилась, что с наслаждением нюхает. А когда опустила букет, ее нос оказался испачкан желтой пыльцой. Девочки покатились со смеху.

— Обманули, обманули, — запели они.

— Ах вы! Что же вы наделали? — Лидия вспомнила, как когда-то они играли в эту игру с мамой. С тех пор ей не с кем было играть. Она вытерла нос.

— Эти цветы очень идут к вашему платью, — сказала Мэринелл. — Правда, Атланта?

— Очень идут.

— Ну что ж, раз идут… — Лидия расстегнула верхнюю пуговку платья, с таким трудом застегнутую Ма. Дышать стало легче, но она боялась, что слишком обнажилась. Тогда она укрепила стебельки цветов в петельке и цветами прикрыла незатегнутый лиф.

Если бы она взглянула в зеркало, то увидела бы, что цветы придали ее облику черты прелестной чувственности. Впрочем, она ничего не знала ни о чувственности, ни о соблазнительности. Хотя она познала мужчину и родила ребенка, но понятия не имела о романтических материях. Плотская любовь в ее восприятии была чем-то насильственным, она не могла себе представить, чтобы женщина могла сама к ней стремиться.