– Не понимаю тебя, – тряхнул он головой. – Я совсем тебя не понимаю.

– Пятнадцать лет – это уже достаточно, чтобы уметь самому прокормиться, – пояснил я. – Вот и попробуй этим заняться. Можешь воровать, тогда, если за тобой придет стража, я не скажу и слова. А можешь попытаться чему-нибудь научиться, чему-то, что сможет тебя прокормить.

Ждан повернулся ко мне спиной и пошел к своей удочке. Этим вечером ужин наш был скуден. Не ловилась у парня рыбка, ни большая, ни маленькая. Больше в тот день мы не сказали друг другу ни слова. Я сидел и думал: неужели это всегда так? Я испытывал жуткое нетерпение. А ведь успел забыть, что это такое. Хотелось начать учить его прямо сейчас, этим же вечером. Я же видел, что он воспримет азы гораздо лучше, чем я в самом начале. Он был еще ребенком. Просто умный взрослый мог слепить из него все, что угодно, как из глины. А я… Именно потому нельзя.

Утром я встал задолго до рассвета, чтобы успеть выполнить все упражнения, и обнаружил, что Ждан уже не спит. Он встал напротив и с поразительным рвением опять пытался все повторять. А я уже не скрывал улыбки. Мне запрещено его учить. Но никто не сможет запретить ему смотреть и учиться самому, потому что прятаться я тоже не обязан.

Так Ждан отправился со мной в свой первый поход. С детским восторгом воспринимал он все новое, что с ним происходило. Тогда еще у меня не было сложившейся репутации, приходилось применять способности убеждения, чтобы хозяин каравана взял в охрану человека без оружия. Новый спутник только усложнял задачу. Еще один рот, который нужно кормить, при этом – никакой видимой пользы. Однако паренек не стал отсиживаться за моей спиной. Очень скоро он затесался в помощники к кашевару. Полученные от меня знания о съедобных травах и кореньях очень помогли в этом. К тому же Ждан не уставал осаждать меня многочисленными вопросами – и уже к концу похода значительно увеличил свои знания в поварском деле. Один из наемников, заметив его рыбацкий нож, начал учить паренька работать им в бою. Я не вмешивался. Ждан сам выбирал свой путь. А потом открылось то, что он умеет читать и писать не хуже любого приказчика, да к тому же обладает неплохой памятью. Ни разу он не потянулся к чужим деньгам. Хотя иногда я замечал, как привычно дергается его рука и глаза загораются при виде того, что плохо лежит.

Когда мне пришло время расставаться с караваном, его хозяин пристал ко мне с просьбой уступить ему парнишку. Мол, грамотный, смышленый, отлично запоминает числа, и вообще сообразительный. Идеальный писарь. Купец, по большому счету, был прав. Рядом с ним бывший вор выбился бы в люди, занял прочное место в этой жизни, а там, глядишь, годам к сорока скопил бы денег на свое дело. Все разумно. Я отослал его договариваться к Ждану, не стал решать за паренька. Это ведь его жизнь.

Разговор у них выдался весьма эмоциональный. Купец кричал и размахивал руками, Ждан угрюмо пыжился и стоял на своем. В результате купец заплатил ему за работу пару серебреников и, махнув рукой, отпустил на все четыре стороны.

Я догадывался, что так и будет. Всю дорогу с поразившей даже настойчивостью Ждан участвовал в моих утренних упражнениях. У него даже начало что-то получаться. Иногда доходило до того, что утром он сам будил меня, напоминая о тренировке, когда я делал легкую уступку своей лени.

И еще – последним ко мне подошел наемник, пытавшийся его учить.

– Хороший парнишка, – сказал он, чуть помявшись. – И задатки неплохие. Из него мог бы знатный рубака выйти, да только не выйдет.

– Почему? – спросил я.

– Трус он у тебя. Память хорошая, ловит все на лету и хваткой бойцовской не обделен, а только боится чего-то. Решимости в нем нет, а без решимости в бою удара не нанесешь. Уговорил бы ты его писарчуком остаться. Не выйдет из него наемника. В первой же стычке нож бросит и под телегу залезет. Там и порешат его.

Страх. Кто его не знает? Смелость – не в отсутствии страха, а в умении его преодолеть. А уж по моему пути со страхом под руку не пройти никогда. Я не помню, в каком городке мы расстались с караваном. Поход, по сути, выдался самым обычным. Без приключений добрались. На заработанные деньги Ждан купил добротный пояс, немного еды и, по моему примеру, соли и перца в свою походную котомку. Но останавливаться в какой-нибудь таверне мы не стали. Мой спутник уже привык ночевать под открытым небом. Теперь он сторонился городов не меньше, чем раньше боялся их покинуть. Для него они стали символом прежней беспросветной жизни рыночного карманника.

Сейчас мы были гораздо южнее Лужского княжества. Лето пришло на смену весне. Ночи стали теплыми. Мы расположились у небольшого ручейка. Вечерняя похлебка из вяленого мяса, крупы и ставших неизменными даров природы, найденных Жданом, была съедена. Ночь выдалась ясной и тихой, небо оставалось безоблачным, легкий ветерок слегка шевелил степное разнотравье, вызывая легкую рябь. Тогда я еще ни разу не видел моря, но мне казалось, что именно так оно должно выглядеть.

Я бросил взгляд на Ждана. За этот поход он отъелся, а поскольку не чурался никакого тяжелого труда, вместо жира оброс мышцами. Нет, это еще не было телом закаленного бойца, и все-таки он далеко ушел от городского замухрышки, который покинул Тихую Замуть.

– Чего ты боишься? – напрямую спросил я.

– Ты о чем? – удивился он.

Я смотрел на него пристально, и мой спутник стушевался под этим взглядом. Скорее всего, он действительно не понял вопроса, просто не отдавал себе отчета в своем страхе, а потому не мог его побороть. Я вспомнил учителя. Первое, чему он научил меня, – это защищаться. И в этом был прав. Прежде чем тратить долгие десятилетия, вливая в меня свою науку, он избавил себя от возможности, что в какой-нибудь случайной дурацкой стычке я нарвусь на нож и все его труды пойдут прахом. И Ждану придется учиться этому. Другого пути нет. Наш мир слишком жесток. Не умея защитить себя кулаком или, если надо, оружием, он может не дожить до того дня, когда ему по силам будет остановить любого человека простым словом. А если я начну его опекать, ограждая от всех неприятностей, то только загублю парнишку. В народе говорят: «Железо от битья крепче становится». И Ждан должен научиться держать удар.

– Ты боишься боли? – спросил я.

– Боли? – Он расхохотался. – Искатель, до встречи с тобой синяки и ссадины не сходили с моего тела! Меня били через день – не одни, так другие. Нет большой разницы между дубинками городской стражи и дубинками бандитов, в чьи владения я забредал. А не забрести нельзя. Весь город поделен. Были деньги – я откупался, не было – получал так, что встать не мог. Боль? Нет ничего привычнее для меня. Я устал ее бояться.

– Ты боишься, что у тебя что-то не получится? Проиграть боишься?

– А что у меня получалось? Мне нечего терять, Искатель, даже сейчас нечего. Я привык к тому, что, если что-то мне дается, в конечном итоге рано или поздно это от меня уйдет. Даже жизнь.

Я продолжал смотреть на него, не моргая, все так же пристально. Я все понял с самого начала. Теперь понять должен был он. Я ждал.

– Не боюсь того, что будет после смерти, – промолвил он голосом, внезапно ставшим хриплым. – Я знаю, что там не будет ничего. Но боюсь самого момента смерти. Когда ты еще в сознании, но понимаешь, что жизнь твоя закончена.

– Значит, придется убить тебя, – просто сказал я, вставая.

Он попятился. Теперь и я увидел тот страх, о котором говорил давешний наемник. Нож был под рукой, но Ждан даже не подумал защищаться, применить то, что узнал в этом походе. Он качнулся в сторону, вскочил на ноги и побежал. Глупо. С такими, как я, не могла сравниться в скорости ни одна лошадь, а уж тем более пятнадцатилетний пацан, отяжелевший после сытного ужина. Я догнал его практически сразу, подсек ноги. В падении он развернулся. Я увидел перекошенное ужасом лицо и нанес три быстрых удара. Знал, куда бить. Подхватив обмякшее тело, мягко опустил его на землю. Сердце Ждана не билось. Мы знаем все о человеческом теле. Что нам стоит одним касанием нужной точки остановить сердце, парализовать легкие или вызвать кровоизлияние в мозг, не оставив на теле ни одного синяка?