Литмир - Электронная Библиотека

— Вы с ума сошли, Рандалин, — сказал я, поднимаясь. — По-моему, вы слишком самонадеянны.

— В любом случае у меня всегда остается последняя надежда.

— И какая же?

Теперь все мы смотрели на нее, не отрываясь, пожирая глазам ее лицо.

— Я знаю несколько тайных слов, которые могу шепнуть вашему Великому Магистру.

Жерар неожиданно хрипло рассмеялся, поднимаясь с пола.

— Пока она собирается выполнить свое обещание, я отдам за нее душу. Но если она попробует свернуть в сторону, я придушу ее своими руками.

— Прекрати называть меня в третьем лице, — сказала Рандалин, морщась. — На все это время меня зовут Рэнди. Запомните это все.

— Рэнди, — Жерар фыркнул, но неожиданно серьезно совершил орденский поклон по всей форме.

— Рэнди, — я надеялся, что мой голос не дрогнет, но напрасно.

И когда мы выезжаем? — Жерар смотрел на нее со смутной надеждой, почти так же, как смотрел на Гвендора, планирующего продвижение войск по ущелью.

Рандалин медленно сложила листы, которые все еще держала в руках. Я без особой уверенности протянул за ними руку, будучи убежденным, что она сложит их в несколько раз и засунет за обшлаг рукава.

— Немедленно, — сказала она и повернулась спиной.

Возразить на это можно было все, что угодно. Но никто из нас не собирался это делать.

Часть шестая

Валленская дорога. 2028 год

Женевьева проснулась от того, что луна светила в незанавешенное окно настолько ярко, что напоминала солнце. А может, она и не спала, а только на секунду прикрыла глаза, вытянувшись на узкой придвинутой к стене кровати. Кровать была единственной на чердаке со скошенными перекрытиями, где они ночевали все вчетвером. По мере удаления от столицы признаков комфорта становилось все меньше, тем более что они предпочитали двигаться параллельно основному тракту — и теперь только Женевьева могла рассчитывать на смутную привилегию в виде кровати, а остальные разместились как могли — на полу или сдвинутых креслах.

Даже не поднимая до конца ресницы, она прекрасно могла разглядеть Ланграля, безмятежно спящего в кресле, откинув голову. Рука его свешивалась с подлокотника, и Женевьева сколько угодно могла любоваться на длинные тонкие пальцы безупречной формы. Но она боялась приподняться на локте и смотреть слишком долго — вдруг он не спит, а только притворяется, и прекрасно видит, как она наблюдает за ним? Тем более что спать под аккомпанемент храпа Берси, оглашающего весь чердак, действительно было непросто.

На трех сдвинутых стульях, служивших постелью Люку, лежал только смятый темный плащ. Его владелец, видимо, бродил по крышам, предпочитая общество луны самым увлекательным снам. Это был не первый случай, когда маленький поэт исчезал на всю ночь, и глядя, как равнодушно относятся к этому Ланграль и Берси, Женевьева тоже перестала беспокоиться.

Это была третья ночь их безумной скачки в сторону Валлены. Первые сутки она запомнила с трудом — только желтую пыль, свист ветра в ушах и странное ощущение, когда под тобой падает лошадь. Вторые ознаменовались бурной схваткой, когда в одной из деревень они наткнулись на гвардейский патруль. Женевьева вспоминала об этом сразу, когда неосторожно шевелила кистью, задевая вывих, образовавшийся в результате попытки фехтовать обеими руками с одинаковой скоростью.

Прорвавшись, они до вечера скакали по берегу оврага и только к глубокой ночи добрались до того самого трактира, на чердаке которого и спали сейчас. Вечер ознаменовался бурными выступлениями со стороны Берси, который вначале признавался Женевьеве в любви, потом напился и орал подборку из самых непристойных круаханских песен, а теперь спал, тоже громко, выводя носом длинные трели без всяческой пощады к своим невольным соседям по ночлегу.

Женевьева усмехнулась уголком рта, но улыбка быстро сбежала с ее лица. Спутанные и восторженные признания Берси ей совсем не льстили, скорее наоборот, она не испытывала от них ничего, кроме неловкости и ощущения неправильности происходящего. Люк и Ланграль провожали ее глазами в течение всего вечера, но если во взгляде Люка она ясно видела скрытое любопытство, то в темных глазах Ланграля не могла прочитать ничего внятного. Она была бы счастлива заметить в них хотя бы тень недовольства или ревности, но вряд ли подобные качества вообще могли когда-либо отразиться на этом отрешенном лице. Бросить все глупые надежды, которые имели неосторожность родиться в ее голове — это единственное разумное действие, которое она может предпринять. Нелепо каждый раз пытаться отыскать в его глазах затаенное выражение нежности, которое ей однажды почудилось.

Она перевернулась на один бок, потом на другой, но Ланграль не пошевелился в кресле — или действительно спал, или ему было все безразлично. Наконец Женевьева села на кровати, подтянув колени к подбородку, и прикрыла глаза в попытке собраться с мыслями.

Всего три дня, не больше, провела она с этими троими, но в общем уже привыкла думать о том, что их четверо. Берси был ей почти абсолютно понятен, и она не ждала бы другого товарища по своим бесконечным скитаниям — в меру веселого, в меру яростного в бою, если бы только он не кидал в ее сторону совершенно бесполезные взгляды. Люк вызывал ее интерес и любопытство и с ним она чувствовала себя максимально легко, несмотря на то, что перекинулась всего парой слов. Ланграль — она совершенно его не понимала. Он вел себя безупречно вежливо, всегда провожал ее глазами в схватке и пытался держаться к ней максимально близко, чтобы помочь. Но это было единственное внимание, которое он ей оказывал. Как только заканчивалась видимая опасность, заканчивались и взгляды Ланграля, и оставались только вздохи Берси, вызывающие у нее смутное раздражение тем более, что она была бы счастлива до небес, если бы другой посмотрел на нее хотя бы наполовину с таким же интересом.

Женевьева окончательно поняла, что не заснет. Луна висела прямо перед окном — мутно-желтая, похожая на старый закопченный фонарь. Ставни были приоткрыты. Женевьева немного подумала, но не стала нашаривать сапоги под кроватью, босиком подошла к окну и осторожно вылезла на крышу. Она пошла дальше по краю, стараясь ступать аккуратно, туда, где на краю сидела маленькая фигура.

Люк прекрасно слышал ее шаги, но даже не обернулся, только похлопал рукой по черепице рядом с собой.

— Знаете, графиня, — сказал он, не глядя в ее сторону. — Есть одна легенда. Хотите послушать?

— А почему вы уверены, что это именно я?

— Потому что Берси будет спать, пока мы его не разбудим, а Ланграль совершенно не подвержен влиянию луны.

— А вы подвержены?

Люк повернулся, слегка прищурившись. Его узкое лицо с неожиданно огромными глазами было подсвечено лунным светом с одной стороны и казалось особенно таинственным.

— Говорят, что когда-то в нашем мире жили два народа. Одни обладали крыльями и умели летать. Они считали луну своей богиней и покровительницей и испытывали непреодолимую тягу к полетам именно тогда, когда луна достигала наивысшей фазы. А вторые ненавидели первых и приписывали им все несчастья и горести, которые выпадали на долю обычных людей. Поэтому крылатых постепенно истребили и вытеснили из городов. А я хотел бы увидеть, — произнес он неожиданно мечтательно, — как на фоне полной луны над городом мелькают черные крылья.

— Я еще слышала, — осторожно сказала Женевьева, опускаясь рядом с ним, — что те, кто особенно подвержен влиянию лунного света, является дальними потомками крылатых и несет на себе какое-то проклятие. Я только не помню, какое именно.

— Правда? — Люк быстро вскинул глаза. — Я тоже хотел бы знать, какое. Знаете, графиня… — он чуть помедлил, — меня почему-то не оставляет ощущение, что у меня в жизни что-то неправильно, только я не могу понять, что именно.

— Мне тоже всегда такое казалось, когда я думала о своей жизни.

Женевьева положила подбородок на колени, обхватив их руками. Они с Люком, наверно, представляли интересную картину, сидя вдвоем в одинаковой позе на краю крыши.

78
{"b":"192746","o":1}