Люк покачал головой.

— На самом деле я очень рад, что мы уехали из Круахана. Это не очень просто — каждую ночь притворяться, будто уходишь на свидание к новой придворной красотке. Нужно ведь, чтобы они тоже поддерживали твою легенду. Но что я могу сделать, если ни женщины, ни драки меня совершенно не привлекают? Я вообще не знаю, в чем смысл моей жизни. Больше всего я люблю сидеть вот так на крыше, когда светит луна, и тогда внутри меня рождаются разные строки. Иногда они складываются вместе, иногда нет. Но разве я живу ради этого?

— А ради чего живем мы все?

Люк покосился на нее, слегка усмехнувшись.

— Большинство людей, кто находит в жизни что-то радостное, живет ради других, пусть даже на краткий срок, — сказал он. — Так что в вашей жизни все нормально, потому что вы сейчас вряд ли находитесь под влиянием луны. Скорее под влиянием некого темноволосого красавца, который безмятежно спит в комнате за вашей спиной.

Женевьева непременно пришла бы в ярость, если бы голос маленького человека, сидевшего рядом с ней на крыше, не звучал так печально, словно вместил в себя всю мировую скорбь. И почему-то их разговор не казался ей особенно странным, может потому, что происходил на высоте нескольких десятков метров над землей под ярким светом луны, в котором можно было разглядеть мельчайшую складку на камзоле или морщинку в углу рта.

— Разве это нормально, Люк? — спросила она прямо. — Я ведь ему не нужна.

— Ему никто не нужен, милая графиня, — Люк пожал плечами, отвернувшись, и снова поднял глаза к луне. — Сказать вам честно — я знаком с Лангралем уже пять лет, и почти каждый день мы в бою стояли спина к спине. Но я его почти не знаю — вернее, не знаю, о чем он думает и что у него на душе. Так что вы — всего лишь одна из многих, кто ему не нужен. Не стоит расстраиваться по этому поводу.

— Он всегда был такой?

— Насколько я его знаю, всегда. Я не думаю, что он обрадуется, если я буду обсуждать его за спиной. — Он снова повернул к Женевьеве бледное лицо с большими глазами, которые казались окруженными тенями. — Послушайте моего доброго совета, графиня, уделяйте ему ровно столько внимания, сколько он вам. Иначе вы будете на всю жизнь несчастны.

Женевьева молча мерила глазами сидевшего рядом с ней Люка. Какая-то странная догадка плавала у нее на грани подсознания. Она уже разомкнула губы, чтобы спросить: "Как и вы?"

Но слова так и не вырвались — Люк внимательно рассматривал ее меняющееся лицо и наконец удовлетворенно опустил веки, когда она промолчала.

— Не стоит так сильно грустить, милая графиня, — сказал он. — Луна все-таки очень красивая. Давайте я почитаю вам свои стихи. Что-то подсказывает мне, что они вам понравятся. По крайней мере, вот эти — вы сразу сможете догадаться, кому они посвящены.

На следующий день, выйдя к коновязи, они обнаружили, что лошади по-прежнему тяжело дышат, и их бока покрыты испариной. Ланграль, который все утро жестоко подгонял их, заставляя быстро собраться и который единственный из всех выглядел безупречно свежим и бодрым, только обеспокоенно покачал головой.

— На таких скакать просто нельзя, — сказал он. — Придется покупать в ближайшей деревне. — Он слегка сощурился, припоминая. — Должна быть такая милях в двадцати к югу.

Он перевел взгляд на Берси, который бесцельно поправлял седло, надеясь таким образом скрыть слегка зеленоватый цвет лица.

— Одному лучше бы не ехать, — пробормотал Ланграль сквозь зубы, — но от тебя, похоже, мало толку.

Женевьева почувствовала, что ее словно кто-то толкнул в бок.

— Давайте я поеду с вами, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал максимально равнодушно. — От меня ведь толк иногда бывает, как вы смогли убедиться.

Ланграль смерил ее довольно неприязненным взглядом, наткнувшись на широкую улыбку Люка и почувствовав, что отказаться от ее общества будет только хуже.

— Если настаиваете, графиня, — произнес он, чуть наклоняя голову. — Но безмятежной утренней прогулки, на которую вы рассчитываете, может не получиться.

— Я и не надеюсь, — Женевьева пожала плечами и поспешно стала засовывать за пояс пистолеты, чтобы скрыть сияние на своем лице. — До сих пор наша поездка была далека от развлекательной.

Они выехали в сторону леса на своих усталых лошадях, двигаясь поэтому вынужденно медленно. Несколько мгновений они молчали — Ланграль, видимо, был слишком недоволен ее навязанным обществом, а Женевьева какое-то время была слишком счастлива, чтобы испытывать потребность в общении. Пусть он хмурится, но все-таки он вынужден ехать рядом с ней. Говорить с ним ей было почему-то трудно, хотя раньше она никогда не стеснялась, даже в беседах с княжескими наемниками, далекими от всякой учтивости. Но каждый раз, когда она открывала рот, чтобы что-то сказать, ей отчего-то начинало казаться, что она скажет какую-то глупость, и гораздо разумнее было бы промолчать. Зато смотреть она могла сколько угодно — на то, как он держится в седле, как ветер отбрасывает с его лба темные пряди, как рукой в перчатке он успокаивающе похлопывает по шее лошади.

— Мне кажется, графиня, — сказал Ланграль так неожиданно, что она едва не подпрыгнула в седле, — что если теперь у вас спросить, какой формы пряжки у меня на ботфортах и какого покроя воротник, вы ответите не задумываясь. Вы запоминаете мои особые приметы?

— Нет, — пробормотала Женевьева, стиснув зубы. — Я просто развиваю свою наблюдательность.

— Это похвально, — спокойно согласился Ланграль, — но странно, что вы выбрали для этого мою скромную персону.

— Вам это неприятно? — спросила она, решившись.

— Вы ведь предпочтете честный ответ? Подобный способ развития наблюдательности кажется мне бесполезным. Гораздо лучше тренироваться на окружающей местности.

Он ненадолго посмотрел на нее, повернув голову, и ей показалось, что в его глазах мелькнуло что-то похожее на легкое сочувствие. Женевьева была гордой, наверно, даже слишком гордой, но она любила впервые в жизни, и никто не научил ее стыдиться любви. Поэтому она рванулась вперед с открытым забралом, сметая возможную защиту:

— Окружающая местность кажется мне менее привлекательной.

— Зато от ее созерцания несомненно больше пользы, — отрезал Ланграль, и некоторое время они снова ехали молча. Женевьева вцепилась руками в седло, переживая очередную неудачу. — По крайней мере, вы будете неплохо знать Валленскую дорогу.

— А вы ее хорошо знаете? — она спросила, лишь бы что-то произнести вслух и удостовериться, что голос не дрожит и слезы загнаны далеко по привычке. — Вы ведь часто ездили в Валлену?

— Гораздо чаще, чем подобает примерному круаханцу, преданному королеве и престолу.

— И вы не боитесь мне об этом говорить?

— Государственной преступнице, объявленной вне закона? — Ланграль усмехнулся. — Моя вина хотя бы не была доказана.

— А в чем она заключается? Что вы делали в Валлене? Я спрашиваю хотя бы потому, чтобы представлять себе степень вашего влияния там. Вы же обещали меня там кому-то представить.

— Вам никто не говорил, что вы слишком любопытны, графиня? Довольно опасное качество для человека, который постоянно вынужден скрываться, если правда то, что вы рассказывали о своей жизни.

Женевьева снова ощутила непреодолимое желание плеснуть себе в лицо холодной воды, чтобы успокоились загоревшиеся щеки.

— Просто до сих пор я мало что считала достойным любопытства.

— Я польщен.

Светлое небо, до чего же иронично-равнодушно звучал его голос. И он продолжал ехать так же спокойно, ни разу даже не взглянув в ее сторону…

— Что же, вполне закономерно, что вас волнует собственная судьба и вы хотели бы знать, чьего покровительства я намерен для вас добиться.

— Самую малость.

— Мне кажется, что герцог Джориан был бы подходящей кандидатурой.

Женевьева, уже собравшаяся с силами и кое-как нацепившая такую же холодную и вежливую маску на лицо, чуть не выпала из седла.