Она достигает топкого и зловонного Лисгарского болота и натягивает поводья перед сидящим в грязи пехотинцем, юным мирмидонцем, у которого, надо полагать, особо почетная дыра от копья в нагруднике и исключительно славное отсутствие правой руки.

— Не можешь сказать, где мне найти твоего царя? — спрашивает она.

— Клянусь глазами Геры, на тебя приятно смотреть, — со стоном произносит солдат, заматывая кровоточащий обрубок полотняной тряпкой — доблесть в чистом виде.

— Мне нужно найти Менелая.

— Попытай счастья в гавани, — молвит он, показывая направление обрубком. С обмотанного обрубка капает, как из протекающего крана. — Его корабль — «Аркадия».

Елена благодарит воина и направляет коней в сторону темного, как кровавое вино, моря.

— Ты, случайно, не мать Елены? — кричит он ей вослед. — Какое у тебя прекрасное лицо!

Спустя двадцать минут, пошатываясь от жажды и вони конского пота, Елена останавливается вблизи грохочущих волн. В гавани стоит на якоре тысяча кораблей с крепкими бортами, с мачтами, глядящими в небо, словно лес оголенных деревьев. Вдоль всего берега соотечественники Елены возводят прочную деревянную стену, очевидно, опасаясь, что, если линия фронта продвинется сюда, троянцы без колебаний подожгут флот. В соленом воздухе звенят топоры ахейцев — глухой стук и треск падающих акаций, звуки обтесываемых бревен, заостряемых столбов частокола, насыпаемых брустверов сливаются в какофонию, заглушающую хлопанье парусов и грохот прибоя.

Елена направляется вдоль пристани и вскоре замечает «Аркадию», крепкий пентеконтор, ощетинившийся полусотней весел по бортам, словно еж иглами. Взойдя по сходням, она сразу же сталкивается со своим мужем, постаревшим, изрезанным морщинами, но все еще, несомненно, узнаваемым. С плюмажем из павлиньих перьев, Менелай стоит на полубаке, разговаривая с бригадой мускулистых строителей, наставляя, как правильно размещать колья. Красивый мужчина, решает она, напоминает воина на коробках с презервативами. Понятно, почему она выбрала его, а не Сфенела, Евриала или кого-либо другого из своих ухажеров.

Когда рабочие отправляются высаживать свои защитные рощи, Елена подбирается сзади к Менелаю и легонько ударяет его по плечу.

— Привет, — произносит она.

Он всегда был бледен, но теперь от лица его отхлынуло даже то небольшое количество крови, которое там еще сохранилось.

— Елена? — ахает он, моргая, словно его окатили ушатом помоев. — Это ты?

— Верно.

— Ты… э… постарела.

— Ты тоже, дорогой.

Он стягивает шлем с плюмажем, топает ногой по полубаку и отвечает сердито:

— Ты меня бросила.

— Да. Именно так.

— Проститутка.

— Возможно.

Елена поправляет поножи.

— Я могла бы заявить, что меня околдовала Афродита улыбколюбивая, но это было бы ложью. Дело в том, что меня охмурил Парис. Я без ума от него. Извини.

Она проводит сухим языком по потрескавшимся губам.

— Есть что-нибудь выпить?

Зачерпнув половинкой выдолбленной тыквы из своего личного бака, Менелай протягивает ей пинту пресной воды.

— И что привело тебя сюда?

Елена берет ковш. И, широко расставив ноги, чтобы компенсировать приливную качку, делает жадный глоток. Наконец произносит:

— Я желаю сдаться.

— Что?

— Хочу уплыть с тобой домой.

— Ты хочешь сказать — ты думаешь, наш брак заслуживает, чтобы ему дали еще один шанс?

— Нет, я думаю, что все те пешие и конные воины, гибнущие там, заслуживают жизни. Если эта война действительно ведется для того, чтобы вернуть меня, тогда считай, что цель достигнута.

Отшвырнув ковш, Елена протягивает вперед руки, ладонями кверху, словно навстречу дождевым каплям.

— Я твоя, муженек. Надень колодки мне на руки, прикажи сковать цепью мои ноги, брось меня в трюм.

Неимоверно и вопреки всякому логосу, лицо Менелая бледнеет еще более.

— Не думаю, чтобы это была очень хорошая идея, — вздыхает он.

— Что? Как это?

— Эта осада, Елена, значит больше, чем ты предполагаешь.

— Не води меня за нос, повелитель всех лакедемонян, задница ты эдакая. Пора покончить со всем этим дерьмом.

Спартанский царь вперяет взгляд ей в грудь — привычка, всегда ее раздражавшая.

— Немного погрузнела, да, дорогая?

— Не уводи разговор в сторону.

Она делает выпад к ножнам Менелая, словно желая в шутку толкнуть спартанца, но вместо этого вытаскивает его меч.

— Я совершенно серьезно: если Елене Троянской не позволят жить, — она приставляет меч к груди, словно хочет покончить жизнь самоубийством, — то она умрет.

— Вот что я скажу тебе, — говорит ее муж, отбирая оружие. — Завтра с самого утра я пойду к брату и предложу, чтобы он договорился о перемирии с твоим тестем.

— Он не мой тесть. Свадьбы никогда не было.

— Как бы там ни было. Дело в том, что твое предложение заманчиво, но его надо обсудить. Мы все должны встретиться лицом к лицу, троянцы и ахейцы, и обговорить это. А пока что тебе лучше вернуться к своему любовнику.

— Я предупреждаю тебя — я не потерплю больше крови на своих руках, никакой, кроме собственной.

— Конечно, дорогая. А теперь возвращайся, пожалуйста, в замок.

«По крайней мере он выслушал меня, — размышляет Елена, пересекая потрепанную стихиями палубу «Аркадии». — По крайней мере не посоветовал мне не забивать этим свою красивую головку».

— Теперь скучная часть, — говорит нытик Дамон.

— Сцена со всеми этими переговорами, — добавляет острая на язык Дафния.

— А нельзя ли немного сократить? — просит сын.

— Тсс, — отвечаю я, разглаживая покрывало Дамона. — Не прерывать, — настаиваю я. И просовываю папирусную куклу Дафнии ей под руку. — Когда у вас будут собственные дети, можете редактировать рассказ, как пожелаете. А пока что слушайте внимательно. Может, чему-нибудь научитесь.

У журчащих, кувыркающихся вод реки Симой, под светящимся оранжевым воплощением богини Луны Артемиды, вокруг дубового стола, в пурпурном шатре предводителей Троянской войны собрались десять престолонаследников, и у каждого собственное мнение о том, как лучше разрешить эту ситуацию с Еленой, эту проблему мира, этот кризис с троянской заложницей. Белое, как журавль, знамя перемирия развевается над головами двух царей: Приама из Высокого града и Агамемнона с длинного корабля. Каждая сторона прислала лучших и умнейших. За троянцев: мозговитый Пантос, могучий Парис, непобедимые Гектор и Гикетаон, поросль Ареса. За дело ахейцев: Аякс — неистовый воин, Нестор — наставник мужей многоумных, Менелай-рогоносец и Одиссей хитроумный, улыбкою Фебу подобный. Из всех приглашенных отказался прийти лишь Ахилл сварливый, обижающийся на всех в своем шатре.

Поднимается Пантос, потирает белопенную бороду и кладет свой скипетр на стол.

— Царственные полководцы, гениальные провидцы, — начинает старый троянец. — Полагаю, вы согласитесь, когда скажу я, что с начала этой осады мы не сталкивались с проблемой подобной важности. Не допустите ошибки: Елена намерена отнять у нас нашу войну и сделать это немедленно.

Порыв негодования проносится по шатру, словно ветер из подземелья.

— Мы не можем прекратить сейчас, — стонет Гектор, свирепо поморщившись.

— Мы только начали разогреваться, — сетует Гикетаон, сердито скривившись.

Агамемнон сходит с трона, неся скипетр, как копье.

— У меня вопрос к царевичу Парису, — говорит он. — Как отражает готовность твоей любовницы немедленно вернуться в Аргос нынешнее состояние ваших взаимоотношений?

Поглаживая подбородок, Парис отвечает:

— Как вы могли бы догадаться, благородный царь, мои чувства к Елене основаны на взаимности.

— Значит, ты не будешь держать ее в Пергаме силой?

— Если я ей не нужен, то и она не нужна мне.

В этот момент поднимает руку тугодум Аякс.

— Э, простите меня. Я в некотором замешательстве. Если Елену отдадут, стоит нам только попросить, почему мы должны продолжать войну?