— Слишком новый принцип, ежедневно всплывает столько вопросов, что захлебываюсь. Приходится ряд выводов принимать на веру, — некогда проверить, рассчитать. Эх! — махнул он рукой. — А сколько я был вынужден отбросить интересных вариантов, оставить необъясненными кучу явлений… А тут еще всякие козни Арсентьева… — при воспоминании о начальнике отдела кулаки Николая сжались.

Марков поморщился и, никак не выразив своего мнения, без всякой видимой связи с разговором, предложил Николаю сделать на предстоящем партсобрании доклад «Об отношении к заграничной технике в институте».

— Я сознательно ограничиваю тему, хотя она дает возможности очень широкой ее трактовки, — сказал он. — Например, об истоках, так сказать о движущих силах технического творчества там, на Западе, и у нас. — Он пристально смотрел прямо в лицо Николаю.

— Мне сейчас очень трудно со временем, — сказал Николай.

— Прикиньте, — возможно, вам в результате собрания станет легче и со временем и с другими вещами, — заметил Марков.

— Возможно, — согласился Николай. — Но ведь это не решение вопроса!

Марков прищурился одним глазом, словно прицелился:

— Какого вопроса?

Николай больно закусил губу. Ну что ж, в конце концов он был слишком многим обязан Маркову, чтобы скрывать от него что-либо. Марков был именно тем человеком, с которым можно было объясниться начистоту, не щадя своего самолюбия. Просто, без всяких обиняков, он рассказал о своих опасениях не уложиться во-время, к первому августа. Может, он переоценил свои силы, может быть… Словом, положение еще можно поправить, если ему немедленно помочь.

Нелегко далось ему это слово. В запальчивости он наговорил много лишнего, припомнив поведение Анны Тимофеевны и Песецкого…

Марков сидел спокойный, и Николай видел — все то, что он говорит, уже известно Маркову во всех подробностях.

— Помощь мы вам, конечно, окажем, — после долгого молчания сказал Марков, — теперь ясно, что ваш регулятор имеет право быть не опытом, а заказом. Насчет Арсентьева положение тоже становится ясным, а вот остальные ваши обвинения — чепуха! Вы должны прежде всего винить самого себя, а не ваших товарищей!

— Но до каких же пор? — воскликнул Николай. — Пора бы им понять, что они тоже ошибались…

— Кое-кто понял, разве вы не заметили?

— Нет. — Николай усмехнулся. — Не вижу.

— Не видите? — возмущенно переспросил Марков. — А с чего, вы думаете, возник наш разговор? Что я — пророк или ясновидец какой? Ко мне пришла Анна Тимофеевна и пожаловалась на вас.

— Анна Тимофеевна? На меня?

— Ага, удивляетесь! Пожаловалась, и совершенно правильно! Вы замкнулись в нелепом одиночестве, отталкиваете товарищей от себя, упиваетесь своими обидами. Она и Песецкий поняли свою ошибку, и за это им можно простить ее. Николай Савельевич, ваш регулятор ведь порожден коллективом, он смысл-то свой обрел благодаря комсомольцам Ильичева… Вспомните, ведь еще в самом начале вашей работы я вам советовал отправиться прежде всего туда, на завод, где ждут именно нашего, советского регулятора. И правильно, что Липа Тимофеевна потребовала, хотите вы того или нет, сделать его заботой и долгом всего института.

— Вы говорите так, как будто я заинтересован работать в одиночку, — с негодованием сказал Николай.

— Нет, не вы.

— А кто же? Арсентьев?

Маркое помрачнел, на лице его проступило выражение непримиримости.

— Да! Арсентьев невольно, сам не подозревая, помогает Харкеру. Мистеру Харкеру.

В кабинет секретаря парткома люди входили и уходили, звонил телефон, за стеной стрекотала машинка, а Николай все сидел, опустив голову, и сам Марков, взволнованный разговором, отвечал посетителям невпопад, просил зайти попозже. Им обоим хотелось остаться вдвоем и молча, не торопясь, без жалости проверить Маркову свою правоту, а Николаю свою ошибку.

Беседа с директором приобрела явно выгодный для Николая характер.

— Ну что, Николай Савельевич, выполнишь свое обещание в срок? — спросил Михаил Иванович.

— Затруднительно, Михаил Иванович, — весело отвечал Николай.

Скульпторам и художникам хорошо Известно, что приписываемая человеческим глазам выразительность на самом деле создается игрой теней и морщин вокруг век. Впервые это пришло в голову Николаю, когда он — смотрел в глаза Михаилу Ивановичу. Их синий чистый взгляд оставался попрежнему пристальным, а щеки уже дрогнули и мелкие штрихи морщин разбежались веером из-под бровей. Николай знал, что наверняка ухватил смысл их предательского языка.

«Ты заслужил, чтобы я тебя отругал, — говорили они, — и я это сделаю, но вовсе не потому, что я сердит на тебя, а потому, что я должен это сделать. На самом деле ты молодец, и я и Марков — мы поможем тебе чем только можно».

Михаил Иванович поспешно нахмурился, он не любил, когда угадывали его мысли.

— Зачем брался? — сказал он. — Совесть свою хотел успокоить?. Эх, ты! Следовало всех на ноги поднять! Мало быть правым — надо уметь убедить других в своей правоте.

— И в нашей ошибке, — многозначительно вставил Марков. — Мы не уцепились во-время за возможность перевести инициативу Корсакова на рельсы заказа.

— Стрелочник виноват! — невесело пошутил Михаил Иванович. — А стрелочник-то, выходит, я!

Узнав перед своим отъездом в Москву о решении Корсакова, Михаил Иванович воздержался от каких-либо замечаний.

— Признаюсь, я тогда думал, что ты сгоряча, по молодости, замахнулся. Я считал: пускай, мол, в порядке опыта Корсаков намнет, а там видно будет, что получится. А ты столько успел за мою командировку, что теперь ясно — твой регулятор делать можно и нужно.

Он нажал кнопку звонка.

— Нина, вызовите мне Арсентьева, группу Агаркова, начальников планового отдела и мастерских. Еще кого тебе надо?

— Начальника снабжения — Марченко.

— Давайте и его.

Когда секретарша скрылась за дверью, Михаил Иванович досадливо покривился.

— Все из-за тебя, Корсаков. Отвратительное у тебя сочетание душевных качеств — упрямство и робость. Я же назначил тебя руководителем. Ты что думаешь, слово «руководитель» происходит от «руками водить»?

— С самого начала незачем было хвататься за американскую модель, — попробовал вмешаться Поляков, но Михаил Иванович даже не повернулся в его сторону.

Николай был счастлив. Еще не зная, как развернутся события, он твердо верил, что забота о его приборе взята в крепкие руки, что недоверие осталось позади.

Когда все собрались, Михаил Иванович коротко объяснил положение. Ознакомясь вместе с профессором Поповым с материалами по регулятору Корсакова, он считал, что существует возможность за оставшийся месяц кончить его. Ильичев сообщил, что его машина будет иметь превышение скорости на двадцать пять процентов выше проектной. Речь идет, таким образом, о том, что только наш советский регулятор может использовать вдохновение заводского коллектива. Профессор Арсентьев доказывал нереальность подобного срока. Он прав, — могут произойти непредвиденные случайности. Но это не резон, чтобы приостановить работу.

— Поэтому есть такое суждение — рискнуть! — заключил Михаил Иванович.

— Давайте рисковать до конца, — предложил Николай. — Монтаж можно значительно ускорить, используя ряд готовых деталей из американского образца.

— Э, э, не пойдет! — убежденно возразил Михаил Иванович. — Американский образец мы будем доводить до конца, тем более что Песецкий и Агарков утверждают, что они приспособят его для высоких скоростей. Разобрать его — это уже ненужный риск, прямая угроза. Поэтому я думаю, что, комплектуя бригаду Корсакова, не стоит даже разбивать ваш коллектив, — обратился он к Агаркову (неуловимый смешок прозвучал в его голосе). — Прошу Анну Тимофеевну и Песецкого не обижаться на мою перестраховку.

Марков положил перед Михаилом Ивановичем записку. Михаил Иванович пробежал ее глазами.

— Правильно, мы это сделаем, не откладывая в долгий ящик. И кстати, на завод к Ильичеву полезно проехаться и труппе Агаркова. Перейдем ко второму вопросу: как у нас с финансированием.