Лиха в стихах.
Так свято, так тяжко,
Отчизна,
Не знаю - как сердце
Не ахнет фугасом,
Вобрав свою боль
И впитав.
* * *
Над страною пустых колоколен,
Когда выстонут в поле сычи,
Руки выпластав
В аспидном поле,
Безответно душа прокричит.
Тишина. Пролетает зарница.
Глухота. Дольний ветер утих.
Может быть, это давнее снится -
Вижу сам себя в минном пути?
Зной донской по траншейным уступам?
Что ж, оставим потери свои.
Мы за всех бесконечно преступны,
Кто сорвется,
Сойдет с колеи,
Кто - без принципа,
Кто - по уставу.
Жизнь моя,
Окликай их вослед,
Убеждай,
Что еще не устала
Жить и верить
На этой земле.
* * *
Все иду,
Как маленький,
По степи бездонной,
Будто меня маменька
Прогнала из дома.
И летят без жалости,
Бьют дожди навылет
За мои ли шалости,
За грехи мои ли.
По глазам - тяжелый дым
Стылого застолья.
Для потерь и для беды -
Полное раздолье.
Не дорога, маета.
Моросно-туманно.
13
Если, мама, что не так -
Ты прости мне, мама...
Будто только лишь для нас
Не к дороге обувь.
Декабрем легла весна.
Травы - под сугробы.
Через поле -
Лунный след.
Все ли в жизни нужно?
Не гаси, родная, свет
В заверети вьюжной.
* * *
От себя голова поседела.
Соучастьем других не дури:
Я б сегодня
Под дулом не сделал,
Что бездумно вчера натворил.
Чьим восторгом шалел,
Словно бредом?
Не своей правотой принимал...
Забывал,
Где ударил, где предал,
Поглупев от чужого ума.
Доброта ли, любовь - показуха!
Глубоко безразличен ко всем.
Потому-то и в глотке не сухо -
То в соленой, то в горькой росе.
Только нет,
Не оглох я от быта.
Мне и мертвому боль суждена.
Кем-то, может,
Но мной не забыта
Ни своя, ни чужая вина.
Где-то мы от родимых и близких
Ради мест призовых отреклись,
И глядят сквозь снега обелиски
С болевой
Напряженностью лиц.
* * *
Вперед, моей жизни лошадка,
Так стыло, так тягостно тут.
Мне больно, мне горько, мне жалко
Плодящих в сердцах пустоту.
Какие ж вы были смешные!
Вам - первое место в строю.
Ложились снега обложные
В апрельскую душу мою.
Глаза - подо льдами кувшинки,
А в них - серебристая дробь.
К пушинке слетает пушинка,
14
К сугробу ложится сугроб.
* * *
Вернуться б, вернуться,
Молвы разминировать поле!
Вот хватки! Вот лица!
Куда мне от них... Вот они!
Здесь жаждал я воли!
И вдруг от избыточной воли
Как будто у края
Разверстой завис полыньи.
И вздрогну от мысли,
Что сердце мое на прицеле.
На что опереться?
На чем задержаться, на чем?
У бездны стою.
А считал - у достигнутой цели.
Легчайшего ветра,
Достаточно ветра в плечо.
Как будто я проклят
И загнан насильно на землю,
Так горько, так стыло,
За хлябями хлябь без конца.
Подайте мне чашу,
Налейте мне, недруги, зелья,
Полнее, по-царски,
Настоя на ваших сердцах!
15
К ЛИКАМ ХРАМОВ БРЕВЕНЧАТЫХ
Мы рассылали стихи по
толстым и тонким журналам,
но получали стереотипные
отказы с дежурным
вылавливанием «блох», а
также: «К сожалению,
редакционный портфель
переполнен...» Редким
просветом порадовало письмо
из Красноярска от Виктора
Астафьева. Миша решился
послать ему стихи, потому что
Астафьев долго жил в Перми.
Тогда он еще не был столь
знаменит. А вдруг не откажет?
И Виктор Петрович ответил на
двух страничках:
«Уважаемый Михаил Николаевич! Стихи ваши очень энергичны по ритму, задири-
сты по содержанию, хотя порой и сдается мне, что Вы тыритесь на действительность
дорогую вроде дворняги, цапнете за штаны и тут же хвостом виляете извинительно. В
этом деле - или, или...
Конечно же, на стихах еще лежит печать незрелости, но и самостоятельность прогля-
дывает, вернее, скорее стремление к ней, и во всем чувствуется поэт, т.е. человек, богом
отправленный в мир выражать себя и свои чувства посредством стона, а не потому что
захотел стать поэтом. Поэт - он невольник, он с рождения обречен и тут ничего не поде-
лать никому, даже цензуре, даже внутреннему цензору. Вам, конечно же, надо писать и
писать, но поскорее проходить задиристость и так называемые «поэтические находки»,
т.е. скорее устремляться и достичь естественности самовыражения…
Готовьтесь к трудной доле современного советского поэта. Всем самостоятельно
мыслящим людям, и литераторам в частности, живется у нас нелегко. Желаю Вам удачи!
Ваш В. Астафьев.»
Астафьев предлагал помощь в публикациях – на Урале и в Москве. Но из журнала
«Урал», куда он пообещал переслать стихи, никто не написал. Переписку с Виктором
Петровичем мы оборвали сами, рассудив: если человек сказал доброе слово, это еще не
значит, что его надо эксплуатировать до упора. Астафьев - не поэт и не издатель. Сибирь –
далеко... Однако этой «протянутой в ледоход соломинкой» мы жили и грелись долго.
Однажды Миша сказал:
- Я долго думал, к кому хотел бы обратиться по крупному счету, и нашел два имени:
Лев Анненский и Вадим Кожинов. Но Анненский более историк литературы. А Кожинов
работает по современности. Я напишу Кожинову.
Мы отобрали восемь-девять стихотворений.
Прошло полгода, а, может, и больше. Мы почти забыли об этом письме - мало ли кто
нам не ответил?! И вдруг приходит поэт Витя Болотов:
- Вот, я нашел это в издательстве - валялось среди рукописей. Увидел твое имя и по-
думал, что, может, тебе пригодится.
Мы взяли листок и обомлели: это была Кожиновская рекомендация к публикации.
16
Чтобы понять значимость этого факта, надо вспомнить, что означало в семидесятые
годы имя Вадима Кожинова. Это был литературный бог и бунтарь. Он сделал имя Нико-
лаю Рубцову. Среди тех, кого он «выводил в люди» - Анатолий Прасолов, Анатолий
Жигулин, Николай Тряпкин, Виктор Лапшин... Уже одно упоминание фамилии Кожинова
рядом с именем неизвестного автора могло считаться сенсацией.
Первая реакция - бурная радость. И... оторопь. Ну и что? Рекомендация САМОГО
Кожинова полгода валяется в издательстве, и никакой реакции. Можно представить, как
«стояла бы на ушах» литературная Пермь, напиши Кожинов такое о ком-то другом! Но
зачем эта рецензия нам здесь, дома? Повесить на стенку? Хвастаться перед знакомыми?
Она была направлена по адресу - издателям.
В начале января 1982 года в редакцию газеты «Молодая гвардия» пришел запрос -
выслать на учебу в Высшую комсомольскую школу журналиста. Выбор пал на меня. Я
сначала хотела отказаться: много работы, маленькие дети. И чему там научусь? Тем более
- на сорок дней...
Но Миша сказал:
- Управимся без тебя. Поезжай. Найди в Москве Кожинова и расскажи обо мне.
...В первый раз Вадим Валерьянович назначил мне встречу в Доме архитекторов: он
