Не убивался сердцем я,
Когда бы сам с тобой не плакал,
Отчизна светлая моя!
9
ЖУРАВУШКА
Конец семидесятых - пожалуй, самый
тяжелый период в мирной жизни. Иллюзии о
душевном равновесии на свободе рассеялись.
Средства на жизнь давала работа слесарем-
сантехником (кстати, Михаил был хорошим
слесарем), но на одном месте подолгу не
задерживался. Контакт с коллективом всегда
превращался в пьянку с просаживанием и без
того нищенской зарплаты. Стремился найти
местечко в котельной с круглосуточными и
ночными дежурствами. Впрочем, случайные
«друзья» и богема быстро обнаруживали эти
«уютные местечки»…
(На сайте «Стихи.Ру.» Михаила Николаевича
иногда называли профессиональным поэтом.
Если иметь в виду Союз писателей СССР
(России) - да, он был принят в него в 60 лет. Но
средств к существованию эта профессия не
давала никогда. Гонорары за сборники стихов
получал трижды: первый мы проели, на второй
купили сыну виолончель, в третий раз деньги
пропали при гайдаровской реформе.)
...Стихи не печатали, полагаю, по
нескольким причинам.
Одна из них - непроходная тематика. В то время у всех на слуху был Владимир
Высоцкий, люди ходили с гитарами. Миша тоже пел под семиструнную гитару
(природная украинская музыкальность), но свое:
Не кипит, не бьется в берега
Черная река судьбы зловещая.
От кого мне было так завещано -
За одну две жизни прошагать?
Белый пар скользит по валунам,
Как дыханье трудное, неровное.
Памяти моей лицо бескровное -
На лету замерзшая волна.
И с тех пор за криками пурги
Слышу, если вслушиваюсь пристально,
Лай собачий и глухие выстрелы,
И хрипящий шепот: «Помоги!..»
(Последние две строки он выговаривал с напором, подчеркивая каждое слово, а
«Помоги!..» - глухо, с угасанием, потом - долгая пауза.)
Богема слушала, опрокидывала стаканы:
- Миша, но ведь это - тюрьма.
В Перми уже определились свои кумиры, своя поэтическая школа. Михаил писал в
другой манере. Он был «не свой». К тому же, его боялись: вчерашний уголовник, непред-
сказуемый и непонятный.
10
Была и внутренняя, достаточно глубокая причина. Когда муж уехал в Вологду, я ста-
ла разбирать рукописи и поняла, что цельную книгу по требованиям того времени делать
не из чего. Тюремное – нельзя. Новое… почти все требует доработки. Я сложила рукопи-
си в бумажные мешки и перевезла в Вологду. В новой двухкомнатной «хрущевке-пенале»
хранить их было негде, пришлось отнести в подвал. Однажды нашу сарайку разграбили,
мешки разворотили, листы разлетелись по подвалу...
Кое-что помню наизусть. Было длинное стихотворение… полностью его не восста-
новить. Но вот эти строчки, смеясь, мы повторяли очень часто:
А котята: «Мяу!»
А котята: «Мяса!»
Кончен, кончен мясоед
Для кошачьих классов.
Нынче крысы ходят -
Шасть, шасть, шасть!
Нынче крысы в моде,
Нынче крысам всласть...
Это был период дефицита. Наш трехлетний сын очень любил мясо, а его не было. Я
говорила, что посажу Петю на ступеньки у обкома партии, научу кричать погромче «Мя-
са!», а сама спрячусь рядышком в кустах.
Еще была песня в народном стиле, мы мечтали, чтобы ее исполнила Людмила Зыки-
на. Песня мне очень нравилась, но мы потеряли текст. Я помнила обрывки, стала просить
Мишу восстановить. Не смог… Написал другое - по-своему хорошо, но я хотела «то». Так
и думали, что не найдется никогда... Вдруг в ворохе рукописей мелькнул старый листо-
чек! И теперь можно привести первоначальный текст полностью:
Пришла осенняя прохлада
Дорожкой белой под уклон
В мою единственную радость -
Так запоздавшее тепло.
Зачем-зачем легли туманы?
Зачем несбывшиеся сны?
Калина - горькая, как память,
Дожди, как слезы, солоны.
Зачем осиновые листья
Качнул багровый ураган?
Зачем ты, иней серебристый,
Упал на дальние луга?
Перекликаясь с облаками,
Шумят снегов перепела!
Калина - горькая, как память,
Метелью белой зацвела.
...А тогда, четверть века назад, Миша пришел выпивший, с этой только что сочинен-
ной песней, пел ее и упрашивал меня подобрать мелодию на пианино, а я не умела… ты-
кал по клавишам одним пальцем и плакал. Стал просить подыграть старшего сына, кото-
рый учился во втором классе музыкальной школы, но тот тоже был беспомощен. Я потом
серьезно поговорила с Глебом, чтобы старался получше учиться, потому что у папы хоро-
шие стихи и песни, он сам записывать ноты не умеет, а кроме нас ему помогать некому.
Некоторые стихи были политически не безобидными, и когда на смену Брежневу
пришел Андропов, Миша очень перепугался и хотел бежать в лес (мы жили у парковой
11
зоны), немедленно жечь рукописи. Дело было к ночи. Я удерживала его, убеждая: огонь
будет виден издалека, задержат - причем, не за политику, а за разжигание костра в непо-
ложенном месте. А заодно и предметом сжигания поинтересуются...
Хотел покончить жизнь самоубийством - наглотался таблеток. Я вызвала «Скорую».
Врач спросил о мотиве. «Стихи не печатают». - «Хорошие стихи?» - «Хорошие». Врач
больше ничего не сказал.
Когда в очередной раз Михаил получил мощный «отпих» в Пермском отделении Со-
юза писателей, принес домой стихотворение «Журавушки» и плакал.
Мне тогда казалось, что это последнее, что он написал в жизни:
Раньше было - сожгут на костре,
А теперь от пожарищ устали.
И ведется отлов и отстрел
По поющим, отставшим от стаи.
Успокойся, душа, не боли!
В этой жизни случаются миги.
В Красной книге уже журавли.
В Красной книге...
Журавушки в книге.
Миша мечтал связаться с русским зарубежьем, надеясь найти там понимание. Неиз-
вестно, было бы это к лучшему или худшему - но чего не случилось, того не случилось. У
нас не было связей.
* * *
Приведенные ниже стихи перед своим отъездом в Вологду Миша оставил мне на
память, частично записанные в виде песен на магнитофонную ленту. Все было смутно…
Я даже была готова к тому, что Михаил не вернется вообще. Часто слушала эту запись в
одиночестве. Но детям тоже нравилось, особенно старшему сыну - ему уже было 12.
Однако запись была очень некачественной. Потом магнитофоны устарели…
Запись считалась утерянной. Уже после смерти Михаила я разыскала старую бабину.
На областном радио с помощью компьютера ее почистили, перевели на кассету и диск.
Теперь можно слышать голос автора, его бардовское исполнение.
* * *
У стенок, в воронках,
Во рвах, на холмах, у рябинки -
По отчему краю
Без вас не отыщешь версты:
Могилы забвенья,
Фанерные звездочки, бирки,
Крест-накрест березы
Да русские в поле кресты.
Я ветры прошу,
Ребятишкам шепчу:
«Осторожно
Касайтесь камней,
Чернобокой ракиты и трав.
Здесь - думы страны,
Без чего вам прожить невозможно...»
Взывающий к миру,
Глаза застилает мне прах,
12
Проходит сквозь ставни,
Влетает в холодные сенцы.
Разбиться-забиться,
Не выкричать
