А чей сейчас выход? Танцует Принцесса Гор, маленькая пастушка. Но что это? Закончив номер, прелестница мелкими шажками устремляется прямо к вам и усаживается за ваш столик. Желает угоститься. Стакан крепленого вам плеснут за пятьдесят пфеннигов. Неужто вы в силах устоять перед этими губками, этими глазками, перед этой наивной, глупенькой просьбой? Если так, мне вас жаль. Между тем сцена снова открывается, из щели глетчера появляется очередная волшебница гор, исполнительница датских народных песен, и забрасывает вас волшебными звуками и увесистыми снежками как раз в тот момент, когда вы собрались пригубить вашего теплого парного горного молока. Хозяин-вышибала совершает бдительный обход заведения. Уж он соблюдет приличия и позаботится о хорошем поведении экскурсантов. Вам пора отчаливать, прошу вас, выход там. Возможно, мы с вами встретимся здесь в другой раз. Но я сделаю вид, что мы незнакомы. Я сюда частенько захаживаю, но сижу тихо, утоляю жажду впечатлений.
На колени![8]
Где кавалеры былых времен?
Были и сплыли, как сладкий сон.
Найдется ли более очаровательная роль героя-любовника, чем роль юного римлянина Вентидия? Прочие герои могут действовать на нервы, надоедать, наводить скуку, но этот — никогда. Щеголь древнего Рима избегает лишних слов, но речь так и льется из его уст, да не стаканами, а литровыми бутылками. Водопад, да и только.
Прости, сиятельная дама,
Ты друга дома своего…
Он умеет блистательно ухаживать за дамами, он персонаж не то чтобы значительный, скорее симпатичный, очаровательный балабол, ловец удачи, заводится всякий раз, когда подворачивается легкая добыча. Хорошее воспитание делает его романтичным. Он горожанин до мозга костей, столичная штучка, он бы сочувственно усмехнулся, если бы вы заподозрили его в глубоких чувствах.
О королева, какое блаженство…
Его речь дышит искренностью, он и впрямь искренен, так как молод. Но ведь он итальянец, потомок людей, сумевших подчинить себе весь мир. Он знатный вельможа, но изящен и легок в обращении. Ибо: что есть обаяние, как не вкрадчивость? Наш юный герой с трогательной мольбой на устах… Ведь он лжец, он привык покорять и подчинять. Тем и интересен.
Прильни к груди моей, божественная нимфа…
А какой тщеславный! Ему подавай успех немедленный, мгновенный. В жизни не поверит, что без него можно обойтись, даже намек на такую возможность глубоко его ранит. И уж совсем никогда, ни при каких обстоятельствах, он не сможет вообразить, что достоин презрения. Вера в свои победы — религия римлян.
Неужто должен я во прахе преклониться?
И вот он приходит в ярость. Момент критический. Если сейчас он не вызовет восторга, то будет смешон. Исполнитель роли должен иметь в своем распоряжении запас слез, хорошо изображать страдание и владеть техникой коленопреклонения. В примечании Клейста говорится, что преклонять колени следует страстно. А как поведет себя этот актер при лунном свете?
Вот тихий парк, горами окруженный…
Через минуту бедолагу растерзают медведи.
Теперь его задача — умереть жалкой смертью.
«Добрый вечер, барышня!»[9]
Вурм, домашний секретарь Президента. Какая все же странная фигура! Этакий великолепный образец пресмыкающегося. Некогда в его душе пылало юношеское пламя. Представьте себе червя в молодости. Тогда он еще умел плакать, дрожать, молиться и разражаться веселым смехом. Может быть, он даже сочинял стихи. А ныне! Он хотел бы стать чем-то великим, у него есть воображение, он ценитель высокого и благого. Но он не достиг никаких высот, не совершил геройских подвигов, никогда не занять ему командного поста. И коль скоро он вынужден склоняться перед всесильной вульгарностью, он назло себе опускается все ниже, до самой низменной жестокости. Отсюда неопровержимо следует, что высота, где обитают красота и добро, вызывает у него панический ужас. Он мог бы стать славным парнем, если б чьи-то прелестные уста одарили его улыбкой. И вот он извивается, льстит и заискивает, этот законченный негодяй, эта рептилия, болезненно жаждущая любви и ласки. Как ему хочется быть добрым, честным и благожелательным! Ведь он умен. Ах, он такой дока во всех сердечных делах, он знает свет и знает, что упустил, прошляпил самую лучшую вещь в мире: тепло взаимной симпатии и любовь. И вот однажды вечером, в сумерках, отправляется к Луизе, которую боготворит. Теперь он готов посвататься к ней, хотя убежден в бесплодности своих поползновений. И начинается эта великолепная сцена истязания любящих сердец. Несомненно, Вурм — негодяй, ему доставляет удовольствие мучить Луизу, но столь же несомненно, что он при этом терзается. Он любит, это очень важно. Ибо теперь на наших глазах разверзается настоящий ад душевной боли. В этой роскошной вечерней сцене идет проливной дождь терзаний. Горница Луизы будто оклеена картинами несказанной муки. Тут вам и месть, и нежность, и плотское вожделение, и злоба, и подлость и неумолимая стойкость. И все это сплетается в беспощадном поединке персонажей. Вурм светский человек, у него солидное образование и хорошие связи, он отлично понимает героический характер девушки. Он знает, что на испуг ее не возьмешь. Она безмерно его восхищает — как раз в тот момент, когда поддается на его мерзкую провокацию. Сам он безгранично себя презирает. Но он стерпит, выдержит все и даже больше: заставит себя совершить еще худшие мерзости. Вот какой он великий человек. Герой. Так что Рыцарь Фердинанд может гордиться, что пал жертвой столь смелой интриги.
Эскиз к портрету[10]
Я так и вижу его перед собой, этого принца фон Гомбурга. Напялил щегольской исторический костюм и тотчас вообразил о себе бог весть что. Распустил хвост, павлин. Впрочем, он талант, умеет говорить слова, и одно это умение уже его заводит. На широко расставленных ногах высокие, начищенные сапоги, на руках, черт возьми, рыцарские перчатки, такие не у каждого есть, простому бюргеру их иметь не положено. На голове парик, усы сказочно закручены, так что успех у публики обеспечен. Осталось лишь грозно топнуть солдатской ногой, чтобы смести из театра всех зловредных критиков. Так он и делает, и с этого момента сей господин принц фон Гомбург — артист милостью Божьей. Впрочем, он выучил всю роль наизусть (явный перебор!) и отметил в ней места, где его принц-гомбургская сущность должна проявиться во всем блеске. Никакой отсебятины, никаких артистических выкрутасов. Ему они без надобности. И хорошо, что он ничему не научился, настоящий актер и так все умеет. Ведь именно это выгодно отличает актерскую профессию от прочих земных ремесел: просто двигай вперед, топни сапогом, взмахни шпагой, сделай какой-нибудь жест, встань в позу — и сорвешь аплодисменты.
Да разве простые люди могут сказать, например, такое:
