В Библии пеликан упоминается как очень одинокая птица. А ёж упоминается как очень одинокое животное. И ни пеликан, ни ёж не делают из этого никаких выводов.

У Стены плача[27] в предновогодние дни столько народу, что водители маршрутных автобусов, едва разъезжающихся на небольшой площадке перед металлоискателями, успевают поделиться друг с другом через окно сначала завтраком, потом обедом, потом ужином. Украинская фотомодель на костылях роется в сложенных у прохода к самой Стене молитвенниках, ее поддерживают под локти модельный муж и модельная мама. Худой мальчик на подходах к Стене быстро-быстро доедает из пакетика чипсы под насмешливыми взглядами ожидающих его старших братьев в униформе и с автоматами. Целый выводок маленьких школьных девочек в одинаковых школьных футболочках лежит на теплых вечерних камнях и старательно пишет записки с просьбами к Известно-Кому, ревниво прикрывая их ладошками друг от друга. Два эфиопских подростка подсаживают друг друга, чтобы впихнуть записочку в щель повыше, и изо всех сил стараются не хихикать. Американская семья обедает, разложив еду на капоте машины и усадив младенца в опасной близости от коробки с пирожными. Полная дама, помолившись, пятится от Стены, как положено, спиной вперед, старательно оборачиваясь через плечо, — и поджарая, оленьей стати кошка у нее на руках тоже смотрит не в сторону Стены, а в сторону площади, и так всем телом ныряет при каждом хозяйкином шаге, как если бы кругом был океан, а впереди берег. Это время года — время, полное чаяний; эта точка мира — точка, полная чаяний; чем ближе ты подходишь к стене, тем ощутимее становятся эти волны чаяний, густая их вечерняя вода, и пока ты плывешь от берега — к Стене и потом обратно от Стены — к берегу, ты, надо сказать, сильно устаешь. Берег тут очень крутой — бесконечные ведущие вверх ступеньки, ты взбираешься, обессиленный, и садишься на камни, и городской сумасшедший с бубном начинает описывать вокруг тебя круги, распевая на иврите «Хорошей вписки! Хорошей впи-и-и-ски!» на мотив старого советского шедевра про чудесный день и чудесный пень.

И день, надо признаться, приятный, и пень, в целом, вполне даже ничего. Не самый большой пень, конечно; немного занозистый, это правда; ну и шатается слегка — что есть, то есть. Но в общих чертах — очень неплохой пень.

Спасибо, с Новым годом, хорошей вписки.

Выгоняют тебя отсюда не очень энергично. То есть формально зоопарк закрывается в шесть, но в полседьмого еще ездят бодрые служители на маленьких таратайках и ласково просят тебя удалиться, и есть впечатление, что если спрятаться в кусты, то можно остаться на ночь. Три года подряд я делаю одну и ту же вещь: попадая в Иерусалимский зоопарк, ложусь на асфальт у центрального входа, фотографирую небо и делаю эту фотографию заставкой в ноутбук. Иногда это очень неприятно, дождь. Иногда невыносимо синее, иногда невыносимо серое, один раз в кадр попали ноги какой-то летучей цапли, один раз — очень удивленное лицо мальчика с мороженым и кипой, свисающей набок, как щенячье ухо. Если делать фотографию до закрытия зоопарка — больше шансов получить синее, если после — серое.

Библейский зоопарк[28] называется библейским, потому что когда-то он задумывался как библейский: как зоопарк, в котором водятся звери, упоминаемые в Ветхом Завете. Теперь ты проходишь небольшое расстояние от входа, садишься на землю перед вольером — и на тебя плывет пингвин. Африканский нормальный пингвин, от которого создается полное впечатление, что он тюлень. Они плавают быстро и сильно пахнут рыбой, но не противной, а чем-то вроде форшмака. Маленькие, толстые. На камнях ссорятся двое младенцев — огромных, серых, пушистых, — кусаются клювами. Мать вместо того, чтобы растаскивать их в разные стороны, подкидывает в воздух кусочек чего-то съедобного. Один детеныш ловит подачку и увлекается едой, второй обиженно идет плавать. Патриарх на самом верхнем камне чистит клювом попу — и вдруг уходит под воду тяжелой черной пулькой. Одно из самых сложных чувств при посещении любого зоопарка — им от тебя ничего не надо, а тебе от них надо, ты хочешь дружить, ты хочешь, чтобы оно обратило на тебя внимание: посмотри сюда, зайка, пингвин, красная панда, посмотри сюда, я тут есть, существую параллельно с твоей жизнью, я хочу убедиться в том, что ты настоящий. Мы оказались на одной территории, в одном пространстве, очень трудно поверить, иди сюда, странное существо в черном лапсердаке, возьми кусок бублика, дай мне знать, что оно возможно — вот это единое существование. Подплыви к стеклянной стене, покажи свой жесткий, как щетка, круглый язык. Вместо твоего запретного бублика пингвин прихватывает клювом своего легитимного малька, поворачивается задом — но вдруг быстро зыркает через плечо, ты даже не думал, что у него, укутанного в черное, может так поворачиваться голова. За спиной у тебя бибикает выгонятель — четверть седьмого, тебе бы следовало покинуть уже закрытый зоопарк. В Ветхом Завете пингвинов нет, но здесь они есть.

Ты энергично даешь выгонятелю понять, что вот уже прямо сейчас пойдешь к выходу, но вместо этого кустами, держась от бибикалок подальше, пробираешься к сурикатам. В вольере у сурикатов прорыты ходы, чтобы дети лазили внутрь, высовывали голову и смотрели сквозь маленький стеклянный купол на этих маленьких, юрких, которые все видят, всем интересуются и все время про что-то напряженно треплются между собой, что-то там перетирают. Ты, конечно, лезешь таким ходом внутрь, высовываешь голову. Сурикаты немедленно собираются вокруг и смотрят на тебя молча. Настороженная интеллигенция с разветвленными семейными связями, хорошо воспитанные такие ребята, не плюются, не лезут, не какают, просто ждут, чем ты себя проявишь, что ты такое им преподнесешь. Что ты можешь им преподнести? Ты показываешь им бублик свой несчастный, но ведь стеклянный купол по-любому. Выбраться из вольера можно только жопой вперед, как после аудиенции у каких-нибудь величеств. Шесть двадцать пять, от звука бибикалки ты подпрыгиваешь — но это пока что не рядом с тобой, это на соседней аллее. Зато рядом с тобой стоит Шмулик (по версии одних работников зоопарка; по версии других — Ицик): картонный чувак в полный рост, очень реалистичный. В зоопарке Шмулика много — он показывает, как пройти к зебре, или интересуется у тебя, бывают ли в природе черные какаду, или бодро предлагает тебе поинтересоваться, в свою очередь, у него значением слова «компост». Сурикаты стоят в таких позах, словно у каждого из них в одной лапке по бокалу белого, а в другой — балетная программка, и они в жизни не слышали ни о каком компосте. Компост им чужд. В Ветхом Завете сурикатов нет, но здесь они есть.

Слоны в Ветхом Завете не упоминаются — зато в избытке упоминается слоновая кость. Слоны не любят обсуждать эту тему.

В целом, думаешь ты, небольшое же нужно усилие, чтобы остаться в зоопарке. Затаиться под кустом азалии палестинской или взять вот эту куртку рабочую израильскую, оставленную на скамеечке человеком, демонстрировавшим детям фокусы с попугаями, прикинуться совершенно местным, ходить туда-сюда с таким видом, как будто, как если бы. Что тебе мешает — непонятно. Посмотри на Чарли, Чарли сто четыре года, Чарли вот не задумывается над всякими глупостями, Чарли все понятно. Чарли, синий ара, вроде как принадлежал когда-то лично Черчиллю, набрался от него, наверное, хорошего и плохого. Отличается, говорят, тяжелым характером, авторитетов не признает, твердо уверен, что раньше все было лучше, что молодое поколение разрушает саму атмосферу зоопарка, что они ничего не ценят, не понимают, не хотят, что им все легко дается, что им на помойке место, а не на этой благословенной земле. Кусок бублика принимает с надменным презрением, потому что это, конечно, неправильный бублик, раньше был правильный бублик, теперь все не так, развалили буфет. Время от времени Чарли разражается страшными проклятиями в адрес нацистов на строгом английском времен Британского мандата[29]. В Ветхом Завете попугаев нет, но здесь они есть.