Как известно, Николай Константинович посоветовал Фанни все ценности передать на сохранение в американскую миссию в Санкт-Петербурге. Среди них были завещание, в котором великий князь не забыл Фанни, и счёт на её имя в размере ста тысяч рублей.
Фанни в тот же день отвезла всё своему соотечественнику посланнику США Ювелу. Вечером одна смотрела в театре «Периколу». Потом всю ночь ждала у себя Ники. В четыре утра не выдержала и пошла к нему на Почтамтскую.
Двери дома были распахнуты настежь. В вестибюле находился старый лакей Савёлов. Со слезами он сообщил: великого князя перед её приходом арестовали жандармы…
Вернувшись к себе, Фанни получила записку от Мэйбл. Подруга сообщала, что жандармы выследили и арестовали Савина, которого она прятала у себя дома.
Но вернёмся к Ники.
Его аресту предшествовало тяжёлое ночное объяснение с родителями. О чём был разговор? Почему потребовалось арестовать великого князя Николая Константиновича так срочно — в четыре часа утра? Кто отдал приказ об аресте? Какую роль при этом сыграл Константин Николаевич? Была ли санкция императора?
На эти вопросы нет точных ответов.
Точно также нет однозначных сведений о первых днях пребывания великого князя под арестом. Судить об этом можно лишь по невнятному рассказу Фанни Лир. Николай Константинович находился под замком в своём доме. Дежурили возле него жандармы, а обращались с ним, как с сумасшедшим. Если он пытался спорить, на него надевали смирительную рубашку, окатывали холодной водой и били…
Свои же последние дни в России Фанни Лир описала точно. Следует отдать ей должное: она не предала своего принца. Правда, не упустила возможность заработать на нём немалую сумму. Под предлогом, что это облегчит участь великого князя.
Из дневника военного министра генерал-фельдмаршала Дмитрия Алексеевича Милютина:
«17 апреля. Среда… В последнее время, как мне кажется, обращение его (Александра II — авт.) со мной сделалось несколько менее натянутым; но вообще он имеет вид озабоченный и грустный. Говорят, есть причины семейные. Между прочим, я узнал по секрету, что на днях государь был глубоко огорчён неожиданным, почти невероятным открытием вора среди самой семьи царской! Случались не раз пропажи и в кабинете императрицы и в Мраморном дворце; строго приказано было полиции разыскать украденные вещи, и что же открылось?
Похитителем их был великий князь Николай Константинович! Я не поверил бы такому чудовищному открытию, если б слышал не от самого Трепова и если б не видел сам подтверждения тому: мне случалось два раза быть у государя после продолжительных объяснений его по этому прискорбному вопросу с великим князем Константином Николаевичем; оба раза я видел на лице государя явные признаки возбуждённого состояния и даже следы слёз, а вчера при докладе моём о предположенной экспедиции на Аму-Дарью, государь с досадой и гневным голосом сказал:
— Николай Константинович не поедет в экспедицию; я не хочу, не пущу его.
Но затем сейчас же прибавил:
— Впрочем, пока не говори об этом; я переговорю с отцом его.
И вслед за моим докладом было опять объяснение между братьями.
Сегодня был малый выход в Зимнем дворце: высшие чины двора и свита собрались в ротонде для принесения поздравления государю со днём его рождения. Всё было исполнено обычным порядком; как ни в чём не бывало. Николая Константиновича не было.
18 апреля. Четверг. — Сегодня утром государь растрогал меня своим глубоким огорчением; он не мог говорить без слёз о позоре, брошенном на всю семью гнусным поведением Николая Константиновича. Государь рассказал мне всё, как было; подробности эти возмутительны.
Оказывается, что Николай Константинович после разных грязных проделок, продолжавшихся уже несколько лет, дошёл, наконец, до того, что ободрал золотой оклад с образа у постели своей матери и похищал несколько раз мелкие вещи со стола императрицы. Всё краденое шло на содержание какой-то американки, которая обирала юношу немилосердно. Всего хуже то, что он не только упорно отпирался от всех обвинений, но даже сваливал вину на других, на состоящих при нём лиц[8].
Государь довольно долго говорил об этом тяжёлом для него семейном горе, высказывал своё намерение исключить Николая Константиновича из службы, посадить в крепость, даже спрашивал мнения моего — не следует ли предать его суду.
Я советовал не торопиться решением и преждевременно не оглашать дела. Была речь о том, чтоб освидетельствовать умственные способности преступника: поступки его так чрезвычайны, так чудовищны, что почти невероятны при нормальном состоянии рассудка. Может быть единственным средством к ограждению чести всей семьи царской было бы признание преступника помешанным (клептомания).
19 апреля. Пятница… Сегодня государь опять говорил мне о Николае Константиновиче, уже несколько с большим спокойствием, чем вчера. Три врача (Балинский, Карель и Здекауер) освидетельствовали преступного великого князя и доложили государю, что в речах и поступках Николая Константиновича нашли что-то странное; он не только не опечален всем случившимся, но шутит и кажется совершенно равнодушным. Ему объявлено было, что он лишён чинов и орденов и будет в заточении без срока. И это он принял совершенно равнодушно».
Казнить нельзя помиловать
История объявления великого князя Николая Константиновича душевнобольным также довольно запутанна. Во многом это связано с колебаниями и нерешительностью императора Александра II и его ближайшего окружения. Подтверждением может служить приведенное выше свидетельство военного министра Милютина. Не было консенсуса и среди экспертов — врачей-психиатров.
Да, если бы Ники оказался сумасшедшим, это спасло репутацию правящей династии. Решающим здесь могло оказаться слово медиков.
Время сохранило для нас любопытный документ, хранящийся в Российском государственном историческом архиве. Это «Акт медицинского исследования Его Императорского величества Великого Князя Николая Константиновича по поводу возникшего сомнения в нормальном состоянии умственных способностей Его Величества».
Работавший с актом санкт-петербургский историк Игорь Зимин пишет:
«17 апреля лечащий врач арестованного И. Морев доложил Константину Николаевичу, что некоторые наблюдения из походной жизни во время Хивинского похода и душевные волнения последнего времени дают повод предположить «существование нервного расстройства» и просил пригласить для совещания врачей и специалиста по нервным и душевным болезням.
События этих апрельских дней Александр II переживал тяжело, расценивая их как «семейное горе».
Из дневника великого князя Николая Константиновича:
«Совещались по поводу Ники. Решили показать его психиатрам. Независимо, однако, от их заключения, положили объявить великого князя Николая умалишенным. Это удовлетворит всех».
«18 апреля. Потом вопрос, что делать с Николой… После долгих колебаний решились сперва выждать, что скажет докторское освидетельствование, и какой бы ни был его результат, объявить его для публики больным душевным недугом и запереть его как такового и этим для публики и ограничиться… Но для самого Николы устроить заточение в виде строгого одиночного заключения с характером карательным и исправительным и отнять у него и мундир, и эполеты, и ордена, но это для него, а не для публики».
«По окончании конференции сказал себе — слава Богу, потому, что как оно ни больно и ни тяжело, я могу быть отцом несчастного и сумасшедшего сына, но быть отцом преступника, публично ошельмованного, было бы невыносимо и сделало бы всё моё будущее невыносимым».
На следующий день: «Что ж, и слава Богу. Лучше быть отцом сумасшедшего, нежели вора. Ни ему бы иначе не дали жить спокойно, ни мне».
Из писем Минни. Будущей императрицы Марии Фёдоровны, матери императора Николая II: