Томасу, которому было не по душе нависшее в воздухе напряжение, замяукал, подбежал к Таунсенд, стал тереться о край ее плаща. На ходу он толкнул открытую дверь, та распахнулась еще шире, так что Таунсенд могла заглянуть глубже в комнату. Она увидела высокого, по пояс обнаженного человека, который стоял перед камином и неторопливо натягивал бриджи. Словно почувствовав на себе ее взгляд, он обернулся, и отблески камина осветили его лицо.

Можно ли было не узнать эти высокие скулы или раздвоенный подбородок? Таунсенд похолодела. «Нет, – лихорадочно билась в голове мысль, – он не узнал меня, ведь в коридоре темно, а лицо спрятано под капюшоном. И даже если узнал, то, конечно, не вспомнит о том, что...».

– Боже милостивый! – неожиданно произнес он, шагнув ближе. – Дитя болот, не так ли?

В голосе звучало удивление и что-то еще – быть может, легкая насмешка, потому что он принял ее сейчас за простую гостиничную служанку? Или же с досады, потому что охотней приударил бы за ней, чем за этой грудастой Дайной, если бы знал, что она окажется здесь?

При этой мысли Таунсенд глухо вскрикнула и нырнула в темноту. Она бежала до своей комнаты, натыкаясь на стены и не замечая боли. Мысли стремительно проносились в голове. Как могла она – она! – провести вечер в мечтах об этом человеке, в воспоминаниях о том, как чуть не задохнулась, когда он улыбнулся ей, и как красиво, мужественно его лицо. Возможно, он так же таинственно прекрасен, как Люцифер, но явно, как и Люцифер, способен погрузиться в пучину порока. А она, Таунсенд Грей, позволила ему поцеловать себя и даже убедила себя в том, что это было ей приятно.

– Нет, ничуть! – горячо заверила она себя теперь, когда добралась до своей комнаты и, не зажигая свечи, бросилась на кровать. И я нисколечко не похожа на Дайну Карн, которая расточает свои милости любому самцу, который кружит возле нее, независимо от того, красив он, как сам сатана, или нет!

Повернувшись на бок, она зарылась лицом в подушку. Но сон еще долго не шел к ней.

Наступило утро, и солнце поднялось из-за горизонта, чтобы коснуться края неба, нежного и сверкающего, как жемчужина. На заднем дворе громко закукарекал петух, а с поля по ту сторону дороги долетело блеяние овец. В дальнем крыле гостиницы заскрипели, захлопали ставни – это поднялась миссис Карн, позволявшая себе по утрам подольше поспать. Ее муж, повара и судомойки уже несколько часов были на ногах, так же как и старшие дети. А вот Геркуль Грей, легкомысленно засидевшийся накануне в пивной, еще лежал с закрытыми глазами в постели, превозмогая отчаянную боль в голове и желудке, не поддаваясь нетерпеливым призывам сестры поскорее встать и одеться.

– Еще толком не рассвело, Таун, – жалобно произнес он, пряча голову под одеяло. – Приходи через час, а еще лучше через два.

Но Таунсенд снова сдернула с него одеяло.

– Я же тебе вчера предупреждала, что надо пораньше вернуться домой.

Геркуль, не открывая глаз, что-то проворчал, а Таунсенд недовольно прикусила губу и, расстроенная, обвела комнату взглядом. Ей не терпелось уехать – прежде чем Дайна Карн подаст постояльцам гостиницы завтрак в столовой. Боялась встретить на лестнице кого-то знакомого...

– Геркуль! – потянула она брата за руку. Рука безвольно упала.

– М-м?

Сердито сдвинув брови, Таунсенд схватила с ночного столика кувшин с водой и выплеснула его на голую спину брата. Воды было немного, но она была холодная, Геркуль охнул и отскочил в дальний угол кровати, откуда, часто моргая, изумленно таращил на сестру глаза.

– А теперь будь любезен одеться, – невозмутимо произнесла она.

– Ничего не поделаешь... – согласился он, потянулся за полотенцем и принялся вытирать голову, опасливо поглядывая на нее. Волосы у него торчали кверху, как мокрая, жесткая половая щетка. – И все это, – добавил он чуть погодя, – только ради того, чтобы не опоздать на примерку!

Тем временем в комнате под ними герцогиня Войн сидела у окна, под которым красовались клумбы с красными тюльпанами, розовыми и желтыми примулами и темно-лиловыми анютиными глазками. Однако их прелесть оставляла герцогиню равнодушной, потому что она тоже провела беспокойную ночь. Жесткие морщины пролегли по обе стороны ее рта, а руки, лежавшие на подлокотниках кресла, неудержимо дрожали. Ее терзала сильная боль, но она желала скрыть это ото всех. Впрочем, от Берты это, должно быть, не укрылось, судя по шуму, который она подняла, когда герцогиня настояла на том, чтобы ждать прихода врача не в кровати, а в кресле. Одно дело узкая койка в тесной каюте, – утверждала герцогиня, – а здесь ничто не может служить извинением дурным манерам.

– Да он, может, прибудет только через несколько часов, – ворчала Берта, в который раз вглядываясь в изможденное лицо своей госпожи.

– Что с того? – упрямилась герцогиня Изабелла, хотя втайне уже соглашалась с ней. Боже милостивый, минувшей ночью боль была невыносимой и сейчас тоже терзает. Она надеялась, что в кресле боль поутихнет, но нет, стало еще хуже. Почему этот болван не поторопится? Она с раздражением сорвала с себя шаль, которой укутала ее Берта, ей не хватало воздуха.

– Где же Монкриф?

Берта в ответ только крепко сжала губы. Больше часу назад, когда луна еще не зашла, а заря только узкой полоской окрасила небо, она видела, как молодой герцог, пока герцогиня беспокойно ворочалась в постели, куда-то ускакал с одним из конюхов. Оба были с ружьями, и Ян Монкриф, считала Берта, выглядел простым крестьянином в сапогах и плаще грубой шерсти, без парика, густые черные волосы перехвачены сзади лентой. Она не сомневалась, что он отправился пострелять диких уток, нимало не заботясь о том, что может понадобиться герцогине.

При этой мысли губы Берты сжались еще плотнее, так что почти совсем исчезли в мясистых складках лица. Почти сорок лет была она в услужении у Изабеллы Войн, теряя молодость и силы, толстея и старея вместе с ней. Она тоже схоронила мужа и детей в суровой земле Шотландии и лучше чем кто-либо знала, какой проницательной, умной и деятельной могла быть старая герцогиня. Никому еще не удавалось обойти ее, хотя – Бог свидетель! – пытались многие, причем дьявольски ловкие. Но, хитроумно затеяв передачу герцогского титула воспитанному во Франции выскочке – такому, как Ян Монкриф... – что ж, в глубине души Берта полагала, что герцогиня наконец нашла кого-то себе под пару.

По мнению Берты, Ян Монкриф не имел ни сердца, ни совести, ни преданности своему роду. Возможно, он так же хорош собой, как мраморный бюст Аполлона, но в точности так же и холоден. У него есть состояние, власть, ум, он в близкой дружбе с Людовиком XVI, королем Франции – доверенные люди герцогини разведали это и многое другое за те месяцы, что истекли после кончины Чарльза Монкрифа, четвертого герцога Война. То обстоятельство, что она прибегла к услугам шпионов, чтобы разузнать о нем все, что только можно, показывало, как страстно она желала, чтобы молодой герцог оставил полную удовольствий жизнь в Версале и вступил во владение своим законным наследством. Но Берта теперь ясно видела, что Ян Монкриф не станет дорожить герцогством Войн, затерянным в далеких и безлюдных горах Шотландии и связанным тесными узами с королем Ганноверским, чей народ и правительство Монкриф, по его собственному признанию, презирал.

«Скажу, что он поскакал навстречу докторскому экипажу, – решила Берта, отвернувшись от окна. – Жестоко будет открыть ей, что он отправился на охоту».

Герцогиня спала, склонив голову на тонкой, как стебелек, шее. Закутанная в шаль, она выглядела такой старой и хрупкой, что Берта наклонилась и ласково разгладила складки ее ночной сорочки.

– Ваша милость, – прошептала она, но ответа не было – в эти минуты герцогине снился Войн.

Она видела поросшие вереском склоны Бен Чалиша и каменный замок, высящийся над соснами в дальнем конце горной долины. Она вплывала в уютную спальню, которая была ее прибежищем последние сорок лет, прикасалась к балдахину из зеленого Дамаска над своей кроватью, его вышивала еще ее бабушка – по слухам, этот роскошный узор из цветов и птиц был начат во время посещения замка самой Марией, королевой Шотландской. Если б хоть на мгновение опустить голову на подушки и послушать, как внизу, в лощине, играет на свирели Мак Криммон – он играл каждый вечер в тот час, когда солнце начинало клониться к глади озера, а кучера, грумы и привратники сходились, по давней традиции, в помещение для слуг, чтобы осушить кружку виски за здоровье герцогини... Но «Аурелию», застигнутую жестоким штормом, швыряло на волнах, пронзительно завывал ветер, и узкая койка в каюте герцогини качалась, качалась...