Литмир - Электронная Библиотека

— Пленник теперь? Раб? — спросила девушка с сочувствием, которого не ожидала от самой себя.

— Не совсем. Здесь таких, как я, не любят, но сильно побаиваются. Жрец их, варашло, считается ни мужчина, ни женщина. Хочет — жену берёт, хочет — мужа. А знахарь — тот же колдун. Я, правда, только учусь.

— Джиз, как думаешь, что со мной будет?

И сама поморщилась — вырвалось такое. Размякла от одного вида этого полумужа, от одного того, что понимает его беседу. Как ни силилась вникнуть в окружающие стоны и тарабарщину, — никак не могла.

«И стыдно».

Но он с готовностью ответил:

— Может быть, пошлют на стены. Велено укреплять, с кочевьем идут те, кто знает как. Ценные пленники. Может быть, ждут, пока окрепнешь, чтобы поговорить. Невольники говорят новым хозяевам — бесноватая ты была по молодости. Не хотела принять свою исконную долю.

— Ты меня с собой самим, часом, не спутал?

Он вроде как немного обиделся:

— Спросила, доверилась — так терпи правду.

Когда Алка поправилась настолько, что стала сама добираться до котла с едой и зловонной кадки, Джизелла стал подходить реже. А поскольку раненых в этом подобии госпиталя становилось всё меньше, то и за порог не так часто переступал.

Но однажды они со знахарем явились к ней оба.

— Слушай, Альги, чего Берток хочет. Ты своё дело сделала нечисто — кисть от запястья отсекла только наполовину. Гниёт теперь, и зараза тронулась выше. Надо резать. Дурмана на всё не хватит, вот Вираг, молодой вождь, и говорит: позови чужую варашли, её голос услышать хочу.

— Я не ворожея, — воспротивилась Алка.

— Кто ж ещё? — усмехнулся Джиз. — Девица-воин. Сошедшая с пути. Иди лучше добром — лиха не будет. А не захочешь — силком приведут. Хоть такого и сам Вираг не желает.

Её подхватили под руки с обеих сторон. Подняли с пола и повели в соседнюю комнату.

Здесь был лишь один человек — распростертый на подобии узкого стола и привязанный. Рядом на особом табурете покоилось нечто, сильно напоминающее орудия пыток, скляницы и тряпки.

Алка посмотрела туда с ужасом — предводитель осады и штурма, тот, кто велел поджечь ворота крепости и собирался вырезать жителей. Но перед ней был совсем юноша, смуглокожий, светловолосый, нагой по пояс. Правая рука, в лиловых пятнах гангрены едва ли не по самый локоть, была устроена отдельно, на чём-то вроде козел, серые глаза бессмысленно глядели в потолок.

— Леч а фейебен эс енекелни хельезираж, — велел Берток и взял в руку нож. Окунул с сосуд с аракой.

— Становись в изголовье, так, чтобы воин тебя видел, и читай свои заклинания, — перевёл Джаз.

— Не смогу. Не сумею, — простонала она.

— Подлезть под его саблю сумела? — хладнокровно ответил Джиз. — Рубиться вместе с воинами не побоялась? Читай из того, чем ваши певцы славны. Ему всё одно.

Альгерда помнила отрывки из сладостных баллад, грациозных лэ и вирелей, рондо и триолетов. Но перед лицом этого до странности беззащитного мальчика всё спуталось, потускнело и пропало.

Две её жизни тоже на короткий миг стали одним.

И оттого Алка вдруг начала затверженное с младых волос, обмусоленное, бессмертное:

«Мой дядя самых честных правил,

Когда не в шутку занемог…»

По пути ей смутно припомнилось, что «уважать себя заставить» — по сути значит «умереть», но это мигом ушло. Джизелла плотно взял голову вождя обеими ладонями, зажал в тиски. Откуда-то во рту Вирага появилась деревяшка — стиснуть в зубах вместе с болью. Девушка скандировала про воспитание Евгения, про мосьё аббата и дней минувших анекдоты, пока нож с омерзительным звуком отделял гниющую плоть от живой и кровоточащей. Менялись местами и отлетали в никуда целые строфы; брусничная вода без вреда для пьющего стекала по суровой ткани, сон Татьяны невольно попадал в ритм визжащих зубьев, что пилили кость. Целый мир успел пролистать себя и отлететь, подобно чахоточной осени, когда лекарь отбросил зловонный шмат мяса в стоящий внизу горшок и начал зашивать культю чем-то похожим на кишку или струну. К удивлению Альгерды, в горячую смолу он обрубок не окунал — протёр той же повсеместной архи, а игла была не привычная костяная, но из светлого серебра. И откуда лекарь взял манеру оставлять сбоку лоскут здоровой кожи, чтобы зашить обрубок опрятно, и что это за нитяной хвост повис из готовой культи?

— Свободна, — Джиз подхватил горшок и охапку бурого тряпья. — До своего ложа доберёшься без помех? А то иди со мной, продышишься на открытом месте. Надо тебе, похоже.

Ноги у неё стали как из тряпки, и хорошо, что лестница, ведущая из подвала, оказалась не очень длинной. Собственно, когда летали туда-сюда за всяким припасом, ступеньки и вообще не замечались. Но сегодня Альге понадобилось упереться рукой в косяк, чтобы выстоять, пока Джизелла выбрасывал окровавленные лохмотья в костёр, а горшок…

Горшок он долил водой и воткнул прямо в уголья.

Костры горели здесь повсеместно: кажется, стоящие на них котлы наполняли дурной водой изо рва, хотя во внутреннем дворе был чистый колодец. И, похоже, в древесине и руках, чтобы её добыть, тут больше не нуждались, не то что во время штурма — без помех ходили в ближние горы. Враги убрали наполовину сгоревший палисад — временную замену строящейся стене — и сняли ворота, оставив железную решётку, герсу. Было уничтожено всё, что подвело прежних владельцев, подобраны все разбросанные камни, снесены мелкие пристройки из мягкого известняка и часть крупных. Степняки расположились основательно: у каждого огня кибитка или шатёр, отовсюду доносится запах печёного мяса или иной живой еды, женский говор, смех ребятишек и звон молота о наковальню.

— Кочевье. Табор, — объяснил подошедший Джиз.

— А наши где?

— Кого за ворота сволокли и сожгли рядом с нашими убитыми, а кто, как и прежде, на стенах, — он кивнул на ящики, в которых на стену поднимали кирпичи — «коза», кажется, так это называется. Или козлы? Они выстроились на невысоком помосте, удобном для того, чтобы поднять груз на спину.

Теперь она тоже видела — в уме. Тоскливую, бесконечную вереницу рабов, попирающих ступени тех боевых ходов, по которым нёс её саму нерассуждающий, панический, гневный людской вихрь. Наяву же горсточка людей потихоньку возилась на самом верху — должно быть, им принесли горячее и позволили немного отдохнуть.

Рвота внезапно подступила девушке к самому горлу.

— Джиз, ты зачем кипятишь… вот это?

Он глянул ей в глаза — почти вровень:

— Кости сохранят для Вирага, чтобы ему быть похороненным в целости. На том свете быть с обеими руками. Варево выльют в курган, чтобы часть юного вождя стала рядом с погибшим аттилой, отцом то бишь, и его народом. И с чернокосыми рабами, конечно.

Расхохотался внезапно:

— Ну, ты и впрямь отмеченная богами. Надо же — такое себе вообразить! И не людоеды онгры, и тухлым мясом отравиться можно. Свежего не желаешь — после больничной мешанины?

И что самое противное — она пожелала. Несмотря ни на какие обстоятельства. Давясь от мерзости содеянного, обжигаясь от наслаждения, она рвала кусками полусырую, дивно пахучую баранину и глотала, обливая перёд куртки расплавленным жиром. Чувствуя, как пропитывается кровью повязка на еле зажившей ране, но почти не ощущая боли.

В том, как человек умеет приспособиться к обстоятельствам, есть нечто преступное.

Так думала Альги, когда ей в конце концов указали место в одной из кожаных палаток. Далеко не самое почётное — позади очага. Справа от огня было место друга Джизеллы, скорняка и портного по имени Джанкси, слева — его самого. Оба, похоже, числились по разряду шутов — если не требовались их женские навыки.

Уйти отсюда казалось легко — после тех слов юного вождя никто не сторожил девушку. Уйти было невозможно — если герса не была закреплена в проёме стальными крючьями, все равно вплоть до самой воды кишел народ, паслись лошади, приземистые, с тяжёлой головой, гораздые кусаться; их было столько же, сколько двуногих. Да и через воду плыть — заметят, вернут. Если до того у самой дух не зайдётся в холодной воде: со дна били ключи.

2
{"b":"192310","o":1}