Галина опустила плетёную занавесь, что была тут вместо двери, и села рядом с мужчиной. Как уже, наверное, сотни раз.

И в самый первый.

«Ты этого желал, мой Волк? Тянулся и в последний момент отворачивал в сторону, вспоминал о морали, о непонятной опасности, о том, что пришелица-рутенка — чужое и чуждое тебе существо. Но вот в Доме Высоких Кедров всё соединяет нас, как хорошая сводня: краса природы, одиночество посреди массы людей, твоя слабость, моя перед тобой невнятная вина…»

— Ты — ты правда есть? — вдруг спросил Рауди, лёжа на спине и не трогаясь с места. Не поворачивая головы. — Вот такая.

— Кто бы сомневался. Хочешь ещё потрогать?

«Когда губы не заняты поцелуями, что за чепуху они говорят — жаль, целоваться в Сконде мало принято».

— Я ведь от большой тревоги хорохорюсь. Жутко боюсь, что с той раны во весь живот…ну, понимаешь.

— А ты о таком поменьше думай. Сам-то хорошенько рассмотрел?

Усмехнулся:

— Твоими глазами. Когда перевязки меняла.

— Давай ещё попробуем. Я открою, дотронусь — а ты будешь мне в глаза без отрыва глядеть.

Откинула покров, подняла рубаху до подбородка. Да уж, без повязок и швов красивее оно не сделалось: будто ветвистая молния прошила тело от сосков до паха.

И убила нечто живое внизу.

Нет, не убила — повергла в глубокий обморок.

— Не трогай его, — сказал Волк, удерживая протянутую ладонь. — Слишком часто это делалось с противоволожной целью. Достань свой неразлучный нефрит из футляра, покажи мне и положи рядом.

Она повиновалась.

«Уже и секира при корени дуба лежит: всякое древо, не приносящее доброго плода, подсекают и бросают в огонь», — произнёс мужчина чужие слова. — Читала нохрийскую Весть? Вот. А теперь иди ко мне безоружной.

Она так заторопилась, что осталась в одежде, — а потом было поздно. Кажется, это ещё больше распаляло обоих: перепутанные грубые складки, что царапают кожу. Оковы на щиколотках, хомут поперёк груди. Постоянная оглядка — как бы не надавить на шрамы слишком сильно, из-за чего так и миловались, лёжа на боку лицом друг к другу. Сплетали пальцы — его оказались неожиданно искусными, её словно одеревенели в ответ.

А потом девушка отвернулась, чтобы не видеть ни одного из нагих кинжалов. Положила ногу на крепкое, надёжное бедро мужчины. И впустила в себя сиротливое мужское семя.

— Уф. У тебя как, благополучно? — Рауди сыто отвалился, провёл пальцем по розоватому, будто бы живому нефриту. — Вот как знал, что моему дружку пригрозить надобно.

«Как и пальцам на увечных руках. У него что — так всю жизнь теперь будет? Совершать и кончать под угрозой кастрации?»

— Хорошо мне, Рыжий Волчара. Только вот словно камень какой-то в утробе, как следует содрогнуться не даёт от твоей сладости.

— Это ты с первого мига от меня зачала.

Посмеялись. Даже носами потёрлись от умиления, что так славно всё кончилось.

А буквально на следующий день у Галины в самом деле остановились крови.

В прошлый раз, да и в позапрошлый, они приходили как по часам, только что текли вяло и неохотно. Девушка приписывала это тяжёлой работе и душевным переживаниям.

Подождала день, другой, третий, чтобы не будоражить зря своё семейство. Поговорила с главным лекарем — тот подтвердил, даже особо не осматривая. И только потом с ликованием в душе призналась:

— Совершилось по твоему слову, Рауди. И твоему заветному желанию, Орри.

Ходила Галина легко даже тогда, когда плод стал чётко обозначать своё присутствие: ни головокружения, ни тошнот, ни особенных прихотей в еде. Впрочем, упаковка калорий всегда интересовала её несильно, да и кормить её стали побогаче. Это когда Орихалхо заявила при всех, что дитяти, так удачно соединившему в себе все высокие крови Вертдома, уже с первых дней требуется особое попечение.

Спали по-прежнему все втроём на одной постели, но Рауди больше её не касался — боялся сглазить счастье. Разве что поддерживал досужие разговоры.

— Знаешь, я сообразила, на кого был похож паренёк Бьярни, — сказала девушка однажды. — На Рауди Огневолка собственной персоной.

— Туго же до тебя доходит, — улыбнулся он. — Я уж и дивиться на то перестал. Сам Тор-старший ведь бледная копия своего мейстера, Хельмута. В смысле что весь такой нежно-серебристый: характер у него, возможно, и покруче отцова. А от самого Хельма есть пошёл наш высокий род. Хельмутово семя — оно крепкое и всё прочие влияния и вливания превозмогает. Только что в рыжее окрашивается, стоит кому-то такой масти к роду приплестись. Стелламарис, жена Тора, прямо медная, и моя бабка Бахира была вся золотая, вот и вышло то, что вышло. А черты у большинства королят остались фамильные, не весьма разборчивые.

— Это у тебя-то неразборчивые?

— А как же! Вечно с другими путаешь. Или других — со мной.

Весна сменилась щедрым летом, расцвеченным удивительными красками. Галина отыскала себе дело, куда более приятное, чем ходить за больными и выздоравливающими, и не требующее таких умений: следить за детьми. Были они здесь одновременно свободолюбивы и покладисты, шумны, но не назойливы, разумны без вредности, лет с двух начинали выпасать себя сами. А Лес не позволял им вредить себе и ему самому слишком сильно.

Орихалхо помогала хирургам и к тому же упражнялась во владении оружием вровень с Рауди, к которому постепенно возвращалась если не прежняя сила, то ловкость и увёртливость.

И вплотную к этой лесной идиллии стояла другая — море, где в этот сезон не было сокрушительных бурь, — и все же грозное и дышащее опасностью.

Дни стекали наземь тонкой струйкой осенней листвы, а ночи звенели хрустом льдинок, затягивающих колеи и промоины, когда у Галины начались роды. Первым заметил это мужчина — его теперь укладывали с краю, чтобы помешать будущей матери свалиться с края ложа, пускай и невысокого.

— Черт, подо мной мокро, — вскочил и ругнулся. — Или я во сне по-детски согрешил, или ты, будущая мамаша, свои воды проворонила.

Со стороны стенки поднялась Орихалхо:

— Волчара, ты что? Ей ещё по-людски месяца полтора дохаживать!

— Ну, тогда прежде времени рожает. Гони к повитухе, поднимай.

В акушерках на Острове числилась Тахина, Тахи, женщина без лекарского образования, но с немалым практическим опытом. Насчёт будущего младенца Галины она явно знала куда больше, чем будущая мать.

— Всё ладно, — проговорила она, едва откинув кожаную занавесь. — Дитя мелкое да юркое идёт, не беда это — удача.

— Какое там идёт? Схваток и то не чувствую, — пожаловалась роженица.

— Будут тебе схватки, — фыркнула Тахи. — И правильные осады городов тоже вскорости предвидятся. На-ка, выпей горечи. И не кривись, голубка ты наша почтовая — терпи. Больно кувыркаться была горазда. Как турман в воздухе.

Что там была за гадость, Галина, распростертая на ложе, понять не успела: внутренности от неё будто стиснули в кулак, а потом начали отпускать палец за пальцем.

— А, вот теперь работай как следует.

— Спорынья, что ли? — проговорила рутенка. — Запрещено же.

— Не любопытствуй. В Рутении, может статься, и красные грибы запретили, а для вещих снов ой как хороши. Добавлю ещё про масло здешнего кедра и привозного мускатного ореха.

Опять сдавило, как в тисках. Снова распустило, как желе на тарелке.

— Старайся. Быстрее, — отчего-то без прежней шутливости в голосе проговорила повитуха.

— Не могу. Схватки. Н-не потуги.

— В кого ты такая учёная удалась, — Тахи поспешно ополаскивала руки, Орихалхо подносила утирку, слегка ошеломлённый происходящим Рауди стоял литым монументом.

Потом всё как бы затянулось дымкой. Галина ещё чувствовала чью то руку поверх живота, другую — внутри.

А потом её вырвало — всем телом и изо всех дыр.

И раздался звонкий вопль.

— Тоже скажете — недоносок, — услышала она, едва очнулась. — Все, что полагается, на месте. И ноготки, и волосики тёмные, курчавые, и сосать уже просится. Вон какие губки — птичьей гузкой. Подложить, что ли.