— Почему вы, как эта называться, так много смеяться? — спросил он помощниц. Раздался новый взрыв хохота.

— Доктор Темплетт! — крикнула Дина. — Освободите сцену, пожалуйста.

— Десять тысяч извинений, мадемуазель, — сказал доктор Темплетт. — Я исчезаю.

Он состроил смешную гримасу и удалился.

— Все готовы, папа? — крикнула Дина.

— Думаю, да, — неуверенно произнёс голос ректора.

— Все по местам. Свет, пожалуйста.

Последнее приказание Дина была вынуждена исполнить сама, так как выключатель находился в зрительном зале. Она выключила свет, и шесть зрительниц в зале взвизгнули, как сумасшедшие.

— Тшш! Занавес!

— Одну минуту, — тихо произнёс ректор. Занавес поднялся неравномерными толчками, и все увидели эсквайра, который, вместо того чтобы стоять рядом с телефоном, отчаянно жестикулировал, повернувшись к кому-то за кулисами. Он сделал шаг вперёд, посмотрел в зал и, наконец, занял своё место.

— А почему не звонит телефон? — спросила Дина.

— Сейчас, дорогая, — мрачно отозвался ректор. Было слышно, как он возится в своей суфлёрской будке, и через некоторое время раздался велосипедный звонок, имитирующий телефонный. Но Джоуслин уже поднял трубку и, несмотря на то, что звонок, который должен был вызвать его на сцену, все ещё продолжал звонить, решительно начал свою первую реплику:

— Алло! Алло! Кто говорит?

Генеральная репетиция началась.

Актёры говорят, что хорошая генеральная репетиция является признаком плохого спектакля. Дина отчаянно надеялась, что обратное так же верно. Казалось, все идёт плохо. Она подозревала, какие страшные споры происходили в уборных для актёров, но так как ей самой не нужно было переодеваться, она оставалась в зале даже когда не принимала участия в очередной сцене. Перед появлением обеих леди во втором акте к ней подошёл Генри.

— Ужасно, да? — спросил он.

— Все кончено, — сказала Дина.

— Моя дорогая, сегодня определённо неудачный день. Может, перенесём репетицию на завтра?

— Я не знаю, как… Доктор Темплетт! — взревела Дина. — Что вы делаете? Вы должны сейчас находиться около камина. Вернитесь на своё место, пожалуйста.

Неожиданно мисс Прентайс прошла по сцене мимо Джоуслина, Селии Росс и доктора Темплетта и вышла в противоположную дверь.

— Мисс Прентайс!

Но она уже скрылась. Через мгновение все услышали её сердитый голос, обращённый к Джорджи Биггинсу, мальчику, приглашавшему актёров на сцену. К их голосам примешивался раздражённый бас мисс Кампанула.

— Ты очень непослушный маленький мальчик, — говорила мисс Прентайс, — и я попрошу ректора запретить тебе приходить на представление.

— Ты заслуживаешь хорошей порки, — говорила мисс Кампанула, — и была бы моя воля…

Эсквайр и доктор Темплетт резко прервали свой диалог и посмотрели за кулисы.

— В чем дело? — спросила Дина.

Джорджи Биггинс был выведен на сцену. Он выкрасил свой нос в ярко-красный цвет и нацепил шляпку мисс Прентайс, в которой она должна была красоваться во время третьего акта. В руках у него был водяной пистолет. Девушки в первом ряду восторженно вскрикнули.

— Джорджи, — сказала Дина почти со слезами в голосе, — сними эту шляпу и уходи домой.

— Я ни за что… — начал Джорджи.

— Делай что я тебе говорю.

— Ладно, мисс.

В двери промелькнула рука мисс Прентайс. Шляпа была снята с головы мальчика. Доктор Темплетт взял его за подтяжки брюк и спустил вниз со сцены.

— 0-го-го! — выкрикнул Джорджи и понёсся в глубь зала.

— Продолжаем. Прошу вас, — проговорила измученная Дина.

Так или иначе, они добрались до конца. Дина заставила их ещё раз прорепетировать явно неудачные сцены. Это всем показалось очень скучным и утомительным, но Дина была непреклонна.

— Во время спектакля все будет отлично, — радостно говорил доктор Темплетт.

— Спектакль уже в субботу, — ответила Дина, — и у меня, к сожалению, нет вашей уверенности.

Около полуночи она села на скамью в третьем ряду и сказала, что на этом, пожалуй, пора остановиться. Все собрались в одной из комнат воскресной школы и расположились около камина. Миссис Росс принялась угощать всех очень вкусным ужином. Она сама настояла на этом и приготовила пиво, виски, кофе и бутерброды. Обе мисс мечтали выступить в этой роли и теперь были в ярости от того, что миссис Росс их опередила.

Дина изумилась, поняв из разговоров, что они очень довольны репетицией. Эсквайр был в восторге от самого себя. Доктор Темплетт так вошёл в роль, что и сейчас продолжал изображать из себя француза. А Селия Росс неустанно повторяла, что, по её мнению, они оба были великолепны. Две старые девы разговаривали только с господином Коуплендом, и каждая ждала момента, когда сможет поговорить с ректором наедине. Дина видела, что её отец был чем-то встревожен.

“О, Господи! — подумала она. — Что ещё затевается?"

Она хотела бы, чтобы у её отца был более сильный характер, чтобы он мог запугать этих двух злобных женщин и заставить их придержать свои языки. И неожиданно её пронзило холодом от мысли: “А что, если он потеряет голову и женится на одной из них?"

Генри принёс ей чашку чёрного кофе.

— Я добавил в него немного виски, — сказал он. — Ты бледна, как звезды утром, и у тебя очень испуганный вид. Что случилось?

— Ничего. Просто я устала.

Генри наклонился к ней и прошептал:

— Дина?

— Да.

— Я поговорю с отцом в субботу, когда он будет воодушевлён своим сомнительным триумфом. Ты получила моё письмо?

Дина молча прижала руку к груди.

— Моя дорогая, — прошептал Генри. — И я твоё — тоже. Мы не можем больше ждать. Значит, послезавтра?

— Послезавтра, — прошептала Дина.

— Я согрешила, — говорила мисс Прентайс, — мыслью, словом и делом, по своей вине, по своей собственной вине, по своей самой большой вине. С особой силой я обвиняю себя в том, что с последней исповеди, которая была месяц назад, я согрешила против своего ближнего. Я затаила злые подозрения на тех, с кем я вынуждена общаться, в душе обвиняя их в прелюбодеянии, неверности и непослушании своим родителям. Я осуждала в душе мою сестру — женщину. Я слышала много раз дурные слухи о женщине, и так как я поистине не могла сказать, что я не верила им., .

— Не стремитесь оправдывать свои помыслы и дела вместо того, чтобы осудить себя, — проговорил ректор из-за занавески исповедальни, которой он пользовался с разрешения епископа. — Осуждайте только своё собственное заблуждающееся сердце. Вы содействовали и потворствовали скандалу. Продолжайте.

Установилась короткая тишина.

— Я обвиняю себя в том, что совершила грех упущения, не выполнив того, что я считала своим христианским долгом, не предупредив того, кто, по моему мнению, находится в опасности и может стать очень несчастным.

Ректор услышал, как мисс Прентайс перевернула страничку в блокноте, где она записывала свои исповеди. “Я знаю, к чему она ведёт”, — с отчаянием подумал он. Но так как он был искренним и смиренным человеком, он помолился: “Господи, дай мне силы выдержать это. Аминь”.

Мисс Прентайс тихонько откашлялась и продолжила:

— Я общалась с женщиной, которую считаю воплощением зла, зная, что, поступая таким образом, я потворствую греху.

— Господь общался с грешниками и с безгрешными. Не судите, да не судимы будете. Чужой грех должен вызывать лишь сочувствие в вашем сердце. Продолжайте.

— Я имела гневные и горькие мысли о двух молодых людях, которые обидели того, кто…

— Стоп! — сказал ректор. — Не обвиняйте других. Обвиняйте только себя. Спросите вашу совесть. Убедитесь, что вы пришли сюда с покаянием и смирением в сердце. Если в нем есть ещё немилосердные мысли, раскайтесь и признайтесь в них. Не пытайтесь оправдать свой гнев поиском его причин. Господь рассудит, как велико было ваше искушение.

Он замолчал. С другой стороны исповедальни не доносилось ни звука. Вся церковь, казалось, ждала вместе с ним, прислушиваясь к малейшему шороху.