В декабре 1913 года Инесса Арманд писала Ленину: «Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой! И это так больно. Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитями связана с мыслью о тебе… Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью — и это никому бы не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать? Ты спрашиваешь, сержусь ли я за то, что ты «провел» расставание. Нет, я думаю, что ты это сделал не ради себя».
И после «расставания» Инесса Арманд продолжала занимать мысли Владимира Ильича, его беспокоило чувство вины перед ней. Это видно по его сохранившимся письмам.
«If possible, do not be angry against me, — писал он ей весной 1914 года. — I have caused you a great pain, I know it…» («Если возможно, не сердись на меня. Я причинил тебе много боли, я знаю это…»). «Никогда, никогда я не писал, что я ценю только трех женщин. Никогда!! Я писал, что самая моя безграничная дружба, абсолютное уважение посвящены только 2–3 женщинам» (лето 1914 года, перевод с английского).
«Вы пишете, что у Вас даже руки и ноги пухнут от холоду. Это, ей-ей, ужасно. У Вас ведь и без того руки всегда были зябки. Зачем же еще доводить до этого?» (ноябрь 1916 года).
«Дорогой друг! Последние Ваши письма были так полны грусти и такие печальные думы вызывали во мне и так будили бешеные угрызения совести, что я никак не могу прийти в себя» (декабрь 1916 года).
И после «расставания» Инесса обращалась к Владимиру Ильичу нежно, как к возлюбленному: «Дорогой…» В конце письма писала: «Крепко тебя целую. Твоя Инесса». Он же в ответных письмах обращался к ней тоже сердечно, но подчеркнуто по-дружески: «Дорогой друг!» — а завершая послание: «Крепко, крепко жму руку. Твой В. У.». Но не всегда Владимиру Ильичу удавалось выдержать этот товарищеский тон. «Oh, I would like to kiss you thousand times…» («О, мне хотелось бы поцеловать тебя тысячу раз…») — писал он Инессе в июле 1914 года. Вряд ли это были чисто дружеские поцелуи…
На родину в марте 1917 года Арманд, Крупская и Ленин возвращались в одном купе «пломбированного вагона». Их отношения не прервались и в России: Арманд бывала в гостях у Ленина. Однажды пришла с дочерью Варей. «Ильич при них, — вспоминала Крупская, — как я по старинке выражалась, «полки разводил»; помню я, как поблескивали глаза у Варюшки».
24 сентября 1920 года Инессы Арманд не стало, она умерла от холеры. Насколько можно судить, ее утомило, донельзя измотало постоянное напряжение революции. Незадолго до смерти Инесса записала в дневник: «Как мало теперь я стала любить людей. Раньше я, бывало, к каждому человеку подходила с теплым чувством. Теперь я ко всем равнодушна. А главное — почти со всеми скучаю. Горячее чувство осталось только к детям и В.И. Во всех других отношениях сердце как будто бы вымерло. Как будто бы, отдав все свои силы, свою страсть В.И. и делу работы, в нем истощились все источники любви, сочувствия к людям, которыми оно раньше было так богато… Я живой труп, и это ужасно!»
Похоронили Инессу Арманд на Красной площади у Кремлевской стены. На ее похоронах 12 октября, по свидетельству Александры Коллонтай, Ленин «был неузнаваем». Он шатался, шел с закрытыми глазами. «Мы думали, что он упадет». Другая участница траурной церемонии, Анжелика Балабанова, вспоминала: «Я искоса посматривала на Ленина. Он казался впавшим в отчаяние, его кепка была надвинута на глаза. Всегда небольшого роста, он, казалось, сморщивался и становился еще меньше. Он выглядел жалким и павшим духом. Я никогда ранее не видела его таким». Балабанова добавляла, что глаза Ленина «казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах». К гробу Владимир Ильич положил венок из белых гиацинтов… «Боюсь, — писала Крупская, — чтобы смерть Инессы не доконала Володю — он плачет и смотрит в одну точку».
Ульяновы взяли под свою «опеку» детей покойной. Ее дочь Варвара Арманд рассказывала: «После смерти моей матери Владимир Ильич и Надежда Константиновна взяли над нашей семьей шефство. Мы постоянно ходили к Надежде Константиновне. Иногда на 3–5 минут приходил Владимир Ильич. Он не садился, а быстро ходил по комнате, включался в наш общий разговор, даже если мы говорили о пустяках, оживляя его своей шуткой, расспросит немного и уходит работать. Иногда мы пили чай вместе»…
Н. Вольский отмечал: «Нельзя не отметить проявленное потом Крупской, совершенно особое, мужество самозабвения. Под ее редакцией вышел сборник статей, посвященных «Памяти Инессы Арманд», и ее портрет и теплые строки о ней она поместила в своих воспоминаниях… Далеко не всякая женщина могла бы так забыть себя…»
«Вы состоите членами общества чистых тарелок?»
В 70-е годы навязчивые рассказы о том, как Ленин любил детей, породили многочисленные анекдоты. Вот один из них: «Маленькая девочка никак не засыпала ночью:
— Мама, я боюсь.
— Чего?
— А нам воспитательница в садике сказала, что Ленин жив и… очень любит маленьких детей».
Другой: «— А я читал, что Борис Годунов не убивал царевича Димитрия. И Ричард III своих племянников на самом деле не убивал.
— Ну ты, историк! Ты еще скажи, что Ленин не любил детей!»
Самый известный анекдот из этой серии: «Крупская выступает перед пионерами:
— Дорогие дети! Всем известна доброта Владимира Ильича. Я вам расскажу такой случай. Однажды собрался он побриться утром у шалашика в Разливе, а мимо шел маленький мальчик. Ленин бритвочку точит, асам на мальчика поглядывает. Взбил себе мыльца, бриться начал. Бреется, — а сам на мальчика поглядывает! Закончил он бриться, вытер бритвочку и… положил в футлярчик.
— Так где же тут доброта-то проявляется?
— А ведь мог бы и полоснуть!»
И все же, возвращаясь к реальному Ленину, — было ли в его отношении к детям что-то необычное, заслуживающее внимания? Или это была заурядная, как выразился бы он сам, «филистерская сентиментальность»?
Врач Борис Вейсброд писал: «В нашей стране любят детей очень многие. Но не все умеют подойти к ребенку, чтобы завоевать его доверие, не навязываясь к нему со своей лаской, не сюсюкая. Владимир Ильич прекрасно знал детскую психику, умел подойти к ребенку с такой же серьезной простотой, с какой он подходил к любому взрослому человеку». Он продолжал: «Мне особенно запомнился такой случай, происшедший в 1920 году в Горках. Мы гуляли по саду, когда навстречу нам выбежала маленькая девочка. Владимир Ильич остановился и молча залюбовался ею. Его глаза засветились любовью и лаской. Девочка тоже остановилась и, широко раскрыв свои глазенки, молча и серьезно смотрела на Ленина. Я вздумал окликнуть и подозвать ее; девочка, конечно, сразу смутилась и убежала. И надо было видеть, с каким огорчением Ленин смотрел вслед ребенку и как укоризненно отчитывал меня за эту маленькую, но грубую педагогическую ошибку».
«Владимир Ильич, — рассказывала Мария Ульянова, — стоял всегда за предоставление детям наибольшей свободы и останавливал нас, когда замечал, что мы «обдергиваем» их: «сиди смирно», «не вертись», «не озоруй» и т. п.». «Мне пришлось, — вспоминала большевичка Злата Лилина, наблюдать любовь В.И. к моему сынишке — Степе… Он никогда не уставал лазить под кровать и диван за мячом Степы. Он носил Степу на плечах, бегал с ним взапуски и исполнял все его повеления. Иногда В.И. и Степа переворачивали все вверх дном в комнате. Когда становилось особенно уж шумно, я пыталась их останавливать, но Ильич неизменно заявлял — не мешайте, мы играем. Однажды мы шли с В.И. по дороге… Степа бежал впереди нас. Вдруг В.И. произнес: «Эх, жаль, что у нас нет такого Степы».
Ленин никогда не «приставал» к детям с нежностями, отчего некоторым казалось, что он вообще их не любит. Так, П. Лепешинский писал: «Владимир Ильич, если не ошибаюсь, не очень-то долюбливал маленьких детей».
В сущности, Ленин применял к детям те же воспитательные приемы, что и ко взрослым людям. Не навязывать что-то силой, а увлекать, «соблазнять». Весьма характерен в этом смысле хрестоматийный рассказ В. Бонч-Бруевича об «обществе чистых тарелок». За одним столом с Владимиром Ильичем обедали трое детей: две девочки и мальчик. «Дети ели плохо, почти весь суп остался в тарелках… Подали второе. Та же история».
