Он вынул весло из уключины, подбросил его в воздух, но не поймал его на лету, оно ударилось о дно лодки и пробило две доски кое-как выстроенного ялика, и он немедленно наполнился водой.

— Эй, лодочник! — закричал гребец, заметив меня. — Скорее, тонем!

Ялик погрузился в воду почти до краев раньше, чем я успел подойти к нему, а в ту минуту, когда я очутился подле него, он перевернулся

— Помоги мне первому, я главный конторщик! — закричал слишком хорошо знакомый мне голос. Я протянул весло утопающему, и он скоро уцепился за борт моего ялика. Потом я постарался поймать человека, который пробил веслом лодку, но тот сказал:

— Их слишком много, мы потопим ялик. Я выберусь на берег. — И, исполняя свои слова, он с полным самообладанием, несмотря на платье, быстро и ловко поплыл к берегу.

Я выловил еще двух барахтавшихся в реке и думал, что все спасены, но, оглянувшись, увидел блестевшее в ярких лучах луны круглое и хорошо памятное мне лицо глупого младшего клерка, который когда-то так дурно поступил со мной; он изо всех сил старался удержаться на поверхности. Я подвинулся к нему и, перевесив весло, дал ему схватиться за него; вскоре он вместе с остальными тремя держался за борт ялика.

— Возьмите меня в лодку, возьмите, яличник, — крикнул старший конторщик, голос которого я узнал.

— Нет, вы перевернете ялик.

— Хорошо, возьмите только меня; оставьте других. Я главный конторщик.

— Не могу сделать этого; держитесь за борт, — ответил я, — пока я догребу до берега, это недолго.

Следует сознаться, что мне было приятно держать его в воде. Конечно, я мог взять их всех, хотя и с некоторым риском: благодаря испугу они могли перевернуть лодку. Я двинулся к пристани, и мы скоро были подле нее. Человек, который предпочел плыть один, опередил нас и ждал остальных на берегу.

— Вы достали всех? — спросил он.

— Да, сэр, кажется; их здесь четверо.

— Полный комплект, — ответил он, — и больших мошенников никто никогда не вылавливал! Но все равно: благодаря моей глупости они чуть не утонули, а потому я рад, что вы спасли их. Моя куртка на дне, и я в другой раз отдам свой долг.

— Благодарю вас, сэр, но платить не нужно; это не настоящее катанье.

— Тем не менее скажите нам ваше имя.

— Спросите мистера Ходжсона, главного конторщика, или малого с полнолунием вместо лица, они знают мою фамилию.

— Что вы хотите сказать, яличник? — ответил Ходжсон, дрожа от холода.

— Какой дерзкий малый, — проворчало полнолуние.

— Если они знают ваше имя, то не скажут его, — заметил пловец. — Я назову вам себя: я лейтенант Уилсон, офицер флота. Теперь скажите вашу фамилию, а также подле какого схода стоите вы?

— Меня зовут Джейкоб Фейтфул, сэр, — ответил я, — попросите ваших друзей сказать, когда их зубы перестанут щелкать, знают ли они меня.

Услышав мою фамилию, конторщики поспешно ушли, лейтенант же, сказав, что я еще увижу его, тоже простился со мной.

— Если вы думаете дать мне денег, сэр, откровенно скажу вам, что я их не возьму, — проговорил я, видя, что он хочет уйти. — Я ненавижу этих двух людей за то, что они жестоко оскорбили меня, но мне приятно, что я их спас, и лучшей мести я не желаю. Итак, прощайте, сэр.

— Правда, это чудесная месть. Хорошо же, я не приду, но если мы когда-нибудь снова встретимся, я не забуду этой ночи и Джейкоба Фейтфула. — Он горячо пожал мне руку и ушел.

Несколько времени я стоял, ошеломленный всем случившимся в этот день. Примирение, ссора, месть. Я все еще раздумывал, когда послышался топот копыт. Этот звук заставил меня опомниться, я сел на весла, намереваясь вернуться к Степлтону, но без большого удовольствия. Я испытывал какое-то непонятное чувство к Мэри; дело в том, что я виделся с Сарой Драммонд. Лошадь остановилась подле моста, и всадник, передав ее своему, тоже конному, слуге, подбежал к пристани.

— Скажите, слишком поздно нанять ваш ялик? Я хорошо заплачу вам.

— Куда вы желаете отправиться, сэр? Уже половина одиннадцатого.

— Знаю и почти не надеялся найти здесь яличника. Я приехал на всякий случай. Согласны ли вы доставить меня вверх по реке?

Я посмотрел на говорившего и с восторгом узнал в нем молодого человека — Уорнклиффа. Но я и виду не подал, что знаю его.

— Если вам угодно, сэр, я готов, — сказал я и снова столкнул в воду ялик, вытащенный мной на берег. Вскоре мы плыли по реке, и я раздумывал, сказать ли ему, кто я, или нет. Наконец решил выждать и разузнать, что он за человек.

— К какому берегу, сэр? — спросил я. — К левому, — был ответ.

Я хорошо знал это и молча греб почти до самой стены памятного мне сада.

— Теперь не шумите, — послышалось приказание, которому я повиновался, подводя ялик к той самой части ограды, где обвалились верхние кирпичи. Он стал на кормовое сиденье, снова просвистел два такта мелодии, прождал минут пять и опять засвистел, вглядываясь в окна дома. Но там не было ни признака движения. — Поздно; она легла спать, — сказал Уильям.

— Я думаю, в дело замешана дама, — заметил я. — Если вам угодно доставить ей известия, я мог бы устроить это.

— Да? — спросил он. — Погодите немного. Я скоро поговорю с вами. — Он посвистел и, прождав еще десять минут, опустился на скамейку и попросил меня грести обратно. После короткого молчания Уорнклифф сказал: — Вы думаете, что могли бы переговорить с нею. Как?

— Если вы напишете письмо, сэр, я попытаюсь доставить его.

— Как?

— Эго, сэр, предоставьте мне, и доверьтесь случаю. Но вы должны сказать мне, кто она, чтобы я не передал записки кому-нибудь другому. Также объясните мне, кто живет в этом доме, чтобы я мог остерегаться подозрительных глаз.

— Правильно, — ответил он. — Скажу вам, что если вы добьетесь успеха, я щедро награжу вас; но за нею так смотрят, что вряд ли это будет возможно. Однако человек в отчаянии, как утопающий, хватается за соломинку, и я посмотрю, не можете ли вы помочь мне.

Тут он сказал, что кроме Сесилии в доме жили только ее дядя и слуги, которые все шпионили за ней; что я должен следить, не позволят ли ей выйти гулять в саду одной; что, прячась под стеной с восьми часов утра до вечера, я, может быть, найду возможность передать ей письмо. Он поручил мне быть подле моста на следующее утро в семь часов, прибавив, что приедет туда и передаст мне конверт. Мы подошли к Фулгаму. Он живо выскочил на пристань, заплатил мне гинею, сел на лошадь, которую его грум водил взад и вперед, и уехал. Я вытащил лодку на берег и, усталый, пошел домой. Мэри ждала меня и принялась расспрашивать, почему я вернулся так поздно, но я отвечал очень уклончиво, и она ушла очень рассерженная.

На следующее утро к пристани явился слуга с письмом и сказал, что ему приказано ждать до вечера. Я повел ялик вверх по течению, положил конверт под отделившийся кирпич, как было сговорено с молодой девушкой, потом отчалил к противоположному берегу, откуда открывался вид на весь сад.

Через полчаса из дома вышла молодая девушка вместе с какой-то женщиной и стала прогуливаться по усыпанной гравием дорожке. Вот она остановилась и посмотрела на реку; ее спутница продолжала ходить. Как мне казалось, Сесилия, не надеясь найти что-нибудь под кирпичом, сдвинула его ногой, заметила белую бумагу, быстро схватила конверт, спрятала за лиф и снова посмотрела на реку. Было тихо. Я просвистел два такта условной мелодии. Она услышала и быстро прошла в дом. Приблизительно через полчаса Сесилия вернулась и, улучив удобную минуту, наклонилась к кирпичу. Я прождал несколько минут и увидел, что молодая девушка и ее спутница исчезли в доме, приблизился к стене, поднял кирпич, взял письмо и вернулся к Фулгаму. Я отдал письмо слуге; он поскакал обратно, а я пошел домой, вполне довольный своим успехом, но ломая голову над смыслом того, что происходило.