— Нет, вы должны, — сказал ему Мэри, — не то я подумаю, что вам неприятно быть со мной… Я набью вашу трубку.
Мэри насыпала табаку в трубку и подала ее Добсу; он поколебался несколько мгновений, посмотрел на девушку и, наконец, не выдержав, стал яростно курить.
Мы курили и болтали, но старый Том и Степлтон молчали. Домине красноречивым взглядом смотрел на Мэри, она же весело поглядывала на него, и мы с Томом начали находить, что делается скучно. Наконец, старый Том докурил свою трубку и положил ее.
— Готово, — сказал он, — самое худшее в курении то, что нельзя курить и говорить. Мэри, дитя мое, оторви глаза от носа Домине и передай-ка мне бутылку и стакан; я сделаю смесь.
Том налил рома, сделал грог, отпил половину стакана и поставил его на стол.
— А вы выпьете, сэр? — спросил он, обращаясь к Домине.
— Нет, друг кормчий, нет, прошу тебя, не уговаривай меня, — и Домине с ужасом отвернулся от бутылки, которую ему передал Бизли.
— Не хотите ничего пить? — спросила Мэри, с удивлением поглядывая на него. — Вы должны, не то я подумаю, что вы нас презираете.
— Нет, не уговаривайте меня; просите у меня всего, только не этого.
— «Просите всего, чего хотите, только не этого» — так всегда говорят люди, желая отказать, — возразила Мэри. — Попроси я у вас чего-нибудь еще, я услышала бы тот же ответ. — Говоря это, Мэри сделала стакан грога и отхлебнула из него. — Теперь, если вы откажетесь выпить, я никогда не буду говорить с вами, — сказала она и передала стакан Домине.
— Я не могу отказать вам, хотя мысленно дал обет.
— Что за обет? Вы поклялись над Библией?
— Нет, не над святой книгой; я дал его мысленно, но очень торжественно и серьезно.
— О, я каждый день даю такие обеты, но никогда не исполняю их. Значит, это неважно, но смотрите, я отопью еще, и если вы сейчас же не выпьете стакан, я никогда не буду пить за ваше здоровье.
Мэри победила, и я заметил, как лукаво смотрела она, когда Домине пил грог. Он поставил стакан и, оглядев общество, сильно покраснел, как виноватый; чтобы облегчить его положение, я тоже выпил, а также и Том. Том старший сказал спокойно:
— Добрый джентльмен боится грога, потому что он видел, как я однажды выпил лишнее. А между тем ведь это не мешает грогу быть славным напитком, здоровым, когда его пьют умеренно, еще лучше, когда его подносит красивая девушка.
— О, Домине не заботится о красивых девушках, отец, — сказал Том младший. — Он слишком умен, слишком учен, думает только о луне, греческом и латинском языках и о философии.
— Кто знает, что где скрывается, Том? — сказал Том старший. — Никогда нельзя сказать, что есть, чего нет. Это как туфелька Сэл.
— Что за туфля Сэл, отец? — спросил Том.
— Разве я не рассказывал тебе о ней? Расскажу сейчас… то есть если обществу будет приятно.
Все выразили готовность послушать его рассказ.
«Надо вам сказать, — начал безногий, — что, когда я служил на шхуне „Терпсихора“, там был один матрос, Билл Харнесс, славный малый, но с недостаточным грузом на чердаке. Мы пробыли несколько лет подле Ямайки, вернулись домой и были веселы и счастливы (то есть те, которые остались в живых), и тратили деньги черт знает как. У Билла Харнесса была жена, Сэл; она очень любила его, и он любил ее. Но неряха она была страшная, никогда не держала в порядке свою оснастку и, вдобавок, никогда не надевала туфель с пяткой; все ее называли шлепающей Сэл. Старший лейтенант, малый строгий, не любил, чтобы она приходила на палубу, потому что, видите ли, Сэл завивала волосы на бумажки в день Нового года и не снимала бумажек опять до Нового года. Как бы то ни было, они были очень счастливы с Биллом. Ведь не опрятность жены делает человека счастливым; он может быть счастлив, если у нее хороший характер, если она любезна, вежлива и так далее. Ну, так Билл был очень счастлив, но раз он сделался ужасно несчастлив, потому что Сэл затеряла одну из своих туфель, которые всегда болтались у нее на ногах.
— Кто видел туфлю моей жены? — спросил он.
— Ну ее, эту туфлю, — ответил один. — На нее не стоило и смотреть!
А он опять закричал:
— Кто видел туфлю моей жены?
— Я, — сказал другой.
— Где? — спросил Билл.
— Я видел, она валялась подле руля, — сказал этот малый.
А Билл все кричал о туфле своей жены, которую она потеряла, поднимаясь по носовой лесенке, чтобы подышать воздухом в сумерках. Билл так много кричал об этом, что весь экипаж стал смеяться, и каждый спрашивал другого: «Кто видел туфлю Сэл?» или «Достал Ты туфлю Сэл?» Так они забавлялись целый вечер, пока не разошлись по койкам.
На следующее утро Билл отправился на квартердек и сказал лейтенанту, что он потерял туфлю Сэл.
— А ну ее, эту туфлю, — сказал и офицер. — Разве у меня мало дела, чтобы я еще смотрел за глупыми туфлями вашей жены, которые не могут стоить и двух пенсов.
Тут Билл возразил, что у его жены осталась только одна туфля, которую она не может носить на обеих ногах, и попросил лейтенанта приказать обыскать все судно. Однако офицер отвернулся от него, крикнув, чтобы он убирался к дьяволу. Все матросы засмеялись, видя, как Билл хлопочет из-за пустяков. Наконец, Билл опять подошел к старшему лейтенанту и шепнул ему что-то на ухо; тогда офицер оттолкнул его, считая, что со стороны матроса дерзость шептать ему на ухо, а потом послал за канониром.
— Вот что, — сказал он, — этот малый потерял туфлю своей жены. Тотчас же обыскать весь корвет. Взять всех матросов, повсюду искать ее, а когда найдете, принесите мне.
Туфлю Сэл принялись искать; матросы искали на главной палубе, под пушками, под лафетами, повсюду, и время от времени получали сзади по удару трости… в виде побуждения. Наконец, ребята стали желать, чтобы туфля Сэл попала к старому Нику note 23, а вместе с ней в придачу и Билл. Но вот один из малых поднял ее из яслей в свиной закутке, где она пролежала всю ночь, вернее, провалялась, потому что свиньи перебрасывали ее своими рылами, не находя в ней вкуса. Дело в том, что туфлю нашел тот же самый малый, что поднял ее, когда она свалилась с ноги Сэл, и швырнул свиньям. По-видимому, не стоило из-за нее так хлопотать; тем не менее канонир отнес ее на квартердек и положил перед офицером. Билл выступил, взял туфлю, разрезал ее и из-под стельки вынул четыре бумажки, каждая по десяти фунтов; Сэл зашила их туда для верности. Старший лейтенант сказал Биллу, что глупо доверять деньги туфле женщины, которая вечно спускает их с ног, а потом велел ему идти заниматься своим делом и на следующий раз прятать деньги в более безопасное место. После этого весь экипаж привык говорить о вещах, которые оказывались лучше своей наружности: «Это точно туфля Сэлли».
— Хорошо, — сказал Степлтон, вынимая трубку изо рта, — я знаю случай, очень похожий на этот. Это было со мной, когда я вел судно в Ширвес. Видите ли, одно время я служил на старом фрегате, по названию «Адамант». Раз старший лейтенант, как и ваш, очень строгий малый, обходил главную палубу и вдруг увидел старые полотняные панталоны, засунутые под лафет одной из пушек. Вот он и говорит: «Чьи?» Никто не отвечает. Все знали, что, отзовись за эту провинность, виновный будет записан в черную книгу на две недели. Старший лейтенант вытащил панталоны и швырнул их в воду, они поплыли вместе с отливом. Приблизительно через полчаса вышел я с молоком для обеда; матрос Билл Хьюсайд и говорит мне: «Степлтон, старший лейтенант бросил за борт мои панталоны, будь он проклят; мне нужно достать их». — «Да где бы они были? — спрашиваю я, — думаю, уж на дне, и камбалы тыкают в них носами». — «Нет, нет, — ответил он, — они никогда не потонут, вечный свой век будут плавать; их унес отлив, прилив же снова принесет. Только гляди вовсю, и если ты достанешь их, я дам тебе пять шиллингов». Ну, я мало надеялся, что когда-нибудь увижу их снова или получу пять шиллингов. Но вот с приливом такие же точно панталоны бросились мне в глаза. Я выловил их и отдал Биллу, который остался очень доволен и дал мне деньги. «Я не согласился бы потерять их за десять, нет, за двадцать фунтов», — сказал он. «А мне кажется, что ты во всяком случае заплатил мне за них больше, чем они стоят». — «Да? — сказал он и прибавил: — Погоди-ка». Билл вынул нож, разрезал опоясье, достал оттуда кусок полотна, а из него детскую сорочку. «Вот, — сказал он, — теперь ты понимаешь, почему панталоны не потонули, и суди сам, стоят ли они пяти шиллингов».
