— За этим дело не станет, — отвечал я. — Но с чего же начать?

— Начните с сухарей, потом велите раздать грога, а потом уж речь.

— Бриг не стреляет около пяти минут; он, кажется, думает отложить сражение до утра; но я ему не дам отдохнуть. Достань же грогу, а я спущусь в каюту; я. также ничего не ел целый день.

Когда матросы окончили свой ужин, я вызвал их наверх и сказал:

— Ребята, вы дрались славно, и я многим обязан вам. Нам было довольно работы, и вы слишком утомлены, но я не хочу оставить француза и дать ему средства исправить к утру свои повреждения. Мы будем сражаться ночью, а после успеем еще заснуть.

Матросы единодушно закричали ура и весело принялись за работу. Исстрелянные паруса переменили, закрепили их и открыли сильный огонь по бригу. Он также не оставался в бездействии, и одно из его ядер пробило борт у шкуны; обломки ранили меня и тимермана, но я мог еще оставаться наверху. Я перевязал ногу платком, но тимермана унесли вниз.

— Вы опасно ранены? — спросил Боб Кросс.

— О, нет, рана не глубока, — отвечал я.

— Кажется, с правой стороны идет ветер.

— Тем лучше; скоро станет рассветать.

В эту минуту другое ядро ударило в сетки, и огромный осколок полетел в голову Кроссу; он был оглушен и упал без памяти. Я приказал отнести его в мою каюту и продолжал стрелять из 32-фунтовой пушки. Через четверть часа ветерок засвежел, и поставя паруса, я оставил за собою бриг и прекратил пальбу, ожидая рассвета.

Я с трудом спустился в каюту, чтобы взглянуть на Кросса. Он приходил в себя, но видя, что я не могу подать ему никакой помощи, я снова вышел наверх.

Наконец, стало рассветать, и я мог хорошо рассмотреть бриг и шкуну. Мы были в полутора милях от брига и в трех от шкуны, которая ночью поставила фальшивую мачту. Бриг имел много повреждений в парусах и рангоуте и потерял прежний ход. Я поворотил и пошел прямо к ним; бриг сделал то же и приблизился к шкуне, чтобы поддержать ее в случае боя. Мы немедленно открыли огонь из длинной пушки, и подойдя еще на милю, я лег в дрейф. Бриг и шкуна дали мне залп, но в то же время мичман закричал:

— Большое судно видно на ветре, мистер Кин.

Я схватил трубу. То был наш военный шлюп «Наяда».

— Слава Богу, — сказал я, — мы потеряем часть призовых денег; но зато не останемся без доктора.

Появление шлюпа ободрило моих матросов. Бриг поставил лисели, стараясь уйти, и шкуна последовала за ним. Я шел за ними в погоню, и после нескольких выстрелов шкуна спустила флаг. Оставя ее за собою, я продолжал идти за бригом. Раз или два он приводил к ветру, чтобы ответить на мой огонь, но потом снова спускался и стрелял из двух орудий, перетащенных на корму; в то же время показавшееся на горизонте судно подняло английский флаг и приближалось к нам вместе со свежим ветром. Это было очень кстати, потому что фор-стеньга наша была сбита выстрелами брига, и мы стали отставать от него.

Мы успели переменить стеньгу и поставить парус, когда приближавшееся судно, показав свои позывные вымпела, прошло мимо шкуны, не завладев ею, и очутилось в миле у нас за кормою. Через полчаса оно догнало нас и, сделав мне сигнал привести к ветру и овладеть шкуною, продолжало идти в погоню за бригом. Я повиновался; и в то время, когда моя шлюпка приставала к пленной шкуне, бриг лег в дрейф и спустил флаг перед «Наядою».

Мы пошли вслед за нею вместе с призом и потом послали шлюпку за доктором. Он тотчас приехал с «Наяды» вместе с лейтенантом, которому поручено было узнать от меня все подробности дела. Лейтенант сказал мне, что, услышав пальбу, они поспешили к нам на помощь; но что бриг имеет столько повреждений, что его с трудом можно будет довести до порта.

Я совершенно ослаб от утомления и раны и спустился вниз перевязать ее. Боб Кросс был вне опасности; доктору позволено было остаться у нас на шкуне, и мы вместе с призами пошли вслед за «Наядою». Перевязав рану, меня уложили в койку, и вскоре потом я заснул крепким сном.

Взятые нами призы были бриг «Трезубец» и шкуна «Каролина»; они наделали много вреда, и взятие их было чрезвычайно важно. Капитан «Наяды» имел приказание возвратиться в Курасаун, и до заката солнца мы поставили все паруса.

На четвертый день мы прибыли в Курасаун, и мистер Фрезер, узнав, что я ранен, приехал ко мне и убедительно просил меня перебраться к нему в дом, на что я с охотою согласился. На другой день меня посетили начальник порта, капитан С. и командир «Наяды». Капитан С. просил меня прислать описание сражения, и я обещал исполнить это на другой день. Он вместе с капитаном «Наяды» поздравлял меня с успешным окончанием боя с столь превосходною силою; и капитан С. прибавил, что, когда я в состоянии буду идти в Ямайку, он пошлет со мною депеши к адмиралу.

Мы пробыли в Курасауне две недели, и по прошествии этого времени я мог уже ходить с костылем. Кросс также встал с постели и по нескольку часов проводил на террасе, с которой видна была гавань. В одно утро бриг «Эоль» привел пленную бригаду, и я рад был, что в состоянии буду сообщить это адмиралу.

Я снова стал мечтать о Минне, которая на время была забыта. Лежа на софе, с раненою ногою, мне больше нечего было делать, или, лучше сказать, ничто не могло быть для меня приятнее. Я снова написал к ней и к матушке, а также и к лорду де Версли.

Пробыв три недели в Курасауне, я уже в состоянии был идти в Ямайку. Ко мне на шкуну прислали доктора. Взяв депеши, я простился с мистером Фрезером, и «Ласточка» снова пустилась в море. Через три недели мы были в Порт-Рояле, и я отправился с депешами к адмиралу.

— Очень рад вас видеть, Кин, — сказал он. — Но что это значит? Вы хромаете?

— Да, адмирал, я не совсем здоров; но депеши капитана объяснят вам все.

Ни одно судно не приходило сюда из Курасауна, и потому адмирал не мог ничего знать о случившемся.

— Садитесь, мистер Кин, — сказал он, — а я между тем прочту депеши.

Я смотрел на адмирала и с восхищением видел, что на лице его написано было удовольствие.

— Превосходно! — сказал он, прочитав депеши. — Вы много обязали меня, Кин. Жалобы купцов и беспрестанные приказания правительства давно заставляли желать взятия этих судов. Теперь вы исполнили это, и мне остается только благодарить вас. Капитан С. пишет мне, что бриг еще годен к службе, но что шкуна слишком стара.

Адмирал вышел из комнаты и, возвратясь через несколько минут с бумагою в руке, положил ее на стол и, подписав, передал мне, говоря:

— Капитан Кин, вы можете жить в городе до совершенного выздоровления.

Видя, что от избытка чувств я не в состоянии был отвечать, он продолжал:

— Теперь я должен оставить вас, но позвольте мне первому порадоваться вашему возвышению, которое вы вполне заслужили.

Адмирал протянул мне руку и вышел из комнаты. Я стоял, не веря ушам, так поразила меня эта неожиданность. Я надеялся, что при счастии можно было через год или два достигнуть этого повышения, но то, что случилось, превзошло все мои мечты.

Я чувствовал, что стал шагом ближе к лорду де Версли, и воображал, как это обрадует матушку и Минну. Около получаса я пробыл один и не заметил, когда адмирал возвратился.

— Я сейчас послал за вашим старым товарищем, капитан Кин, который был опасно ранен в вашем сражении; он теперь поправился, и лорд де Версли рекомендовал мне его как прекрасного молодого офицера. Вы помните мистера Дотта?

— О, адмирал, это мой старый знакомец. Он был более меня в море, но теперь потерял много времени.

— Что ж, я назначу его на ваш бриг; надеюсь, что он хороший офицер.

— Да, адмирал, он прекрасный офицер, — отвечал я смеясь. — Прошу вас только не говорить ему до нашей встречи, что я его капитан.

— А, вы, верно, замышляете какую-нибудь шутку? Не удивительно ли это, если мы будем делать капитанами таких детей, как вы? Поправляются ли ваши раненые?