— Пока, Билл! Пока, Родж! Мы будем думать о вас, когда услышим ваши пушки, которые разнесут немцев ко всем чертям под Лафиттом.
— Пока! — крикнул Том, глядя вслед уходящим парням. — Всего наилучшего!
— Пока! — ответили они. — Увидимся, Том!
Все десять дней отпуска в Коббзе Том бродил по мастерским, подбрасывая ногой стружки и вдыхая знакомый запах древесины, смолы, краски и клея. Плотники наблюдали за ним с некоторым любопытством.
— Ну что, Том? Тебе, наверное, теперь довольно скучно? Тихо? Ничего такого не происходит в старом доме.
— А, да! Тихо. Как всегда или почти что так.
— Ну, как тебе там понравилось? Много нового? Получил какой-то опыт?
— Понравилось? — переспросил Том.
— Молодость бывает раз в жизни, вот что я имею в виду. И может случиться, что у тебя не будет другого шанса.
— Мадемуазели — вот Сэм о чем говорит, — пояснил Боб Грин.
— А, о них! — сказал Том, наклонившись затем, чтобы поднять связку реек. — Им нужны твои деньги, только и всего.
— Ну, — сказал Сэм, — ты же рассчитываешь получить это бесплатно?
— Получить что? — уточнил Том и покраснел, услышав смех в мастерских.
— Том, ты и вправду такой невинный?
— Такой парень, уже двадцать лет, солдат! Они вас там что, ничему не учат?
— Ты не сын своего отца, парень, если до сих пор такой зеленый.
— Том себя бережет для Тилли Престон. Эта мадемуазель как раз для него. Верно, Том?
Том только пожал плечами и пошел прочь.
В большой кухне за столом сидела Бет Изард. На столе лежали ручка, почтовая бумага и стояла бутылка чернил. Ее муж Джесс стоял позади, покуривая трубку. Напротив сидела старая красивая цыганка Клементина Рейнбоу из Папет-Хилла, где, как говорили, цыгане стояли каждую зиму с незапамятных времен. В руках, одетых в митенки, она держала чашку чая.
Миссис Рейнбоу не умела ни читать, ни писать. Поэтому она и пришла за помощью в Коббз. Ее сын Александр был в армии, где-то на Западном фронте, и его командирам нужно было срочно послать письмо с просьбой немедленно отправить Александра домой, так как его бедные мамочка и папочка получили невероятно огромный заказ на колышки и им необходима помощь сына.
Бет сидела в нерешительности, поглядывая на мужа и на Тома, притихшего в углу у печки.
— Моя дочь Бетони грамотная. Если вы подождете до вечера, миссис Рейнбоу, она напишет вам это письмо.
— Напишите сами, миссис Изард. Я часто видела, как вы писали. Вы сделали надпись на повозке Джорджа.
— Ну, хорошо, — согласилась Бет и взяла перо. — Что мне писать?
— О колышках, пожалуйста, миссис Изард. Громадный заказ, и скажите им, что без Александра нам не управиться.
— Они не отправят его домой, — сказал Джесс, — только для того, чтобы делать колышки, миссис Рейнбоу.
— Вы думаете — нет, мистер Изард?
— Я в этом уверен, миссис Рейнбоу.
— Тогда напишите, что у нас заказ еще и на корзины, и нужно, чтобы он был готов к Рождеству.
— Что-нибудь еще, миссис Рейнбоу?
— Скажите господину полковнику, пожалуйста, что я видела прошлой ночью в дыму от костра, что скоро у него будут большие деньги.
Бет, ничуть не изменившись в лице, закончила письмо и написала имя миссис Рейнбоу внизу страницы. Она вложила письмо в конверт и написала адрес.
— Бестолковый парень, — сказала цыганка. — Уйти в армию и бросить нас! Он уже никогда не станет таким, как был, миссис Изард, связавшись с этой дурацкой войной.
— Никто уже не будет прежним, миссис Рейнбоу.
Когда цыганка ушла, Бет подняла глаза и встретилась со взглядом Тома.
— Хотел бы я быть там, — сказал он, улыбаясь, — когда полковник Александра получит это письмо.
— Как там Вильям и Роджер? — спросил Джесс. — Они все такие же крепкие и бодрые? — Он спрашивал об этом уже в сотый раз.
— Они в порядке, — подтвердил Том. — Они здорово выросли, оба. Вильям ростом почти что с дом.
— Ну да, он теперь бомбардир, помнится.
Вильям и Роджер сфотографировались в Руане и послали фото домой. Тогда в декабре в Хантлип пришел старый солдат, ковылявший на костылях, потому что потерял ногу в четырнадцатом году в битве за Монс. Он зарабатывал на жизнь тем, что писал портреты с фотографий солдат, которые ушли на фронт. Он обходил деревню и стучался в двери.
— Мужья, отцы, сыновья, любимые. Если у вас есть их фото, я скопирую для вас, сделаю настоящий портрет маслом.
Бет дала ему фотографию Вильяма и Роджера, сообщила все подробности цвета. Он скопировал все точно, как в жизни. Портрет повесили в гостиной над камином, и братья смотрели с него на свою семью: светловолосые, с прямым взглядом проницательных синих глаз, с сияющими лицами, гордые тем, что сидят вместе в военной форме. У Вильяма две нашивки на рукаве, пуговицы обоих начищены до блеска.
— Тебе тоже надо сфотографироваться, — сказал Тому Джесс. — И мы попросим художника сделать и твой портрет.
Он боялся, что Том, возможно, чувствует себя одиноким, потому что бабуся Тьюк всегда вязала что-нибудь для Вильяма и Роджера, но никогда ничего для Тома.
— Ты не переживай, — прошептал Джесс. — Потому что бабуся вяжет уже не так, как раньше.
— Чем тебе плохо мое вязание? — спросила бабуся, выпрямившись и глядя на Джесса. Зрение у нее было плохое, но вот слух просто превосходный. — Чем плохо мое вязание, хотела бы я знать?
— Ну, у той перчатки, что ты связала, было слишком много пальцев, а шапка получилась наполовину бордовая.
— Это маленький Дик сделал, поменял шерсть, пока я не видела. — Бабуся наклонилась вперед и коснулась руки Тома. — Я тебе что-нибудь свяжу. Что ты хочешь? Носки? Или перчатки? Или плед?
— Не беспокойся, у меня все есть.
— Ты, казалось, всегда не замечал холода.
— Я в порядке, — сказал Том. — Мне всего хватает.
Бет и Бетони присылали ему шерстяные вещи. Они присматривали за тем, чтобы у него все было.
— Что бы ты больше всего хотел получить? — спрашивала его Бетони. — Что тебе кажется самым необходимым?
— Большой фруктовый пирог, такой, как твоя мать однажды присылала в банке. В нем было много миндаля.
— Ты не знаешь про ограничения в продаже сахара? В новом году его будут отпускать по карточкам.
— Я думал, может, Бет удастся сэкономить немного меда.
— Мать говорит, что никогда еще люди так участливо не спрашивали ее о пчелах, как в последнее время, когда сахара стало не хватать. Но у нее, конечно же, есть немного меда для тебя.
Они были на кухне одни. Том сидел, глядя на огонь. Бетони наблюдала за ним.
— Ты никогда особенно не любил фруктовый пирог.
— Там мы были ему очень рады.
— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «мы»?
— Ребята, — сказал он. — Им всегда нравится фруктовый пирог.
— Я должна печь пироги, чтобы накормить парней?
— Не их специально — мы всегда делимся, — сказал Том. — Мы всегда делим на всех то, что присылают. Это здорово, знаешь ли. Мы ведь все время немного голодные.
— Но почему? — удивилась она. — Почему они не кормят вас как следует?
— Много продуктов растаскивают, — пояснил Том. — Некоторые парни продают их магазинам и кафе. Что-то в этом роде, я слышал. Как бы то ни было, думаю, это правда.
— Но это ужасно! У меня просто кровь закипает, когда слышу о таких вещах! Должен же быть надзор.
В печи потух огонь, и Том нагнулся, чтобы подбросить дров. Он молча смотрел на Бетони некоторое время.
— Я очень расстроился, — сказал он, — когда узнал, что капитан попал в плен.
— Да, — сказала она. — Надеюсь, что немцы обращаются с ним неплохо. В письмах он говорит, что все в порядке, но я не перестаю беспокоиться.
— Мне кажется, не все немцы плохие. Некоторые — может быть, но не все. С ним все будет хорошо, Бет, не волнуйся.
— Зачем ты называешь меня Бет? Ты раньше этого никогда не делал.