— Эванса брать нельзя, — сказал капрал Стивенс. — Он слабак, ему вообще не следовало бы быть на передовой.

— Вы это о всяких его судорогах и корчах? Он просто прикидывается. Дурака валяет, как и всегда.

— В понедельник он был заживо похоронен на наблюдательном посту. Ньюэз и Маддокс откопали его.

— И что с того? Только когда он будет похоронен мертвым, ему будет позволено отлынивать от службы. А до этого он будет делать то, что положено.

Так что Эванс отправился ставить проволоку в пятидесяти ярдах на нейтральной полосе, таща на себе катушку с колючей проволокой. В ту ночь все десять человек, включая Таунчерча, были обстреляны немецким патрулем. Они вернулись с двумя ранеными. Таунчерч доложил об одном пропавшем. Этим человеком был рядовой Эванс.

— В него попали? — спросил капрал Эдман.

— Не в него! — ответил Таунчерч. — Он отлично смылся, вот что он сделал. Я всегда говорил, что он бездельник.

Через несколько дней Эванса нашли в церкви в Бассероше и привели назад под арестом. Он предстал перед полевым трибуналом по обвинению в дезертирстве. Сержант Таунчерч дал показания против него. То же самое сделал и жестокий врач на Рилуа. Он заявил, что Эванс умственно и физически здоров. Естественно, что теперь Эванс был совершенно тихим. Больше не дергался, только выглядел очень усталым. Его признали виновным и приговорили к смерти.

Батальон перебазировался в Бериньи. Погода испортилась, начались грозы. Люди из третьего взвода рыли дренажные канавы, чтобы отвести поду. Сержант Таунчерч разыскивал Тома.

— Маддокс! — орал он. — Идите за мной! — А как только они выбрались, сказал ему на ухо: — У меня есть для тебя подходящая работенка. Будешь одним из двенадцати, команда для расстрела. Завтра утром.

— Я не сделаю этого, — сказал Том.

— Не все ружья будут заряжены. Тебе может достаться такое.

— Это не имеет значения. Я все равно не стану стрелять.

— Ты, кажется, не понимаешь. Это приказ! Ты знаешь, что будет, если ты откажешься?

— Мне все равно. У вас нет права набирать людей из того же самого взвода. И вам не удастся заставить других сделать это.

— Кто-то должен делать такие вещи. Думаю, что лучше не выносить сора из избы.

— Пусть его расстреливают те, кто приговорил. Я пришел, чтобы драться с немцами, а не затем, чтобы убивать своих парней. И еще иногда думаю: почему я должен убивать их, когда вижу, что они такие же люди, как и мы?

— Ты, может быть, хочешь к ним присоединиться? Там у них наверняка есть такие же типы, как ты. Ты будешь у джери, как дома. И не отворачивайся, когда я с тобой разговариваю! Куда это, черт возьми, ты направляешься?

— Я иду к своему взводу.

— Э, нет! Я сажаю тебя под арест, Маддокс. А завтра ты окажешься под трибуналом. Посмотрим, как тебе понравятся последствия.

Тома отвели в конец деревни и заперли на ночь в коровнике, рядом с отделением, где сидел Эванс. Между ними была только деревянная стенка, и Эванс слышал, как кого-то привели.

— Кто там? Я тебя знаю?

— Это я, — ответил Том. — Тосс Маддокс.

— А тебя в чем обвинили, дружище Том?

— Опоздал на построение, — сказал Том. — Третий раз за последнюю неделю, если верить капралу.

— Они собираются расстрелять меня утром. Тебе это известно, Тосс? Ты слышал, что произошло?

— Да, мы слышали. Парни хотели прийти повидать тебя, но нам сказали, что ты просил не приходить.

— Лучше, чтобы меня оставили в покое. Они ведь не обиделись, правда, Тосс? Просто мне нужно время, чтобы подумать.

— Они не обиделись, — сказал Том.

— Здесь в общем-то замечательно, тихо. Я даже слышу, как где-то поет скворец.

— У тебя там есть окно, Тэф?

— Над дверью есть маленькое круглое окошко. Мне видно небо. Похоже, будет еще одна гроза. Сегодня рано стемнеет, думается, но у меня тут есть свечка и спички.

— У тебя много сигарет?

— Да, черт побери! Штук пятьдесят. Но я никогда и не был серьезным курильщиком. Так, мог выкурить одну-другую иногда.

— Я тоже, — сказал Том.

Когда наступила темнота, Эванс чиркнул спичкой и зажег свечу. Том уселся на койку и стал смотреть на свет в щелях стенки. Потом он зажег свою свечу. Изредка с улицы доносились голоса и слышались шаги. Чуть дальше, к северу от деревни, гремели колеса полевой кухни, подъезжавшей к окопам по мощеной дороге. А еще дальше продолжали грохотать орудия. В пристройке рядом всю ночь возились на насестах куры, кудахтая изредка во сне и хлопая крыльями.

— Тосс! — позвал Эванс. — Ты не спишь?

— Нет, Тэф, не сплю.

— За Мертюром есть маленькая деревушка, по ней течет ручей, а через него перекинут старый горбатый мостик, и по берегам растут серебристые березы. А вода в ручье такая чистая, что если бы она не бежала по камням, то ты никогда бы не подумал, что она там вообще есть.

— Хотел бы я побывать там, — сказал Том.

— Завтра утром, когда меня поведут, я буду думать, что гуляю у ручья. Это все чушь, я знаю, я никогда не верил в жизнь вечную, но вот об этом я и стану думать, это и буду представлять себе. Я пойду вдоль ручья, пока земля не поднимется. Я так часто себе это представлял, что теперь точно знаю, куда приду. К зеленым холмам и тому, кто ждет меня там.

Перед рассветом дверь сарая отперли, и туда вошел священник. Он сел на табурет у походного столика и посмотрел на Эванса. Приговоренный, как ему показалось, выглядел слишком спокойным.

— Ну, Эванс?

— Я говорил, что мне не нужен священник.

— Мне подумалось, что вы могли передумать. Может быть, вы не англиканец? Если хотите, я смогу найти методистского священника.

— Нет-нет. Меня воспитали в традициях англиканской церкви, но теперь я неверующий.

Полковой священник молча смотрел на Эванса в свете свечи. Рука, в которой он держал потрепанный молитвенник, была тонкой и хрупкой, как у женщины, а лицо похоже на детское. Он силился понять, что у приговоренного на уме.

— Очевидно, недостаток веры и привел вас к такому печальному концу.

— Уходите, — сказал Эванс.

Но священник колебался. Он считал своим долгом попытаться еще раз:

— Вы называете себя неверующим, но ведь вас нашли в церкви.

— Там было тихо.

— Если вы не верите в Бога, то, может быть, вы верите своим товарищам?

— Я из Южного Уэльса, — сказал Эванс. — Я видел, куда люди приложили руки, и эти места теперь заброшены, и там всегда будет пепелище. Но я также видел, куда другие люди приложили свои силы, и эти места теперь зеленее, чем прежде.

— И что же? Из этого следует, что вы верите в добро и зло.

— Они существуют вместе, и так будет всегда.

— Но вы не верите, что добро в конечном счете одержит победу над злом?

— Победа уже в том, что добро вообще существует.

— Я мог бы дать вам утешение, если бы вы только позволили мне.

— Я не нуждаюсь в нем.

Священник ушел. Обе створки дверей заперли. Свет постепенно начинал проникать сквозь круглое окошко наверху, Эванс задул свечку и положил огарок в карман.

Том сидел на койке, обхватив руками колени. Он смотрел сквозь решетчатое окно, как занимается утро. На дворе бегали куры и кукарекал петух. Кто-то возился с соломорезкой. За стенкой Эванс приводил себя в порядок.

Когда за ним пришли, Эванс встал и постучал в стенку:

— Пока, Тосс. Береги себя. Спасибо, что посидел со мной.

— Пока, Тэф.

Том встал и выглянул из окна. Он видел, как уводят Эванса. В усыпанном соломой дворе пожилая женщина в черном платке кормила кур. Когда Эванс проходил мимо, она выпрямилась и перекрестилась. Том запрокинул голову и посмотрел на небо, обложенное багровыми грозовыми тучами, между которыми пробивались лучи утреннего солнца. Он увидел трех чаек, серебристо-белых на фоне темных туч. Откуда-то неподалеку донесся звук ружейного залпа. Женщина упала на колени.

Том предстал перед полевым трибуналом по обвинению в отказе исполнять приказ. Он признал себя виновным, и его осудили. Сержант Таунчерч, конечно же, был неправ. Том это знал, и офицеры тоже. Но дисциплину нужно соблюдать, поэтому никто не спрашивал, какой приказ он не выполнил.