— Comment?

— Я смотрел на ласточек, вот и все, и на бутоны на деревьях. У вас, думаю, хорошо уродятся яблоки, если не будет поздних заморозков.

Ребенок ничего не сказал. Девочка не понимала его. Она сидела, засунув руки под передник, и хмурилась еще сильнее прежнего.

— Вот, посмотри, — сказал он ей, вынимая из кармана фотографию. Ее прислала в письме Бетони, и на ней была мать в саду в Коббзе. Она держала в руках соломенный садок для пчел — собиралась взять пчелиный рой, который собирался на стволе яблони.

— Знаешь, кто это такие? Я смотрю, у вас есть своя пасека, вон там. А это в Англии. Видишь, там тоже бутоны на деревьях. Такие же, как у вас тут.

Девочка взяла фотографию и долго ее разглядывала. Потом отдала ее Тому и опять засунула руки под передник.

— C'est la ruche, — пробормотала она, — pour les abeilles[12].

— Ну, да. Как я тебе и говорю. Это в Англии.

Том отошел. Ему навстречу шли Ньюэз, Дансон и Эванс. Они остановились, чтобы понюхать яблоневый цвет.

— Эй, Том, братаешься?

— Я пытался объяснить ей, что не собираюсь стащить ее кур или яйца.

— Если бы не ее дедушка, мы бы уж наверняка это сделали. У старого черта припрятан обрез.

— Хотел бы я поговорить с людьми здесь. Но не могу, и это кажется мне ужасным.

— Что это с тобой, Тосс? Ты даже с нами не очень-то разговорчив. Ты всегда был молчаливым мерзавцем.

— Я говорю тогда, когда у меня есть что сказать.

— Обычно по вторникам и пятницам, да?

— Не обращай внимания на Пекера, — сказал Ньюэз. — Он просто проиграл в покер.

Том нашел кусок ствола каштана размером почти с кулак и вырезал на нем портрет девочки. Когда у него находилась свободная минутка, он работал над портретом, по памяти восстанавливая черты круглой головки, грациозно посаженной на прекрасной шейке.

Батальону было приказано сниматься, и солдаты строились за деревней. Том пошел к старой ферме и встретил девочку, которая гнала по улице коров. Он вынул деревянную головку из кармана и отдал ей.

— Это тебе, — сказал он. — Сувенир. Я сам это сделал, видишь. Вот этим ножичком. Надеюсь, он тебе понравится.

Девочка посмотрела на головку и потом на Тома. Ее лицо осталось безучастным, и она ничего не сказала.

— Ладно! — сказал он. — Мне нужно идти, а то влетит. Мы скоро уходим.

Он повернулся и поспешил в деревню. Его сапоги затопали по дорожной пыли. Когда он оглянулся на повороте, девочка все еще стояла, прижав к груди резную головку.

В десять часов весь батальон выстроился за деревней в полном вооружении, готовый к маршу. День выдался теплый, и в воздухе сладко пахло примятой травой. Солдаты сидели по обочинам дороги, курили и болтали в ожидании приказа. Ньюэз и Дансон играли в кости. Том возился с рюкзаком Эванса.

— Эй, Тосс! — сказал Ньюэз, толкнув его. — Это не тс ли, с фермы?

Вдоль дороги медленно шли старик и маленькая девочка, разглядывая солдат. У старика были совершенно седые волосы и черные брови. На голове была синяя шляпа, и он курил трубку. На девочке был передник в белую и коричневую полоску. Они шли по дороге, взявшись за руки, и один или двое солдат окликнули их, отпуская шуточки на ломаном французском. Вдруг они остановились, и девочка показала пальцем на Тома.

Старик кивнул, попыхивая трубкой. Он достал что-то из кармана и отдал девочке. Она же, в свою очередь, отдала это Тому. Это было деревянное распятие шести дюймов длиной и четырех шириной. Христос был вырезан очень просто, примитивно. Том часто видел такие распятия на стенах разрушенных домов в округе.

— Это вам, — сказал старик, прилежно произнося английские слова, — чтобы оно хранило вас в сражениях.

— Но, право, вам не следовало приходить сюда издалека…

— Малышка очень хотела найти вас. Это было важно, очень. Да. Вы ее друг и сделали ей подарок. Она всегда будет хранить его и помнить вас. И я тоже. Мы будем помнить.

— О, — сказал Том, поднимаясь с колен, уверенный, что все вокруг слушают. — Спасибо. Merci. — Он положил руку девочке па голову.

— Удачи, — сказал старик. — Господь храни вас и ваших товарищей.

Они с девочкой пошли обратно, рука в руке. И скоро их потеряли из виду. Солдаты задвигались, толпясь на дороге. Том стоял, глядя на распятие, вертя его в руках, ощупывая стертые края и углы, гладкое дерево. Оно было вырезано из самшита и на ощупь казалось очень старым.

Сержант Таунчерч подошел, выкрикивая приказы. Он увидел распятие в руках у Тома.

— Что это такое, черт побери? Ты ведь не вонючий католик, Маддокс?

— Нет, мне его дали, — сказал Том.

— Какая-нибудь шлюха наверняка, — Таунчерч пошел дальше, выкрикивая приказы. — Все вы, поднимайтесь! Это вам что, посиделки?

Шестой батальон отправился, оставляя позади деревню Норби. Над головой пели жаворонки, а из придорожных кустов вылетали воробьи. Солнце светило прямо в глаза. Солдаты снова шли на передовую.

— Я был женат, — сказал Эванс, — но жена умерла десять лет назад, и наша малышка тоже.

— А долго ты был женат? — спросил Дансон.

— Два года, только и всего.

— И у тебя совсем никого нет?

— Никого, насколько мне известно. Так что, когда меня не станет, никто не будет тосковать по мне. Это совсем не плохая штука.

— Не станет? — удивился Брейд. — Почему? Ты собираешься уехать, Тэф? В Монте-Карло?

Эванс улыбнулся:

— Я не переживу эту войну.

— Переживешь, — сказал Ньюэз. — Ставлю фунт.

— У тебя есть предчувствие, Тэф? — спросил Дейв Раш. — Вы все такие, чертовы валлийцы. Все дьявольски суеверны.

— Тебя ведь, как шахтера, освободили от службы. Почему же ты не остался на шахте?

Эванс поднял глаза к небу:

— Я хотел выйти из темноты.

— Ты не очень-то хорошо подумал, когда выбирал для этого момент.

— Знаете, там, в шахте, находишься в постоянном страхе. Я подумал, что оставляю его там. Я решил, что здесь меня либо убьют, либо нет. Я не торговался со смертью за жить, потому что смерть это то, что присутствует здесь постоянно. Она ожидает повсюду, и она угнетает нас.

— Да, тебе надо бы съездить домой ненадолго.

— Наверное, — согласился Эванс. — Но мне почему-то кажется, что я туда уже не вернусь. У меня постоянно такое чувство, что что-то непременно случится.

— У нас у всех такое чувство, — сказал Дансон. — И это означает еще один чертов денек! А это значит, что мы живы!

Эванс засмеялся вместе со всеми. Он наклонился и толкнул Дансона в плечо. Долгая передышка не пошла ему на пользу, как другим. Он по-прежнему был бледным и изможденным, а его руки, когда он зажигал сигарету, тряслись, как у старика.

В секторе Сельона обстрел был очень сильным. Скоро деревня превратилась в груду щебня. И передняя, и резервная линии окопов несколько раз были полностью разрушены, так как неприятель засек их и вычислил все «просто до миллиметра», как сказал Брейду капрал Стивенс. Как-то рано утром снаряд попал точно в передовой наблюдательный пост, а потом наступила тишина. На посту были лейтенант Булок и еще двое — Бремнер и Эванс.

Том и Ньюэз поползли к посту под пулеметным огнем. Они добрались туда и начали копать. И офицер, и Бремнер были мертвы, но Эванс, погребенный под четырехфутовым слоем земли, оказался живым. Во рту и в горле у него было полно земли, и они пальцами доставали ее оттуда. Чуть ли не целый час прошел до того момента, когда в легкие попал воздух.

Они решили, что Эванс умрет, если ему не оказать срочную медицинскую помощь. Поэтому, хотя и было совсем светло, они подняли его и побежали через нейтральную полосу. Им нужно было преодолеть две сотни ярдов. Немецкие пулеметчики открыли огонь, и пули изрешетили землю позади. Трижды хлопнуло ружье, и потом огонь внезапно прекратился. Немцы давали им спокойно пройти.

Эванса отправили на медицинский пост в Рилуа-сю-Колле. Врачи объявили его везунчиком и снова отправили в окопы. Упавший всадник должен сразу же снова сесть в седло, а испытавший шок должен опять стать под шквал огня. Сержант Таунчерч был такого же мнения. Он проводил в жизнь принцип еще одного шага. И спустя лишь двадцать два часа он назначил Эванса устанавливать проволочные заграждения.