Сглотнув, я попятился, но дверь, безжалостно хлопнув, закрылась, заскрежетав задвигаемым засовом.

– Проходите, гости дорогие! Кто бывал, тот не задержится, остальные вспомнят худшее!

В дальнем тёмном углу за прожжённым оплывшими свечами столом, склонилась над заскорузлыми бумагами, седая, коротко остриженная голова.

Подталкиваемый архивариусом, я засеменил по хрустящему полу. Под ногами скрипели грязные опилки, смердевшие гнилью и кровью. У меня даже закружилась голова. А от вкрадчивого, холодного и липкого голоса оледенела спина.

На столе, едва не касаясь свечей, мелькали пёстрые игральные карты. Скрюченные белые пальцы с длинными жёлтыми ногтями, ловко переворачивали их рубашкой вниз, накидывая одну на другую. Когда, пиковый туз упал на червовую шестёрку, картинка ожила, из-за щита выскользнула драконья башка и сцапала одно из пурпурных сердец. С соседней бубны спрыгнул рыцарь в тяжелых доспехах и рубанул алебардой по чешуйчатой шее. За ним бросились крестовые стражники с мечами и в глазах совсем зарябило.

– Спасибо на добром слове, и тебе зелий от хвори в достатке! – ответил Оливье.

Седой распрямился, уставив на нас немигающие жёлтые глаза. Карты замерли и закрутились на месте, замелькали драконы, клинки и пышные платья.

– Принесла вас радуга в недобрый час! Поди разберись кто наследник, кто предатель! Виноваты все. Особенно враги и шпионы.

Его взгляд остановился на мне.

– Лет пятьдесят не слышал оборотня, – обронил он, обращаясь к самому себе. – Должен представиться. Гости редкие…

Приподнявшись, всё также крючась и вжимая голову, он сообщил:

– Глава тайной канцелярии, Сыч!

– Очень приятно! – отвесив шутливый поклон, пропел дядя. – Давно не виделись, пешая чайка!

Я тоже хотел сказать, как меня зовут, но не смог. Жёлтые глаза завораживали, а от сырого подвала простудилось и умерло самообладание. Я едва держался на ногах, а себя в руках.

– Не тужьтесь, – разрешил Сыч, нахохлившись за столом. – Оборотень Люсьен Носовский, широко известный ученик запрещённого мастера Оливье. Газеты изрыгают тонны комплиментов! – уголки его тонких губ слегка поднялись. – В заговорах, пока не отличился. Дышите вонью свободы, – он приоткрыл рот, вытягивая из ящика стола лакированную красную папку и кидая поверх карт. – А Мастер Оливье насладится ароматом казематов!

Глава тайной канцелярии удивленно вылупил глаза.

– Ароматом казематов? – повторил он. – Казематов ароматом!

Воззрившись на дядю, он сдавленно сглотнул, будто что-то застряло в горле, и скривившись склонился к папке. По-моему, все сумасшедшие садисты без ума от рифм. Это пугает посильнее пыточных механизмов.

– Обезьяны изумрудные пока не подали в мировой розыск, но радуга…

– Такая полосатая? – беспечно уточнил дядя.

– Семицветная, – любезно подтвердил Сыч, – запрещена! Бесстыжий Константин подговорил?

– Кто? – перекосило Оливье.

– Брат покойного короля. Не знал? – глава тайной канцелярии вытянул шею, прищурив один глаз. – Изворачиваешься?

– Теряю терпение, – расстроился дядя.

– Зря, – насупился глава тайной канцелярии, втягивая шею в плечи. – Император велит считать защитницу и Константина союзниками!

– Чего?

– Они изменники! – холодно сказал Сыч.

– Хорош тролля валять! – не выдержал Оливье.

– Посажу!

– Что, пустозвон пернатый! – взревел дядя. – Решил отвертеться от спора?

– Спорили праведники, где совесть хоронить, – расстроился глава тайной канцелярии. – Окститесь, задержанный.

– Не выйдет! – закричал Оливье, наступая на Сыча. – Я создал для тебя Семисветское жаркое под лимонно-чесночным соусом. Ты бурчал, что сам бы поставил мешок риса-сырца тому, кто откроет луч радужного моста. Бурчал?

– Пожалуй, – вяло согласился Сыч. – Константин ещё сидел на троне…

– Я словил тебя на слове, – перебил дядя. – Мы завязали узел благородного спора и ударили по рукам! Так? – не отставал он, нависая над столом.

– Вроде.

– Ага! – взревел дядя и протянул руку.

Сыч моргнул и нехотя подал свою. На ладонях вспыхнули синие нити, закрутились, заплелись в верёвку и связали руки у запястий.

– То-то же, – кивнул Оливье. – Гони мешок?

Глава тайной канцелярии поджал к груди скрюченный кулак и злобно заклекотал, раздражённо вертя подбородком.

– Поглотитель тебя подери, Оливье. Снесу я тебе мешок сырца что ли?

– Спор есть спор, – пожал плечами дядя, присаживаясь к письменному столу.

– Короли коронуются, и низложатся... – опустив глаза, начал Сыч.

– А сырец растёт в цене! – довольно гаркнул Оливье.

– Чего надо? – нахохлившись, проворчал Сыч.

– Мешок сырца.

Глава тайной канцелярии потёр лицо руками и, надев подобие улыбки, погрозил дяде пальцем.

– Ты послал знак синей звезды. Я встретил. Сырца у меня нет. Деньги ты не возьмёшь. Выходит, у тебя есть желание, которое я, скрепя сердцем, выполню.

– Ты самый скучный живодёр на свете, – вздохнул Оливье.

– Выкладывай, задержанный, – нахмурился Сыч.

– Не выйдет благого дела, – простонал дядя. – Из мешка риса я хотел устроить Пир на весь мир.

Глава тайной канцелярии перегнулся через стол.

– Обезьянам будешь в уши лить! – каркнул он.

– Что штиль, что качка, – расстроился Оливье и, мучительно всматриваясь в руку, начал загибать пальцы. – Первое, арестуешь меня со всеми положенными заклятьями и охранными чарами. Чтоб на тридцать миров прокатилось, опальный мастер в Благограде. Не прыгай от счастья! В тот же миг выпустишь под залог. Оплатишь сам!

Сыч равнодушно кивнул.

– Второе, после вечернего отлива мой корабль должен стоять у причала большой арены.

Глава тайной канцелярии скривился, но согласно опустил подбородок.

– Третье, два… – Оливье оглянулся на нас. – Три билета на завтрашний виктатлон.

– Всё? – натужно прокряхтел Сыч.

– Пооо-чтииии, – протянул дядя.