– Чё приперлись? – заорал круглолицый, вперившись в дядю.

– Упали с радуги! – в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.

Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.

– С какой целью упали?

– Всемирный банк!

Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:

– Грабить?

– Завещание составлять! – вздохнул Оливье. – Моя карьера погибла, – печально добавил он.

– Он говорит правду! – зачем-то добавил голем.

– Все там будем. В повозку! – приказал круглолицый.

– За что? – возмутился Евлампий.

– Цвет неба своей радугой испортили!

Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.

– Сдаюсь! – заорал он, маршируя на месте.

От его безумной весёлости было ещё страшнее.

– Жуткая карета, – пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.

– Она проклятая, – прошептал архивариус. – Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: «Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки», – он покачал головой. – Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.

– Разговорчики! – рявкнул круглолицый.

Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.

Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.

Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.

Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.

От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.

– Потрясающе! – пробормотал архивариус.

Я почти задавил любопытство, но несносный голем дёрнул за цепочку и глаза открылись сами собой.

– Смотри-смотри! – скандировал он.

– Тихо! – возмутился круглолицый гвардеец, но больше для порядка.

Чувствовалось, что он доволен, как поражены чужемирцы. Тогда и я не смог сдержаться и взглянул в окошко. Дорога поднималась на холм, поросший вялой бесцветной травой.

– Выгляни! – скомандовал Евлампий.

Склонив голову набок, я сунулся в окно. От бьющего в лицо ветра слезились глаза, но пробирало даже через мерцающую пелену. На вершине взгорья, к которому поднималась карета, дымила тысячами труб стоглавая башня. Она вырастала из платформы с витой балюстрадой и тяжело опиралась на четыре колонны, подозрительно смахивающие на драконьи лапы. К каждой башне липли балконы и обвивали галереи с витражами. Крутились мельничные колёса, разбрызгивая фонтаны разноцветной пены. Змеились желоба и ржавые трубы со сверкающими колдовскими рунами. Открытые переходы, каскады с бойницами и длинные извилистые анфилады с лестницами и мостами лопались от толп чародеев в разноцветных мантиях. А над крышами башен висел, перемешиваясь из розового в голубой, густой жирный дым.

– Благоградскую гильдию алхимиков выперли сюда возмущенные гарью и вонью горожане. Как сказал глава гильдии: «Простакам нет дела до истины». Представить не мог, что увижу её своими глазами, – архивариус вытер слёзы грязным рукавом.

Мы влетели под башни алхимиков и выскочили между колонн к Благограду. Столица королевства захватила гигантскую долину между холмов. Огромные платформы поднимались из воды на толстых каменных ногах, заставленные яркими многоэтажными домами с покатыми крышами. Между ними петляли пёстрые улочки с шатрами и лавками, садами и парками. К солнцу тянулись могучие статуи в колпаках и, похожие, на мраморные деревья с перевитыми ветвями, арки. Между платформами, соперничая числом каменных левиафанов, кракенов и морских змеев, переплелись мосты и акведуки. А среди них висели бесчисленные водяные поля.

– Благоградский рис-сырец, – шепнул архивариус. – Растёт только здесь. Из него готовят…

– Ух приготовлю! – радостно подтвердил Оливье.

– Угомонись! – рыкнул круглолицый.

Я склонился перед окошком. В центре Благограда высился гигантский шар. В небо упирался купол, увенчанный кристаллами фонтана с переливающимися струями. Вода десятками водопадов сбегала по сверкающим граням и срывалась с платформы.

– Во время вечернего прилива, – забурчал архивариус, – вода из подземных источников заливает долину под платформы, а утром сходит.

Мы проскочили треугольные воротами украшенные золотыми ростками и жемчужными семенами риса-сырца и собрав три моста, начали взбираться на огромную башню, занимавшую всю платформу. Узкая дорога обвивала её, карабкаясь над головокружительной бездной с блестящей на дне водой.

– Объясните, куда нас везут? – не выдержал голем.

– В тайную канцелярию, – скривив губы, выплюнул круглолицый.

Его толстые щёки вздрогнули от ядовитой улыбки.

– В чём нас обвиняют? – распалился Евлампий.

За окошками стемнело. Карета въехала в ворота и замерла, нетерпеливо трясясь на месте. Гвардеец неприязненно взглянул исподлобья:

– У Сыча стребуешь.

По бортам заскребли железные крюки на толстых цепях. Заскрипел механизм, карета качнулась и за окнами замелькали каменные стены. Нас опускали в колодец.

– Кто такой Сыч? – прошептал я на ухо архивариусу.

Мровкуб пожал плечами. Зато гвардеец, пригвоздив меня взглядом, расплылся в усмешке и прижал палец к губам.

Я замолчал. Томительно ползли секунды, подгоняемые визгом механизма и трагическим бряцаньем цепей. Когда карета вздрогнула от удара об землю, я так изъерзался, что чуть первым не выскочил наружу. Борт отъехал, но Оливье пхнул меня обратно, и, меланхолично потянувшись, первым спрыгнул на каменный пол.

– По одному! – скомандовал круглолицый, кивая на тёмный узкий коридор.

Я согнулся, боясь стукнуться головой о низкий потолок, и так и брёл, щурясь под ноги и считая шаги, пока не натолкнулся на остановившегося дядю. Выглянув из-за его плеча, я захлебнулся испуганным криком. Всегда боялся попасть в пыточную, а как известно, чего боишься, то тебя и настигает. Длинный, почерневший от смрада факелов, подвал долго насмехался протяжным эхом и погрузился в зловещую тишину. Потрескавшиеся кирпичные стены ощерились зубастыми пилами, кривыми ножами и топорами палачей. У них, кособочась, будто приготовившись к броску, застыли багровые от пятен столы. Над свободным, от кривоногих стульев с гвоздями, железных шкафов, раскрывших смертоносные объятия и растяжек с ещё влажными от ужаса жертв ремнями, проходом свисали ржавые крючья и решётки с шипами.