– Перемена мест убивает скуку, – мудро изрёк голем.

– Я тоже так решил! – обрадовался Тридцать Первый Мровкуб. – Я знал всё, но ничего не видел. Я решил оставить архив и отправиться в путешествие.

– Во всех мирах были? – полюбопытствовал я.

– Что вы, юноша, нет. Мне запретили покидать пещеру. Как говорил гном Дагар: «Я слишком ценен, чтобы подвергать себя опасности».

Оливье обернулся, с интересом посмотрев на архивариуса.

– Мешаю? – вежливо уточнил тот.

Дядя покачал головой, но шагал уже не так прытко, прислушиваясь.

– Как я говорил, гомункулам начали сниться сны.

– Не может быть! – воскликнул Евлампий.

– Как говорят в гильдии Иллюзий: «Возможно всё!». Я вижу то же, что и гомункулы. Им снились сны. Поначалу безобидные фантазии, а потом тот самый кошмар. У них появились страшные раны.

– Потрясающе! Необычайно! – поразился голем.

– Пугающе! – закончил вместо Евлампия архивариус. – Я перерыл архив, и раскопал, что до появления магов…

– Чародеи были всегда! – провозгласил голем.

– Всегда! – не так уверенно, подтвердил я.

– Нет-нет. До магов были шаманы!

– Никогда не слышал о шаманах! – раздраженно сказал голем.

Я вжал голову в плечи. Опять он. Его вонючая задымлённая хижина и морщинистые руки с чёрными ногтями преследуют меня даже в другом мире. Его скрипучие слова: «Властелин освободится от проклятия, когда предатель отдаст магическую силу, ненавистник подарит смелость, а наставник откроет истину», всегда со мной.

– Может их уже и не осталось! – согласился архивариус, мотнув бородой. – Но один ещё точно есть. Шаман приходил ко мне. Каждую ночь погибал гомункул, а мне снился старик в шубе приказывающий идти на Изумрудный остров. Когда остался единственный Тридцать Первый Мровкуб, я сдался. Ничего не сказав хозяевам, я открыл портал и отправил выжившего гомункула в мир летучих обезьян. Дальше вы знаете!

– Тяжело без помощников? – не к месту спросил я.

– Ращу новых.

– Неважно! – вскрикнул голем.

– Если всё это правда, нас ждут большие неприятности, – посерьёзнел Оливье.

– Почему это? – бросился в бой Евлампий.

– Потому, что хозяева будут искать, куда делся их гомункул.

Голем фыркнул, а я подумал, что дядя прав. Если пресловутый магистрат существует, страшно представить, что нас ожидает.

– Вы правы, они захотят вернуть гомункула. Но пока я в архиве и выполняю свою работу, они ничего не знают! – пообещал архивариус.

– Тяжело быть в двух местах одновременно…

Дядя резко остановился, перегородив нам дорогу.

– Как началась мировая война? – потребовал он, уставившись Мровкубу в глаза.

– Бессмыслица! – взвился Евлампий. – Об этом знают все!

– Бессмыслица – твоя жизнь, – бросил Оливье, не глядя в сторону голема, а продолжая в упор рассматривать архивариуса. – Если ты тот, за кого себя выдаешь, то знаешь!

– Начало войны известно самому бестолковому студиозусу в тридцати миров, – проворчал голем.

– Нельзя говорить об этом в присутствии юноши? – заюлил Мровкуб.

– Заклятье не позволит, даже если захочу, – кашлянув в рукав, оборвал дядя. – Скажи одно слово. Я пойму!

– Мировая война началась с восстания, – пробормотал Мровкуб и опустил глаза.

Оливье кивнул.

– Это не значит, что я тебе верю, – сказал он и пошёл дальше.

– Какое восстание? О чём вы? – загалдел Евлампий.

– Объясните, – не так уверенно, как он, попросил я.

– В другой раз, – пообещал архивариус, не поднимая глаз.

Мы догнали дядю. Голем требовал объяснений, но Мровкуб сосредоточенно молчал. Когда я уже не ожидал никакого ответа, он тихо произнес:

– Как говорил один архивариус: «Историю пишут победители!». Нельзя сказать часть правды, а говорить всё, что знаю, я боюсь.

– Нелепые оправдания! – разозлился голем.

– Слова – это оружие, – ответил архивариус. – Как говорят чернокнижники: «Не позволяй необдуманным речам разрушить твою жизнь».

Голем заскрипел камнями, но промолчал.

– Приплыли! – оборвал наши препирательства Оливье.

Среди пылевого моря, я не сразу различил дорогу. Только мчащая во весь опор карета, поднимая тучу пылищи, обнажала неровную каменную колею. Такой чудно?й повозки, я ещё не видел. Понятно, что лошади ни к чему, если есть магия, но колеса могли бы и оставить.

– Заклинатик! – завизжал архивариус.

– Нет – гвардейский бобик, – урезонил Оливье. – Ты значит ещё и фанат! Архив-болельщик! Запхни свой восторг поглубже, иначе я тебе все страницы повыдергаю? Мы итак шуму наделали, припёрлись верхом на радуге, да с фейерверком.

Мровкуб ухватился за бороду и заткнул ею рот, выпучив глаза.

– Нас арестуют? – совсем струсил я.

– Закон нарушать нель…

– Как пить дать, а твоего голема пустят на фундамент нужника, чтоб поддувало реже отворял, – рявкнул дядя.

Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.

– Тишина на палубе, докладываю я, – наказал Оливье.

Мы переглянулись.

Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.

– Построиться! – проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.

Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.

Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.

Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.