Мне хватило даже короткого взгляда, чтобы заметить, что, на фоне остальных черт лица, рот его выглядит крайне странно — так, словно он просто нарисован на лице, простая красная линия, без каких-либо признаков губ или чего-либо, указывающего на наличие соответствующего отверстия. Обращали на себя внимания также толстые уши и густые брови, а столь пронизывающего взгляда мне не доводилось видеть еще никогда. Возможно, именно потому я быстро отвел глаза. Лицо его было настолько лишено какого бы то ни было выражения, что у меня промелькнула неприятная мысль о некоем колдовстве; по крайней мере, это объясняло, почему дверь была заперта.
Неожиданно Полосатый, сидевший рядом со мной и прямо напротив Безротого, вздрогнул, и, подняв взгляд от книги, я увидел, что оба смотрят прямо в глаза друг другу.
— Скажи им… — произнес Безротый, хотя я был уверен, что его странные губы даже не шевельнулись, а голос вновь показался искаженным, словно слова его проходили через целый лабиринт коридоров, прежде чем достигнуть моих ушей.
— Э… сейчас почти полночь, — сообщил Полосатый, болезненно улыбнувшись сначала Джоку, а потом мне.
— Угу, — язвительно заметил Джок. — Каждую ночь, и примерно в это время… Ты весьма наблюдателен…
— Да, — сказал Полосатый, не обращая внимания на насмешку. — Так оно и есть, но все дело в том, что мы трое… вернее, четверо, — поправился он, кивая в сторону своих спутников, — члены малоизвестной… э… религиозной секты. Мы должны совершить обряд, и были бы вам весьма признательны, если бы вы, джентльмены, вели себя тихо…
Я понимающе кивнул. Я человек вполне терпимый, но Джок считал иначе.
— Секта? — резко бросил он. — Обряд? — Он с отвращением покачал головой. — Так, я член Шотландской церкви, и вот что я вам скажу — к черту все ваши языческие обряды…
Безротый сидел выпрямившись, не говоря ни слова и ничего не делая, но когда он повернулся и посмотрел на Джока, глаза его сузились до щелочек, а брови неодобрительно сошлись над переносицей.
— Э… возможно, будет лучше, — поспешно сказал Полосатый, наклоняясь через узкий проход к Безротому, настроение которого явно переменилось, — если они… э… заснут?
Это абсурдное заявление или вопрос, после которого Джок тупо уставился на Полосатого, а я изо всех сил пытался понять, что имеется в виду, было адресовано Безротому, который, не сводя взгляда с разъяренной физиономии Джока, согласно кивнул.
Не знаю, что произошло после — мне показалось, будто меня внезапно «выключили». Я заснул, но не совсем, скорее погрузился в транс, полный странных впечатлений и мысленных образов, изобилующий неприятными и реалистичными ощущениями, туманными обрывками мыслей и воспоминаний, которые всплывали в моем сознании, смешиваясь с мыслями странных людей в одном купе со мной…
Но даже в этом полусонном состоянии мозг мой продолжал работать, возможно, даже в полной мере. Все мои чувства продолжали действовать: я слышал стук колес и ощущал едкий запах табака из пепельниц в купе. Я видел, как Усатый достает с полки над головой складной столик, раскладывает его и ставит в проходе, между собой и Безротым и Полосатым с его спутником, видел рисунки на его крышке, вызывавшие ассоциации с экзотическими творениями Чандлера Дэвиса[6], и пытался понять их предназначение. Голова моя, похоже, откинулась назад, опершись об угол мягко покачивающегося купе, поскольку я видел все это, даже не двигая глазами — на самом деле я сильно сомневался, что вообще могу двигать глазами, и не помню, чтобы даже пытался это делать.
Я увидел книгу — том в необычном переплете, название которого, «Тосканские ритуалы», было написано архаичными выжженными буквами на его корешке. Книгу достал Полосатый и благоговейно раскрыл на ритуальном столике, так что все, кроме Безротого, Джока и меня, могли видеть текст. Однако Безротого, казалось, приготовления нисколько не интересовали, словно он уже видел все это раньше, много раз…
Зная, что я сплю — или нет? — я подумал о названии — «Тосканские ритуалы». Где я мог прежде слышать о подобной книге или книгах? Я подсознательно чувствовал, что название мне знакомо, но в какой связи?
Где-то на границе поля зрения я видел Джока, голова которого безвольно покачивалась, судя по всему, в таком же трансе, а глаза неотрывно смотрели на задернутые занавески на окне купе. Уголком правого глаза я видел губы Полосатого и Усатого, двигавшиеся почти в идеальном ритме, и представил себе губы Другого — так я назвал четвертого, остававшегося для меня невидимым, — делавшие то же самое. Все хором негромко читали некую замысловатую молитву.
Молитву? «Тосканские ритуалы»? Какому темному «божеству» они поклонялись?… И почему именно эта мысль возникла в моем спящем или загипнотизированном мозгу? И что теперь делает Усатый?
Он доставал из сумки какие-то предметы, аккуратно выкладывая их на церемониальный столик. Три из них он положил в одном углу стола, ближе к Безротому. Круглые пшеничные хлебы в форме колес с ребристыми спицами. Кто там писал о жертвоприношении круглых хлебов?..
Фест?[7] Да, Фест — но опять-таки, в какой связи?
Потом я услышал имя, произносимое нараспев троими участниками ритуала, но среди них не было Безротого, который продолжал сидеть выпрямившись.
— Сумман, Сумман, Сумман… — пели они, и неожиданно все встало на место.
Сумман! Которого Марциан Капелла называл Повелителем преисподней… Теперь я вспомнил… об ужасных «Тосканских ритуалах», «книгах, содержащих литургию Сумману…», как писал Плиний в своей «Естественной истории». Конечно же, Сумман, владыка Ночи, Ужас, Идущий во Тьме, Сумман, у которого было столь мало поклонников и культ которого был окружен такой тайной и страхом, что, если верить святому Августину, даже самые любознательные не могли ничего о нем узнать.
Значит, Безротый, который вел себя столь равнодушно во время обряда, в котором участвовали остальные, наверняка был жрецом культа.
Хотя взгляд мой был прикован к одному месту, и в центре моего поля зрения находилась одна из трех картинок на стене купе, прямо над головой Усатого, я, тем не менее, отчетливо видел лицо Безротого, а слева, словно в тумане, лицо Джока. Молитва подходила к концу, завершаясь призывом к «божеству» и предложением хлеба. Похоже, впервые за все время Безротый проявил какой-то интерес к происходящему. Он повернул голову, взглянув на столик, и когда я уже не сомневался, что он протянет руку и возьмет хлеб, поезд дернулся, и Джок соскользнул со своего сиденья, так что голова его оказалась где-то на уровне правой руки Безротого. Безротый резко повернул голову, и в его холодных глазах блеснула неподдельная ярость. Брови его ощетинились, черты лица напряглись, и лишь странный нарисованный рот оставался лишенным каких бы то ни было эмоций. Однако он даже не попытался подвинуть голову Джока.
Лишь потом я понял, что произошло. К счастью, я не мог охватить взглядом все купе и то, что в нем происходило. Я видел лишь, как лицо Джока, выглядевшее на границе моего поля зрения лишь как неясный силуэт с более темными пятнами на месте глаз, носа и рта, внезапно исказилось, словно от ужаса или боли. Он не произнес ни слова, не в силах вырваться из проклятого транса, но глаза его вылезли из орбит, а лицо судорожно дернулось. Если бы я только мог отвести взгляд, или вообще закрыть глаза, чтобы не видеть эту жуткую картину и уставившегося на него Безротого… Затем я заметил происшедшую с Безротым перемену. До этого кожа его была землисто-серого цвета, как и у всех нас в слабом свете то вспыхивавшей ярче, то тускневшей лампочки на потолке. Теперь же, казалось, он покраснел; по его лицу ползли розоватые волны неестественного цвета, с которыми сливалась красная щель его рта. Казалось, будто… Господи! У него не было рта. Нарисованная щель полностью исчезла на наливающемся краской лице, и остались лишь глаза и нос.
