— Я никогда не стрелял в человека ни нечаянно, ни нарочно, — отозвался Джо.

— Так кто же выстрелил из ружья? — спросил мистер Тревор.

Джо не отвечал.

— Рошбрук, — сказал мистер Тревор, — я боюсь, что ничем не могу быть вам полезен при таких условиях. Если бы не слезы вашей сестры, я бы не взялся защищать вас. Вашего поведения я понять никак не могу, мотивы ваших поступков для меня совершенно необъяснимы, поневоле приходится думать, что вы совершили преступление и не хотите сознаться в нем никому, даже своим лучшим друзьям.

— Можете думать обо мне, что хотите, сэр, — отвечал Джо, — и пусть меня обвинят, пусть приговорят к казни, во знайте: клянусь вам спасением моей души, что я невинен. Я вам очень благодарен, сэр, за ваше участие ко мне, искренно признателен вам и за ваш отзыв о моей сестре Мэри. Но больше ничего не могу сказать вам.

— После такого категорического заявления мне остается только уйти, — сказал мистер Тревор. — Ради вашей сестры я буду защищать вас, как смогу и сумею при подобных условиях.

— Очень, очень вам благодарен, сэр, — отвечал Джо. — Поверьте, это не фраза, я от всей души вас благодарю.

Мистер Тревор с минуту смотрел на нашего героя. Что-то в нем было такое светлое, ясное, прямое и искреннее, что адвокат глубоко вздохнул, уходя из камеры.

Следующее его свидание с Мэри было непродолжительно Он сказал ей, что упорство ее брата до невозможности затрудняет защиту, но что все-таки он, Тревор, попробует его защитить.

После свидания с Тревором Мэри поспешила уехать в Остин-Голль. Она сейчас же прошла к мистрис Остин и передала ей мнение Тревора, а также сообщила о непонятном для адвоката упрямстве Джо.

— Мэм, — сказала Мэри после небольшого колебания, — я считаю, что в этом деле я не должна иметь от вас никаких секретов. Надеюсь, вы не будете гневаться, если я вам скажу, что мне удалось открыть тайну, которую вы от всех скрываете.

— А именно, Мэри, какую тайну вы открыли? — спросила мистрис Остин, с тревогой вглядываясь в лицо своей доверенной служанки.

— Я открыла, что Джозеф Рошбрук ваш сын, — сказала Мэри, становясь на колени и целуя руку матери своего названного брата, которого она так искренно любила. — Но вы не бойтесь, эта тайна останется при мне! — прибавила она.

— Я и не пытаюсь отрекаться, я бы все равно сама вам это вскоре же сказала, — отвечала мистрис Остин. — Но как вы сделали это открытие, Мэри?

Мэри объяснила.

— Мистеру Тревору я ничего не сказала, — прибавила она, — но скрыть от Джо я была не в силах. Уж вы не сердитесь.

— А что сказал на это мой бедный мальчик?

— Он сказал, что не хочет видеться с вами, пока не кончится суд. О, мэм, какое тяжкое самопожертвование! Но я его не браню. Это его долг.

— Мэри, я боюсь не за сына. Как бы то ни было, он невинен. Я боюсь за мужа. Если он услышит об этом процессе — Боже мой, что с ним будет! Я и представить себе не могу. Как бы это от него скрыть? Бог видит, что он уже и так достаточно много выстрадал… Однако, что же это я говорю? Я вздор болтаю.

— О, мэм, я знаю все! Между вами и Джо я не могла остаться с завязанными глазами. Когда я сказала Джо, что это дело рук его отца, он ничего мне не возразил, промолчал. Не отвечайте и вы, мэм. Промолчите. О своем подозрении я никому ничего не скажу, из меня клещами не вырвут того, что я знаю.

— Я вам верю, Мэри. Может быть, оно и к лучшему, что вы все узнали. Когда же будет суд?

— Говорят, сессия с присяжными заседателями откроется завтра утром.

— О, как бы мне хотелось его обнять поскорее! — воскликнула мистрис Остин. — Дитя мое! Сын мой! Мальчик мой Джо!

— Я понимаю, как должен быть страшен для вас, как для матери, этот процесс!.. Только бы его не осудили!..

— Да, только бы не осудили… А если осудят — о, я не знаю, что тогда будет!.. Мэри, вам лучше вернуться в Эксетер. Поезжайте туда, но пишите мне каждый день. Будьте при нем, поддерживайте его и укрепляйте. Да услышит милосердый Бог молитвы несчастной измученной матери! А теперь оставьте меня одну. Да благословит вас Бог, хорошая, добрая женщина! Да подкрепит Он вас! Прощайте пока.

Мэри возвратилась в Эксетер. На следующий день предстояло разбирательство дела Джо. Она полагала, что ей гораздо лучше находиться при Джо, своем названном брате, чем быть свидетельницей мучений мистрис Остин, которых она все равно не могла облегчить. Мистер Тревор попытался еще раз урезонить своего подзащитного, но наш герой остался при прежнем решении. На суд мистер Тревор вышел мрачный и недовольный, но, тем не менее, исполнил свой долг. Джо посадили за решетку, но его наружность настолько не соответствовала предъявленному к нему обвинению, что публика сразу стала его жалеть. Зрители ожидали увидеть на скамье подсудимых какого-нибудь опустившегося негодяя, а перед ними был красивый и изящный юноша интеллигентного вида, державший себя с полным достоинством, без робости, но и без малейшей дерзости. Отпечаток грусти лежал на всей его фигуре и лицо его было очень бледно, но это ни в каком случае не могло служить доказательством его виновности. Сидеть на скамье подсудимых всякому тяжело, даже хотя бы и невиннейшему из людей.

Состав присяжных был избран, и они заняли свои места. Суд открылся. Прочитали обвинительный акт.

— Дело началось восемь лет тому назад, — заметил судья, взглядывая на подсудимого. — Обвиняемому было тогда, должно быть, очень немного лет. Он был еще в детском возрасте.

— Возраст был детский, но преступление далеко не детское, — заметил коронный обвинитель.

По мере того, как судебное следствие подвигалось вперед, симпатии публики к подсудимому уменьшались. Он сидел, опустив голову и плотно сжав губы.

Обвинитель сказал свою речь. Поднялся мистер Тревор, защитник подсудимого.

Он начал с того, что назвал в высшей степени смешною самую мысль о том, будто такой ребенок, каким был восемь лет тому назад подсудимый, мог совершить столь тяжкое преступление.

— Взгляните на него, господа присяжные заседатели! Убийство разносчика Байрса совершено более восьми лет тому назад. Моему подзащитному и сейчас-то на вид не больше семнадцати. Сколько же лет ему было тогда? Он и ружья-то не мог тогда, вероятно, поднять.

— В деле нет сведений о возрасте подсудимого, — заметил судья.

— Нельзя ли нам узнать, сколько ему лет? — спросил один из присяжных.

— Всего лучше на этот вопрос может ответить сам подсудимый, — отвечал судья. — Подсудимый, сколько вам лет? Вам уже есть семнадцать?

— Мне двадцать второй год, милорд, — отвечал Джо, не обращая внимания на кивки головой, которые делал ему защитник.

Мистер Тревор только губы прикусил на такую неуместную правдивость нашего героя. Ссылка на молодость подсудимого была одним из немногих козырей, имевшихся в руках защитника, и этот козырь у него вырвал сам же подзащитный!

Мистер Тревор, однако, не сдался. Он указал присяжным на неясность свидетельских показаний и закончил свою речь так:

— Без всякой предвзятости в пользу подсудимого, господа присяжные заседатели, мне все дело представляется в таком виде. Допустим, что разносчик Байрс погиб от руки подсудимого Рошбрука. Ни отрицать, ни утверждать это у нас нет оснований, потому что свидетельские показания не дают для этого достаточных данных. Встреча подсудимого с Байрсом была совершенно случайной. Убивать Байрса у него не было никаких причин. Его смерть ни на что не была нужна подсудимому. Ружье могло выстрелить только случайно. Выстрел оказался роковым, но это не вина моего клиента, с его стороны злой воли не было. С перепуга он не придумал ничего лучше, как убежать и скрыться. Поступок совершенно ребяческий, господа присяжные, но ведь сколько же ему было тогда лет? Не более двенадцати. Так я объясняю себе, и совершенно беспристрастно, это дело, и я думаю, господа присяжные заседатели, что ваш здравый смысл и ваша интеллигентность несомненно побудят вас со мной согласиться и разделить мой взгляд.