Вскоре надо мною повис рой крохотных мушек. Они бестолково кружились над моим лицом, многие уселись на меня, и черные брюки из-за них стали серыми. Я не обратил на них особенного внимания. Вечерами, когда стихает ветер, многие насекомые собираются в брачные скопища, толкутся в воздухе роями, выбирая какое-либо возвышение, ориентир, камень, куст или даже лежащего человека. Служить приметным ориентиром для тысячи крошечных насекомых мне не составляло особого труда. Только почему-то некоторые из них уж слишком назойливо крутились возле лица и стали щекотать кожу. Вскоре я начал ощущать болезненные уколы на руках и голове. Особенно доставалось ушам. И тогда я догадался, в чем дело: маленькие мушки прилетели сюда не ради брачного роения и не так уж безобидны, как мне вначале показалось. Проверить догадку было нетрудно. Вынул из полевой сумки лупу, взглянул на то место, где ощущался болезненный укол, и увидел самого маленького из кровососов — комарика-мокреца (Ceratopogonidae).

Личинки мокрецов, тонкие и белые, развиваются в воде, в гниющих растительных остатках, под корою деревьев, в сырой земле. Взрослые комары питаются кровью животных и нападают даже на насекомых. Но каждый вид избирает только определенный круг хозяев. Они очень докучают домашним животным и человеку, и не зря в некоторых местах Европы мокрецов окрестили за особенности их поведения «летней язвой».

Но удивительное дело! Мокрецы нападали только на меня. Мои же спутники, занятые бивачными делами, ничего не замечали.

Я быстро поднялся с брезента. Мокрецов не стало. Оказывается, они летали только над самой землей.

Сумерки быстро сгущались. Сурки давно исчезли под землей. В ущелье царила глубокая тишина. И когда мы сели ужинать, все сразу почувствовали многочисленные укусы «летней язвы».

Не в пример своим спутникам я хорошо переношу укусы комаров и мошек и мало обращаю на них внимания. Не страдаю особенно и от мокрецов. Но почему-то они меня больше обожают, чем кого-либо из находящихся рядом со мною. Странно! Как будто с сурками у меня мало общего. Ни сурчиная полнота, ни медлительность и чрезмерное добродушие мне не свойственны. Ни горных баранов, ни горных козлов здесь уже не стало, и мокрецы давно приспособились питаться кровью сурков. Быть может, поэтому они вначале медлили, а потом напали только на меня, когда я лежал на земле. Они привыкли не подниматься высоко над землей. Еще они лезли в волосы головы. Волосатая добыча для них была более привычной. Остальные причины предпочтения ко мне, оказываемые крохотными жителями ущелья, таились, по всей вероятности, в каких-то биохимических особенностях моей крови.

Как бы там ни было, ущелье, так понравившееся нам колонией сурков, оказалось не особенно гостеприимным. Пришлось срочно на ночь натягивать над постелями марлевые пологи, хотя спать в них летом душно.

Рано утром, едва заалел восток, один из наиболее ретивых и сварливых сурков долго и громко хрюкал и свистел, очевидно, выражая свое неудовольствие нашим вторжением в тихую жизнь их небольшого общества и желая нам поскорее убраться подальше. Мы вскоре удовлетворили его желание и, поспешно собравшись, не завтракая, отбиваясь от атаки почти неразличимых глазом кровососов, с горящими ушами покинули ущелье. Нет, уж лучше, мокрецы, насыщайтесь своими сурками!

Вероятно, мокрецам было кстати наше появление. Для них мы представляли все-таки какое-то разнообразие в меню.

Через несколько лет произошла еще одна немного забавная встреча с мокрецами в роще разнолистного тополя на правом берегу реки Или близ мрачных гор Катутау. Роща придавала особенно привлекательный облик пустыне и очень походила на африканскую саванну. Я остановился возле старого дуплистого дерева. Никто не жил в его пустотелом стволе, и квартира-дупло пустовала. Уж очень много было в этой роще старых тополей. Внимание мое привлекло одно небольшое дупло. У его входа крутился небольшой рой крошечных насекомых. Кое-кто из них, видимо утомившись, присаживался на край дупла, но вскоре снова начинал воздушную пляску. Кто они и что означал их полет небольшим роем?

Я поймал несколько участников компании, взглянул на них через лупу и узнал мокрецов.

Дупло находилось на уровне моей головы. Я долго разглядывал пляшущих кровососов, никто из них не пожелал обратить на меня внимания. Видимо, все они относились к тем, кто привык питаться кровью каких-то жителей, обитающих в дуплах, возможно, скворцов — они носились в роще озабоченные семейными делами — или удода. Только один из маленьких кровососов, как мне показалось, слегка укусил меня за ухо.

Нас трое. Мы идем друг за другом по самому краю песчаной пустыни рядом с роскошным зеленым тугаем. Туда не проберешься. Слишком густые заросли и много колючек. Иногда ноги проваливаются в песок там, где его изрешетили своими норами большие песчанки.

Вечереет. За тугаями и рекой синеют горы Чулак. Постепенно синева гор густеет, становится фиолетовой.

Легкий ветер гонит вслед за нами облако москитов. Они выбрались из нор песчанок и не прочь полакомиться нашей кровью. Но вот интересно! Белесые и почти неразличимые кровопийцы избрали местом пропитания наши уши. Мы усиленно потираем ушные раковины, и они постепенно наливаются кровью, краснеют, горят. С ними происходит то, что как раз и нужно охотникам за нашей кровью. Из таких ушей легко сосать кровь.

Проклятые москиты испортили все очарование вечерней прогулки, и сильный запах цветущего лоха, и щелкание соловьев уже не кажутся такими прелестными, как вначале.

Солнце садится за горы, темнеет. Мы поворачиваем обратно к биваку, навстречу ветру, и москиты сразу же от нас отстают. Неважно они летают, слишком малы.

— Не кажется ли странным, — спрашиваю я своих спутников, — что москиты кусают только за уши?

— Да, действительно странно! — говорит один.

— Наверное, на ушах тонкая кожа! — отвечает другой.

Но и за ушами, и на внутренней поверхности предплечий кожа еще тоньше и к ней — никакого внимания. Неужели москиты следуют издавна принятому обычаю? Их главная пища — кровь больших песчанок. Эти грызуны размером с крупную крысу покрыты шерстью и разве только на ушах она короткая и через нее легко проникать коротким хоботкам. Но как они ловко разбираются в строении животных, раз отождествили уши человека с ушами грызунов!

На следующий день мы путешествуем на машине вдоль кромки тугая по пескам и часто останавливаемся. Моим спутникам, москвичам, все интересно, все в диковинку, все надо посмотреть и, конечно, запечатлеть на фотопленку. Встретилось гнездо бурого голубя, сидит на кусте агама, под корой туранги оказался пискливый геккончик. У геккончика забавные глаза, желтые в мелких узорах, с узким щелевидным зрачком. Если фотографировать его голову крупным планом, получится снимок настоящего крокодила. Геккончик замер, уставился на меня застывшим глазом. Пока я готовлюсь к съемке, на него садится большой коричневый комар (Aedes flavescens), быстро шагает по спине ящерицы и, наконец устроившись на самом ее затылке, деловито вонзает в голову свой длинный хоботок. Вскоре его тощее брюшко постепенно толстеет, наливается янтарно-красной ягодкой. Комар ловко выбрал место на теле геккончика! Его на затылке ничем не достанешь. Тоже, наверное, обладает опытом предков и кусает с расчетом.

Мои спутники не верят в рациональность поведения кровососов. Я же напоминаю им, что и клещи на теле животных очень ловко присасываются в таких местах, где их трудно или даже невозможно достать. Так же поступают и слепни. А тот, кто не постиг этого искусства, отметается жизнью, остается голодным и не дает потомства.

Тихое утро в ущелье Тайгак. Издалека доносится квохтание горных курочек. Крикнет скальный поползень. Прошелестит прозрачными крыльями стрекоза, в зарослях полыни тоненьким звоном запоет рой ветвистоусых комаров. Множество других негромких звуков подчеркивает удивительную тишину скалистых гор.