Хоа смутилась и опустила голову.

— Молодец, — сказал он, ласково положив руку ей на плечо. — В госхозе тогда интересно, когда со всеми вместе работаешь, а если бездельничать да дома торчать, непременно соскучишься. Никто из нас, южан, не сидит здесь, на Севере, сложа руки. Но учти, труд — дело серьезное. Глянь-ка на руки бригадира. Видишь, все сплошь исцарапаны! Не боишься? Чтобы потом не хныкать!

— Не боюсь, — покраснела Хоа.

Дядя Тхай сжал ее худенькую, еще не тронутую загаром руку.

— Верю, ты у нас молодец! Поработай в поле, глядишь, и, силенок прибавится. Кстати и загоришь, а то уж больно ты бледная.

Не отпуская от себя Хоа, он показал ребятам на подводы, стоявшие у холма. Они были предназначены для того, чтобы перевозить орехи с поля на место сушки. Запряженные в них буйволы лениво обмахивались хвостами, отгоняя надоедливых насекомых.

— Попросите разрешения у бригадира, и пусть эта «техника» отвезет вас в поле. Приступайте к работе.

Арахис в госхозе не высаживали на специальных плантациях, он рос на грядках между рядами каучуковых деревьев.

Пионерам отвели отдельный участок. Сначала хотели разбить их на группы, чтобы каждая такая группа работала вместе со звеном взрослых. Но ребята упросили дать им самостоятельное задание.

Мальчишку все, как по команде, сняли рубашки. Потные, обнаженные спины блестели в лучах поднимавшегося солнца. Многие успели уже перемазаться по уши: трудно было удержаться и не запустить разок-другой в приятеля комком глины.

Зато девочки вели себя примерно и, как всегда, были прилежны и аккуратны.

Собственно говоря, мальчишки расшалились так потому, что очень обрадовались, получив самостоятельное задание. Девочки же считали, что ничего особенного в этом нет, что так и должно быть, а потому и работали серьезно и молча.

С мягким шелестом выдиралась из земли ботва, разносился сладкий, пряный запах свежеразрытой земли и молодого арахиса…

Минь и Хоа работали рядом. В школе Хоа часто ходила на воскресники, но там все было совсем до-другому. Вокруг подруги, которых она знала уже не первый год, да и сама работа была привычная.

А здесь ей трудно угнаться за остальными: она ведь совсем не привыкла работать в поле. Хоа то и дело с завистью поглядывала на согнувшуюся над соседней грядкой девочку со смешными маленькими, косичками. Заколотые на макушке, они похожи были на едва прорезавшиеся рожки теленка. Работа у нее спорилась, и она далеко обогнала всех.

Хоа стыдно было отставать от местных ребят. Но жесткая ботва ободрала ей все ладони, они покрылись волдырями и горели; каждое движение причиняло ей боль. И все же когда Минь спрашивала: «Ты не устала? Не содрала себе руки?», она решительно мотала головой и, отерев со лба пот, продолжала работу.

Поодаль несколько пионеров грузили собранный арахис на подводу, правил которой наш давний знакомый Вьет.

Он, надо сказать, особого усердия не выказывал. Сидя в стороне, он с интересом наблюдал, как бегают взад и вперед, пыхтя от натуги, его товарищи, нагружавшие подводу. Ни окрики их, ни обращения к его совести не помогали. Он хладнокровно дожидался, пока подвода не будет нагружена доверху, потом взгромождался на самый верх и деловито настегивал своих буйволов. Как говорится, он не горел на работе.

Мало этого, всю дорогу, не закрывая рта, он лущил орехи… Ребята прямо кипели:

«Мы ни одного ореха не трогаем, а он вон что выделывает!»

Но Вьету все было нипочем. Ему один верный человек открыл по секрету, что от сырого арахиса белеют зубы; мог ли он упустить счастливый случай!

Прозвучал горн — перерыв на отдых. Ребята тесным кольцом окружили Нгока. Он рассказывал увлекательную историю о тяжбе зайца с бесом.

Но им не долго пришлось наслаждаться рассказом. Нгок неожиданно прервал свое повествование. Он обратил внимание на Хоа, которая шла вдоль грядки, то и дело нагибаясь и что-то подбирая с земли. Его ужасно заинтересовало: что она делает, когда все отдыхают? Такое усердие показалось ему подозрительным.

Вытянув длинную тощую шею, он бросил своих слушателей и помчался к грядке.

— Перерыв, уважаемая, перерыв. Отдыхать надо. Чем, интересно, вы здесь занимаетесь? — спросил он самым язвительным тоном, на какой был способен.

— Разве ты не видишь? — подняла голову Хоа.

Нгок пожал плечами.

— Видеть-то вижу, да только странно мне это. Потому и спрашиваю.

— Ничего странного, — отрезала Хоа. — Собираю потерянные орехи для Ни Ай.

— Так… Но ведь вы на это не имеете права, уважаемая, — громко, так, чтобы слышали все, сказал Нгок. Он прямо-таки сгорал от желания отомстить ей за тот «диспут» в библиотеке. — Вы не имеете никакого права, — повторил он. — Взгляните, разве кто-нибудь занимается подобным делом? Нехорошо это, присваивать общественное добро, некрасиво, уважаемая!

Ребята уже толпились вокруг.

Хоа почти никого из них не знала. Она переводила взгляд с одного на другого, ища у них поддержки, но вокруг были одни незнакомые лица, и она почувствовала себя очень одинокой.

— Правильно, нечего таскать общественный арахис! — крикнул кто-то.

— Пускай отдаст орехи! — поддержал другой, тоже не разобравшись, в чем дело.

Заручившись сторонниками, Нгок поднял вверх худую, как плеть, руку и торжественно провозгласил:

— Надеюсь, все понимают ценность арахиса как технической культуры номер один. Незаконное присвоение…

Этого Хоа уже не могла вынести. Она рывком сунула руку в карман и вывернула его наизнанку. Несколько орешков выпали оттуда на землю.

Нгок от неожиданности умолк.

И тут как раз подбежала Минь. Спросив у ребят, что случилось, она с возмущением накинулась на Нгока:

— Как тебе не стыдно! Перестань сейчас же!

Обычно тихая и молчаливая, Минь разозлилась не на шутку. Это бросилось всем в глаза.

— Да я… — растерялся Нгок, но Минь не дала ему договорить.

— Эх, ты! Молчал бы лучше! Ребята, послушайте! Хоа с самого начала ни единого орешка не съела. В перерыв она предложила мне пройтись по грядкам, подобрать потерянные орехи для маленькой Ни Ай.

Нгок взмахнул было рукой, собираясь ей возразить, но вдруг его ухватил за запястье Кук.

— Эй, Чан Хынг Дао, — сказал он насмешливо, — что это у тебя на губах налипло? Ты ведь больше всех арахиса съел, вон даже шелуха пристала. А еще других стыдишь!

Нгок вздрогнул и быстро отер рот. Ребята расхохотались.

— Ну как, теперь чисто? — спросил он и расхохотался вместе со всеми.

Но тут среди общего смеха послышался чей-то плач. Это, не в силах больше сдержаться, заплакала Хоа.

Глядя на нее еще минуту назад, никто бы не подумал, что она может заплакать. А сейчас она плакала горько, навзрыд.

Хоа бросила все и ушла, не дожидаясь конца работы.

Она шла по дороге и плакала. Следом, уговаривая ее, бежала Минь.

— Хоа! Вернись, пожалуйста, Хоа! Не обращай ты на Нгока внимания, мы ведь все за тебя!

Но уговоры не помогали. Минь в конце концов остановилась и долго еще смотрела вслед удаляющейся Хоа.

Наступил полдень. Зной, и без того невыносимый, усиливался. Было очень душно. Окружавшие долину холмы застыли в раскаленном мареве. Жара, казалось, стекала по склонам холмов сюда, в долину, затопляя деревья, дома, тропинки. Все живое попряталось. Лишь изредка в небе пролетала одинокая глупая птица, да как ни в чем не бывало трещали цикады.

Хоа, облокотившись на подоконник, уныло глядела на улицу. Был час послеобеденного отдыха, но ни ей, ни отцу не спалось. И, пожалуй, не жара была тому причиной. Каждого по-своему встревожило утреннее происшествие.