Зазвенел звонок.

— Помиримся, — предложил Мадис.

— Нет, — сказал я. — Примирения мне не надо.

— Я же не хотел, чтобы это так получилось.

— Но все-таки это получилось именно так.

— Я-то не виноват в этом.

— Именно ты виноват. В другой раз выбирай получше, кому доверяться.

Я вдруг подумал, что Мээли все-таки мировая девчонка. Ведь она подозревала меня, меня и Олева. Но даже Линда, ее лучшая подруга, не знает, что она подозревает нас. Мадису есть чему у нее поучиться.

— Я на тебя не сержусь, — сказал я, когда мы выходили из гардероба. — И никакого примирения мне не надо.

На уроке, когда задание было записано в дневники, Мадис вдруг поднял руку.

— Чего тебе, Салувээр?

Мадис поднялся из-за парты:

— Я хотел бы пересесть на другую парту.

— Что это вдруг тебе не нравится нынешнее место? — спросила классная руководительница.

— Я отсюда не вижу как следует, — сказал Мадис. — Я пересел бы на первую парту.

Первая парта у окна оставалась у нас свободной, там никто не сидел.

— Хорошо, — сказала классная руководительница и обратилась к Арви: — А ты не хочешь пересесть?

— Он не хочет, — ответил Мадис за Арви. — У него острое зрение.

Мадису всегда нравилось сидеть на последней парте. И для всех было полнейшей неожиданностью, что он захотел пересесть на первую парту, прямо перед учительницей.

Класс многозначительно шептался.

ВЕЛИКИЕ ЛУКИ

16 января 1943 года части Красной Армии окончательно сломили упорное сопротивление противника под Великими Луками и освободили этот важный стратегический пункт.

Солдаты и командиры Эстонского корпуса проявили под Великими Луками большое мужество и высокое боевое мастерство.

Бойцы Эстонского корпуса захватили в плен начальника фашистского гарнизона Великих Лук фон Засса, отпрыска бывших Сааремааских баронов.

Таков краткий итог сообщения Московского радио в тот день.

У Олева в комнате есть довольно большая настенная карта, где линия фронта отмечена флажками, приколотыми к карте булавками. Когда передача окончилась, Олев переставил один флажок прямо в Великие Луки.

Я решил, что теперь тоже раздобуду себе большую настенную карту. Пока немцы двигались только на восток, меня это не интересовало. Зато теперь, когда наши освобождают землю от оккупантов, такая карта обязательно нужна.

— Ну, что скажешь? — спросил Олев.

— Чистая работа, — сказал я. — И даже этот фон Засс у нас в руках. Сопротивлялся, сопротивлялся, а все-таки вынужден был поднять лапки!

— А сколько солдат из-за него погибло!

— А он, наверно, считал, что баронская жизнь дороже.

Обсудив эту новость, мы решили, что надо сегодня же сообщить гимназии про освобождение Великих Лук.

Уже недели две ни в одном классе не появлялось сообщений Советского Информбюро.

Мы просто сделали перерыв, чтобы зря не провалиться. Директор был настороже. И, в конце концов, это очень опасное дело. Поэтому-то мы решили, что сообщения Советского Информбюро станут появляться на классных досках только в случае самых важных событий и самых больших побед.

И вот наступила пора нам действовать.

Мы пришли в гимназию как раз тогда, когда в начальной школе закончился учебный день. Среди суеты и детского крика в раздевалке мы кое-как повесили свои пальто туда, где раздевается наш третий класс.

Так опасность разоблачения была значительно меньше. Никто не должен был знать, что мы первыми пришли в школу. Олев для конспирации даже надел сегодня свое старое зимнее пальто. Он уже довольно здорово из него вырос и давно его не носит, поэтому лишь очень немногие видели его в этом пальто. Портфели мы тоже спрятали в раздевалке.

Учителя начальной школы уже покинули здание, а наши еще не пришли. Именно этот момент нам и надо было использовать. Чтобы к тому времени, когда начнут приходить гимназисты и учителя гимназии, сообщение уже было написано на доске. А мы сами должны исчезнуть, как сквозь землю провалиться, чтобы никто не вздумал заподозрить нас.

— Хочешь писать или сторожить? — спросил Олев, когда мы вошли в свой класс.

— Сегодня моя очередь.

До этого всегда писал Олев. Но я считал, что так несправедливо.

— Хорошо, — сказал Олев. — В случае чего я войду в класс. Тогда мгновенно стирай с доски сообщение и пиши какой-нибудь алгебраический пример — будто ты решаешь его.

Неподалеку от двери в наш класс висела доска объявлений. Мы договорились, что Олев станет возле нее и сделает вид, будто читает там что-то. Нельзя же просто так торчать у двери класса. На тот случай, если кто-нибудь из наших учеников вдруг появится на горизонте, у Олева оставалось достаточно времени, чтобы успеть предупредить меня.

Итак, начали.

Я взял мел и принялся писать.

Первая строчка.

Вторая строчка.

Третья…

Четвертая…

Я и не представлял себе, насколько медленно писать печатными буквами. К тому же и рука у меня слегка дрожала. Это было достаточно неприятно — дрожь в руке.

Пятая строчка.

Шестая…

Эти короткие строки должны были дать ученикам нашего класса ясное представление о блистательной победе Красной Армии, об освобождении очень важного стратегического узла Великие Луки, о крупном поражении немцев, об отваге советских бойцов.

Следовало выделить роль Эстонского корпуса в освобождении Великих Лук.

И пленение фон Засса нельзя было не отметить. Надо было обязательно написать, что потомок бывших эстонских баронов фон Засс сдался в плен.

Седьмая строчка.

Восьмая…

«Смерть немецким оккупантам…»

Теперь все. Не хватало только трех восклицательных знаков в конце.

Но…

Эти три восклицательных знака мне так и не удалось поставить.

Дверь класса отворилась. Мгновенно тряпка оказалась у меня в руке. И в этот момент мне показалось, что земля уходит у меня из-под ног. Вместо Олева я увидел в дверях Мадиса Салувээра! Он стоял и уже читал сообщение.

— Подожди, не стирай, дай прочесть. Ты не бойся, — сказал Мадис. — Я вас не выдам.

— А где же Олев?

— Директор позвал его к себе в кабинет. Олев стоял на часах, да?

Я кивнул. Теперь уже не имело смысла таиться.

Мадис сел за первую парту. Теперь это была его парта. И начал что-то писать.

А я вытер доску.

Хотя Мадис и обещал молчать, но директор ведь увел с собой Олева. Нельзя ни в коем случае оставлять сообщение на доске — Олева видели и подозрения сразу же пали бы на него. Во всяком случае, на сей раз нашу затею придется оставить.

Я спустился в раздевалку, перевесил наши пальто и забрал портфели.

И чего мог хотеть директор от Олева?

А случилось вот что.

Олев стоял перед доской объявлений и что-то там читал. То есть, конечно, он только делал вид, будто читает.

И вдруг в конце коридора показался директор. Олев хотел тут же броситься и предупредить меня, но услышал голос директора:

— Кивимяги! Пожалуйста, подойдите-ка сюда!

Что оставалось делать Олеву?

Он пошел к директору, надеясь, что тот хочет только спросить о чем-нибудь. Но выяснилось, что дело гораздо серьезнее.

— Пойдемте ко мне в кабинет, — сказал директор. — У меня там с окна сорвалась маскировочная штора. Может быть, вдвоем мы как-нибудь приладим ее.

— Я сбегаю к школьному сторожу за молотком и гвоздем, — предложил Олев.

Он хотел любой ценой освободиться от директора, чтобы предупредить меня.

Но директор сказал:

— Не надо. Молоток и гвозди сторож уже принес сам. Но у него приступ ревматизма, так что он не может взобраться на окно. Вы-то, наверно, с этим справитесь, да?

Конечно, не мог же Олев ответить, что у него тоже как раз приступ ревматизма. Он судорожно искал хоть какую-нибудь уважительную причину, чтобы отказаться, как вдруг в коридоре показался Мадис Салувээр.