– Черти не возьмут твоего Матюшу! Придет.

– Да не об этом я. Матюши нет, а земля сохнет. Останемся без хлеба. Попахал бы ты, батюшка.

– Попахал бы! Придумала… А за пчелой ты будешь ходить? Ты что, разорить меня хочешь? Я от пчелы хозяином стал.

– Батюшка…

Но Захар не стал слушать невестку, встряхнул колоду на плече и торопливой походкой ушел на пасеку.

Анна склонилась на изгородь. Вот как у Строговых-то! Ее и слушать не хотят. Каждый занимается своим делом, и никому невдомек, что без земли нет крепкой крестьянской жизни. Свекор хочет пасекой богатство нажить, а пасека хороша, когда скота и посева много. Да что там свекор! А Матвей? Неужели никогда он не променяет тайгу на землю, неужели вечно жить вот так! Несколько минут Анна стояла, чувствуя, как слабеют ноги, немеет все тело. Потом оттолкнулась от изгороди руками, будто изгородь держала ее, и побежала через мост, за речку, к холмам.

Сразу за пасекой в бельниках начинались пашни. Они лежали вразброс: клочок тут, клочок там. Многие волченорские мужики не довольствовались своими полями, захватывали на казенных землях, в лесах чистины и пахали по целине. Где-то тут же лежали и пашни Юткиных. Анна была уже недалеко от них. Она слышала, как пахарь, покрякивая, понукал лошадь.

«На колени перед батей встану, а своего добьюсь! Пусть пошлет на денек-другой работника да пару коней с сохой», – решила Анна.

Она побежала еще быстрей. Ветки берез хлестали ее по лицу, колючий шиповник царапал голые ноги и руки в кровь. Перепрыгнув через толстую полусгнившую колоду, Анна выскочила на поляну.

В пяти шагах от нее, доведя борозду до конца, с цигаркой во рту стоял Демьян Штычков. Анна отвернулась, хотела скрыться, но было поздно, Демьян расплылся в улыбке.

– Нюра! Ты что? Откуда?

Анне б умолчать о правде, скрыть, что у нее на душе, да гордости не хватило. Она закрыла лицо передником, всхлипнула.

– Жить мне, Дема, в бедности. Матвей вторую неделю в тайге. Земля сохнет, время уходит, хоть сама паши, да перед людьми совестно.

– Вот, не пошла за меня! А я третий загон одной целины поднимаю.

Демьян обнял Анну, поцеловал в плечо, где в разодранную сучком дырочку белело обнаженное тело.

– Дема! Обеда-а-а-ать! – донесся откуда-то женский голос.

– Не бойся, Нюра, это моя полудурья Устинья на обед меня кличет.

Это «не бойся» будто обожгло Анну.

– Господи! Что я делаю? – с ужасом прошептала она и что было мочи побежала в березник.

Демьян бросился за ней, но где-то совсем возле пашни раздался тот же голос:

– Дема, обед готов!

Демьян остановился, с досадой плюнул и пошел выпрягать лошадей.

В Петровский пост на волосяных вожжах повесилась жена Демьяна Штычкова – Устинька. Повесилась во дворе под навесом, среди белого дня.

Устиньку вытащили из петли, обмыли, обрядили в чистую холщовую юбку и кофту и положили в прихожей на лавку.

По селу засновали бабы, из уст в уста передавая страшную весть.

Перед вечером Устинька топила баню. Слышит – пастух Антон Топилкин кричит: «Здравствуй, Устинья Андреевна!» Она говорит ему: «Здравствуй и проваливай». Антон засмеялся. «Что-то, говорит, ты строга больно стала. Ай забыла меня?» Устинька отвечает ему: «Проваливай, Антоха, от греха подальше». А тот ей: «Ай мужика боишься?» Устинька вдруг подбежала к нему, заплакала. «Ах, Антоша, измучил, – говорит, – меня Демьян. Редкий день не бьет». Антон сказал ей: «На богатство позарилась. Вот как с богатым-то! Жила бы со мной хоть и в бедности, да в согласии». Тут Устинька еще сильнее заплакала и убежала к бане. Антон закинул на плечо веревочный кнут и, оглядываясь, пошел по проулку.

Устинька взяла ведра и направилась в дом. Только вошла во двор, как на нее налетел с кулаками Демьян. В щель забора он видел, как она разговаривала с Антоном.

Он бил Устиньку кулаками, ногами, переломал об ее плечо коромысло. Она долго вырывалась от него и, когда вырвалась, убежала на сеновал. Демьян ушел в дом. Когда он с бельем под мышкой вышел на крыльцо, направляясь в баню, Устинька уже висела на волосяных вожжах бездыханная.

Демьян боялся, что его могут потянуть к ответу. Не власти, конечно, – эти были задарены. Народ! В Волчьих Норах все знали, как люто бил он жену.

Покойницу отнесли на кладбище на второй день после смерти и зарыли на пригорке, под кудрявой березой.

Когда весть о смерти Устиньки дошла до пасеки Строговых, сердце Анны сжалось от жалости и горьких предчувствий.

С Троицы до Петрова дня в черемушниках, возле омутов, на вечерней и утренней заре на сто разных голосов распевали свои дивные песни самые кратковременные гости в сибирской тайге – соловьи. От их свиста и трелей замолкают остальные ночные певуньи, и тайга стоит не шелохнувшись. В эти ночи от трав и цветов поднимается пряный, медовый запах, а легкое, едва ощутимое дыхание ветерка наносит из пихтачей освежающий аромат смолы.

Матвей сидел с удочками у глубокого омута. На вечерней заре, слушая соловьиные трели, он наловил с полведра окуней. Хотел сразу же вернуться домой, да увлекся и соловьями, и рыбалкой, решил дождаться рассвета, пересидеть и утреннюю зарю.

Не прошло и двух часов, как заалела, разгораясь с каждой минутой все больше и больше, северо-восточная сторона неба. Матвей перешел на другое место, насадил червей на крючки и закинул удочки под тальниковый куст. На восходе солнца окуни вновь стали хватать наживу, едва крючок с насадкой опускался в воду.

Поглощенный своим любимым занятием, Матвей не сразу услышал хруст сухого валежника, но когда хруст стал сильнее, обернулся, прислушался. Был он без ружья, а сюда частенько на водопой захаживали медведи.

«Если бы шел медведь, то непременно трещал бы дрозд-пересмешник», – подумал Матвей и, оглянувшись еще раз и не увидев никого, стал спокойно смотреть на поплавки.

Солнце поднималось к вершинам пихт. Клев прекратился, поплавки стояли в воде неподвижно. Матвей собирался уже свернуть удочки, как вдруг на зеркальной глади омута показалась тень. Она то медленно двигалась, то замирала на одном месте. Вот она ткнулась в поплавок, закрыв его от лучей солнца.

«Рысь подкрадывается», – мелькнуло в голове Матвея, и он вскочил на ноги.

В трех шагах от него с безменом в руке стоял Демьян Штычков. Он кинулся к Матвею. Тяжелый набалдашник безмена взлетел вверх и опустился.

Матвей отскочил в сторону, и безмен скользнул по его рукаву. Демьян опять взметнул вверх железный шар-набалдашник, но Матвей толкнул рукой противника в грудь. Подминая под себя прошлогодний бурьян, Демьян упал навзничь, а Матвей схватил его за руки и сжал их мертвой хваткой.

Демьян захрипел, выпустил безмен. Матвей поднял его, вскинул на плечо и отступил на полшага.

– Я думал, ты в шутку грозил мне, когда я Анну сватал, а ты…

Грудь Матвея высоко вздымалась, лицо было бледно, в широко раскрытых глазах металось бешенство.

Демьян лежал на земле, и в его взгляде застыл животный страх.

Круглое, заросшее рыжеватым волосом лицо Демьяна от укусов комаров и бессонницы опухло и посинело. Видно, не первый день и не первую ночь бродил он в лесу. Тяжело дыша, с ненавистью смотрели они друг на друга.

– Не тронь меня, Захарыч, Анна меня попутала. Она сама голову мне мутила, – не поднимаясь с земли, гнусавил Демьян.

Матвей задрожал от ярости.

– Ты Анну забудь навеки! Поздно спохватился! А я тебе не Устинька: ее ты легко в гроб вогнал, а на мне, смотри, зубы сломаешь!

Следовало бы, может быть, поколотить Демьяна, но у Матвея не поднялась рука на ничтожного, лежащего на земле человека. Он не спеша смотал лески на удилища, взял бадейку с рыбой и, не обращая больше внимания на Демьяна, пошел домой.

Захар с Агафьей рано утром уехали в Волчьи Норы, в церковь. Дед Фишка отправился в лес. Дома оставалась одна Анна. Она встретила мужа бранью:

– Ты как уйдешь куда, так до дому тебе и дела никакого нет.