Происхождение Рюрика и варягов от ободритов указывало на древность связей России и Мекленбурга — эти связи якобы существовали еще в самые древние времена, и брак представителей двух правящих династий является как бы их закономерным продолжением. Эти идеи были выражены и в хвалебной поэзии — а именно в оде, написанной к свадьбе герцога и царевны представителем местной «творческой интеллигенции» Фридрихом Томасом (он был проректором гимназии в мекленбургском городе Гюстров)[134]. В первой половине XVIII века целый ряд мекленбургских историков (Маттиас Иоганн Бэр, Самуэль Бухгольц и др.) приняли версию о происхождении Рюрика от рода ободритских князей уже как вполне официальную[135]. Большую известность в отечественных общественных кругах еще в советское время «мекленбургская» версия получила благодаря писателю В. А. Чивилихину (1928–1984), который в своем романе-эссе «Память» воспроизвел историю, услышанную в Мекленбурге в первой половине XIX века французским писателем и путешественником Ксавье Мармье (1809–1892) и опубликованную в 1840 году в его книге «Письма с севера» («Lettres sur le nord»). Согласно ей, князь ободритов Годлав (Готлиб) имел трех сыновей Рюрика («миролюбивого»), Сивара («победоносного») и Трувара («верного»), которые пришли на Русь и стали князьями в Новгороде, Пскове и Белоозере. Так под пером французского писателя генеалогическая версия мекленбургских краеведов обрела новую жизнь.
Разумеется, ободритский «король» Гостомысл также вписался в общую «вандальско-вендскую» генеалогию. Правда, на первых порах в немецких генеалогиях он был родственником Рюрика по боковой линии. Однако, как мы помним, В. Н. Татищев «установил» родственную связь Гостомысла с Рюриком через Умилу. Его последователям оставалось сделать всего один шаг, признав ободритского Гостомысла идентичным новгородскому, чтобы соединить воедино обе генеалогии Рюрика — по отцу (Готлибу) и по матери (Умиле). Рюрик оказывался потомком ободритов и по отцу, и по матери — чистокровным славянином. То, что сведения и мекленбургских генеалогов, и Иоакимовской летописи, и Татищева относятся к XVII–XVIII векам, сторонников «ободритской» версии нисколько не смущает. Априори подразумевается, что эти поздние конструкции могли донести до нас какие-то отголоски, «припоминания» и т. п. из глубокой древности, седой старины первых веков истории Руси. Понятно, что некая устная, легендарная традиция в этом случае — материя настолько неуловимая, что обоснованность подобных гипотез становится вопросом веры, а не науки. Такие тенденции вообще очень характерны для части исследователей устного народного творчества, пытавшихся и пытающихся разглядеть в произведениях фольклора некую реально-историческую основу, но могут ли быть фольклорные сведения источником для реальной истории древних веков — крайне сомнительно.
Тем не менее «славянско-ободритская» и подобные ей версии стали популярны во многих около-, а то и псевдонаучных трудах XX века. Ярким примером такого рода литературы являются произведения эмигрантского автора С. Я. Парамонова (1894–1967), энтомолога по образованию, писавшего под псевдонимом Сергей Лесной. И «мекленбургскую», и «татищевскую» версии, соединив их, он изложил в своей книге «Откуда ты, Русь?», изданной в Канаде в 1964 году (есть переиздания и в современной России). С. Лесной особенно прославился своей горячей пропагандой так называемой «Велесовой (или Влесовой) книги» — фальшивки, рассказывающей о древнейшей языческой истории Руси. В последние годы появляется все больше и больше популярных книг, в которых решительно и безапелляционно утверждается о происхождении Рюрика от династии ободритских князей и тождестве варягов с балтийскими славянами, в ярких красках живописуется многовековая история языческой Руси. Все это не имеет отношения к науке и базируется на поздних, весьма сомнительных псевдонаучных конструкциях.
Но существовали ли в реальности связи балтийских славян с Новгородом? Прослеживается ли их присутствие на Руси в ранний период древнерусской истории? Благодаря археологическим и лингвистическим исследованиям можно считать установленным, что восточнославянское население севера Руси, а именно кривичи и, возможно, ильменские словене, появилось в результате миграции из Висло-Одерского региона Средней Европы. Причины этой миграции, вероятно, связаны с ростом численности населения и изменением климата, произошедшего в середине I тысячелетия н. э. Как полагал один из ведущих российских археологов В. В. Седов, «основным исходным регионом миграции в севернорусские земли было Среднее Повисленье». Славянский мир Висленского бассейна, по всей видимости, был источником формирования кривичей, причем уже в середине I тысячелетия н. э. эта часть славянского населения «оторвалась от основного славянского массива» и «какое-то время проживала изолированно»[136]. Свидетельством этому является специфический древненовгородский диалект, который, согласно исследованиям выдающегося отечественного лингвиста А. А. Зализняка, настолько отличается от основного древнерусского, что отделился от него еще на раннем, праславянском уровне[137]. Источник миграции ильменских словен не вполне ясен, но также относится к Средне-Европейскому региону[138].
Однако в археологических материалах более позднего времени — периода складывания очага государственности VIII–IX веков, о котором мы говорим, — специфически западнославянских черт сравнительно немного. Так, аналогии с керамикой славянской культуры междуречья нижней Вислы и Эльбы исследователи усматривают в части керамических сосудов из погребального инвентаря новгородских словен. Возможно, впрочем, что эти черты являются следствием не миграций и заимствования, а общности происхождения. В более поздний период в Новгороде, Рюриковом Городище, Пскове и других центрах известны группы глиняных сосудов, возникших под влиянием западнославянских форм. Причем эти формы повлияли и на скандинавскую керамику Дании и Швеции X–XI веков. Вероятно, в этих случаях мы имеем дело с определенным оттоком западнославянского населения с балтийского побережья в Скандинавию и на Русь. Но, как справедливо подчеркивает археолог В. В. Мурашова, «западнославянский элемент в материальной культуре Восточной Европы, безусловно, присутствует, но на ограниченной территории (на северо-западе Руси). Влияние это читается в основном в традициях изготовления керамических сосудов, что, вероятно, в первую очередь связано с общими процессами освоения гончарных традиций во всем Балтийском регионе. Конечно, отнюдь не исключены и переселения отдельных групп населения с западнославянских территорий»[139]. Таким образом, связи восточнославянских племен севера Руси с балтийскими славянами, безусловно, существовали, однако вряд ли они могут быть решающим аргументом в пользу «ободритской» версии происхождения Рюрика.
В заключение замечу, что интерес к истории балтийских славян, возникший в русской науке 1860—1870-х годов благодаря трудам А. Ф. Гильфердинга, С. А. Гедеонова и других историков, оказал определенное влияние на русскую культуру того времени. Так, в 1870 году замечательный поэт граф Алексей Константинович Толстой (1817–1875) создал баллады «Боривой» (с подзаголовком «Поморское сказание») и «Ругевит», посвященные истории балтийских славян. В балладе «Боривой» идет речь о неудачном крестовом походе, предпринятом с благословения папы саксонским герцогом Генрихом Львом (из «Брунзовика», то есть Брауншвейга) и датскими королями-соправителями Свеном III и Кнудом V на балтийских славян. В балладе упоминаются и бодричи, и Ретра, и Волин, и святилище Святовита в Арконе, со знаменем из которого ведет своих воинов в бой славянский вождь Боривой. Боривой на кораблях побеждает захватчиков и обращает их в бегство. Образ Боривоя — вымысел Толстого, хотя само это имя восходит к «Истории» Татищева. В другой балладе, «Ругевит», рассказывается о разрушении святилища этого семиглавого бога на Рюгене датским королем Вальдемаром I в 1168 году (тогда же было разрушено и знаменитое языческое капище Святовита в Арконе). Толстой особенно подчеркивает родственную связь Вальдемара Датского с русскими князьями — ведь датский король был правнуком Владимира Мономаха. Эта родственная связь, как и само имя «Вальдемар», пришедшее в датскую династию от Рюриковичей, позволяет Толстому сопоставить крещение руян с крещением Руси при другом Владимире, а свержение идола Ругевита на Рюгене — с аналогичным «падением» Перуна в Киеве. Это сопряжение блестяще выражено Толстым в концовке баллады. Идол Ругевита на самом деле был сожжен, в балладе же его бросили в море и изумленные славяне с плачем провожают его словами «Плыви, в беде не спасший Ругу, дубовый бог, плыви себе, плыви!» — подобно тому как киевляне провожали сброшенный в Днепр идол Перуна словами «выплывай!».
