Первым был выслан передовой отряд во главе с воеводами Михаилом Самсоновичем Дмитриевым и арзамасцем Федором Васильевичем Левашевым. Однако князь Дмитрий Пожарский продолжал соблюдать несгибаемую осторожность. Посланным «наспех» воеводам было заказано входить в «табары», они должны были поставить свой острожек у Петровских ворот. Следующий отряд во главе с князем Дмитрием Петровичем Лопатой Пожарским и дьяком Семейкой Самсоновым, служившим ранее в подмосковных полках, встал также отдельно у Тверских ворот. Вскоре под Москву подошли и основные силы ополчения во главе с князем Дмитрием Пожарским и Кузьмой Мининым. Свой стан они устроили у Арбатских ворот и тоже не поддались ни на какие уговоры князя Дмитрия Трубецкого, звавшего земское войско «к себе стояти в таборы». «Князь Дмитрей же и вся рать отказаша, — писал о князе Пожарском автор «Нового летописца», — что отнюдь тово не быти, что нам стати вместе с казаками»[508]. Естественной границей между двумя ополчениями оказалась река Неглинная. С самого начала между подмосковными казаками и нижегородско-ярославским земским ополчением воцарилась, по слову летописи, «нелюбовь».

Твердое решение «с казаками не стаивать» едва не стало роковым во время решающих боев с войском гетмана Карла Ходкевича 21—24 августа 1612 года. Гетман со своим отрядом наступал со стороны Донского монастыря и дошел почти до стен Кремля. Иосиф Будило, сидевший в столице в осаде, вспоминал в своих записках, как, «удалившись за реку, русские опустили руки и смотрели, скоро ли гетман введет в крепость продовольствие». Гетман же «рад бы был птицей перелететь в крепость с продовольствием»[509]. Но в Кремль ему пробиться не удалось. Объединенное ополчение извещало позднее об итогах «Хоткеева боя»: «И августа в 21 день пришел под Москву гетман Литовской Карло Хаткеев со многими полскими и литовскими людми и с венгры, да Наливайко со многими черкасы московским сидельцом с запасы: и мы против его выходили со всеми людми и с ними бились четыре дни и четыре ночи, не сходя с лошадей». Главные события пришлись на 24 августа — день памяти святого Петра Митрополита, что для людей, служивших в ополчении и присягавших в том, что они воюют за освобождение Москвы — «Дома московских чудотворцев», — не могло не показаться символичным. Произошло же, согласно грамоте ополчения, объединившегося под командованием князя Дмитрия Трубецкого и князя Дмитрия Пожарского, следующее: «Гетман Хаткеев и Наливайко о всеми людми по за Москве реке пошли прямо к городу, жестоким обычаем, надеясь на множество людей… а московские сиделцы вышли из города на вылазку: и мы бояря и всяких чинов люди, видя такое их свирепство и напрасное нашествие полских и литовских людей, выходили против их со всеми людми и бились с ними с первого часу дни до другого часу ночи, и милостию Божиею и Пречистыя его Богоматери и Петра Митрополита и всех святых молитвами, многих у них побили и живых взяли, и знамена и литавры поймали, и убили у них болши пятисот человек, а с досталными людми гетман пошел от Москвы к Можайску, а из Можайску в Полшу с великим страхованием»[510].

В грамоте не сообщалось, что исход боев решили казаки: слишком это расходилось с предшествующим стремлением представить казачьи станицы как безусловных врагов земских сил. Предводители казаков не послушались воеводу князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого и вступили в бой. Вот как «Новый летописец» пишет об этом драматичном моменте в истории «Хоткеева боя»: «Етману же наступающу всеми людми, князю же Дмитрею (Пожарскому. — В. К.) и всем воеводам, кои с ним пришли с ратными людми, не могущу противу етмана стояти конными людьми, и повеле всей рати сойти с коней, и начаша битися пешие: едва руками не ималися меж себя, едва против их стояша. Головы (начальники дворянских сотен из войска Пожарского. — В. К.) де те, кои посланы ко князю Дмитрею Трубецкому, видя неизможение своим полком, а от нево никоторые помочи нету, и поидоша от нево ис полку бес повеления скорым делом. Он же не похоте их пустить. Они же ево не послушаша, поидоша в свои полки и многую помощь учиниша. Атаманы ж Трубецково полку: Филат Межаков, Офонасей Коломна, Дружина Романов, Макар Козлов поидоша самовольством на помощь и глаголаху князю Дмитрею Трубецкому, что "в вашей нелюбви Московскому государству и ратным людем пагуба становитца". И придоша на помочь ко князю Дмитрею в полки и по милости всещедраго Бога етмана отбиша и многих литовских людей побита»[511].

Автор «Повести о победах Московского государства» писал, что «русские люди» из «боярского полка князя Дмитрея Тимофеевича» откликнулись на призыв Кузьмы Минина вмешаться в бой и помочь своим соотечественникам, которых уже превозмогали иноземцы. Он сравнил речь Минина, обращенную к служилым людям князя Дмитрия Трубецкого, со свечой, внезапно зажженной в кромешной тьме («аки не в светимой тме светлу свещу возже»): «Ныне бо от единоверных отлучаете-ся, впредь к кому прибегнете и от кого себе помощи чаете». И здесь автору «Повести…» приходилось «снижать» роль казаков: в захваченном обозе гетмана Карла Ходкевича они сразу «нападоша» на «множество винных бочек и на многое полское питие». Если бы не вмешательство воеводы князя Дмитрия Трубецкого, велевшего «бочки литовския растаскати и бити, чтобы воинству от пития пакости не учинихомся»[512], то казаки, видимо, остались бы пировать и исход боя вполне мог оказаться другим (косвенно это только подтверждает, что без участия казаков едва ли получилось бы справиться с войском гетмана Ходкевича).

Иная версия вступления казаков в «Хоткеев бой» содержится в источниках, происходящих из Троицесергиева монастыря. И здесь опять прославляется келарь монастыря Авраамий Палицын. Это оказывается он, а не Кузьма Минин, возжег «свечу» и увлек своей проповедью казаков, так что они бросились в бой, призывая имя монастырского покровителя: «Сергиев! Сергиев!» Другой троицкий келарь, Симон Азарьин, в книге о чудесах преподобного Сергия Радонежского открыл более прозаичный мотив выступления казаков. Кузьма Минин вместе с приехавшими под Москву архимандритом Дионисием и келарем Авраамием Палицыным смог умолить выступить казачьи станицы обещанием отдать им всю «Сергиеву казну». Когда же казаки увидели в полках взятые ими из монастырской ризницы золотые и серебряные церковные сосуды, архимандричьи шапки и одеяния, шитые золотом и украшенные каменьями, они устыдились своих прежних требований и отослали эту казну обратно в Троицесергиев монастырь[513].

Существенную разницу в деталях троицких рассказов И. Е. Забелин справедливо объяснял личными особенностями двух келарей: «Симон Азарьин, не менее, если не более Аврамия любивший свой монастырь, но не столько, как Аврамий, любивший свою особу, рассказывает о тех же обстоятельствах гораздо правдивее»[514].

Сам Кузьма Минин, поддавшись эйфории боя, ходил во главе дворянских сотен на две литовские роты — пешую и конную, стоявшие у «Крымского двора» за Москвой-рекой. «Дню же бывшу близко вечера, Бог же положи храбрость в немощного, — рассказывает автор «Нового летописца», — приде бо Кузма Минин ко князю Дмитрею Михайловичи) и просяще у нево людей. Князь Дмитрей же ему глаголаше: "Емли, ково хощеши"». Утром того дня князь Дмитрий Пожарский, видимо, был ранен; по свидетельству киевского мещанина Богдана Балыки, сидевшего тогда в осаде в Кремле, воеводу «подстрелили в руку»[515]. Минин отобрал три дворянские сотни и вместе с литовским служилым человеком на русской службе ротмистром Петром Хмелевским ударил на врага, стоявшего у Крымского брода. Ввиду наступающих дворянских сотен литовские роты стали отходить к таборам гетмана Ходкевича, но при отступлении «рота роту смяху». Увидя бегущие в беспорядке литовские отряды, воодушевилась и русская пехота, сидевшая до того в «ямах» и «кропивах». Ополченцы «поидоша тиском к таборам», видимо, пытаясь окружить войско гетмана Ходкевича с двух сторон. К этому маневру присоединилась и конница. Другой бой шел у важнейшего стратегического пункта — «Климентовского острожка» (небольшого укрепления у церкви Святого Климента). В итоге гетман отступил из своих таборов, побросав «многие коши и шатры». Московские «воеводы и ратные люди» встали «по рву древяного города», то есть по укреплениям, продолжавшим в Замоскворечье стены «Каменного города». Разгоряченные боем служилые люди пытались преследовать отходящее войско гетмана Ходкевича, но, как писал летописец, «начальники же их не пустиша за ров», благоразумно рассудив, «что не бывает на один день две радости». Вместо этого был устроен победный фейерверк: казаки и стрельцы два часа стреляли в небо «яко убо не слышети, хто что говоряше»![516]