Между тем никаких доказательств принятия князем Дмитрием Пожарским схимы нет. Помимо прочего, имя схимника, как правило, начиналось на ту же букву, что и крестильное имя. Первым о возможности существования двойного имени у князя Дмитрия Пожарского заговорил известный генеалог Николай Петрович Лихачев. Он обратил внимание на запись в кормовых книгах Спасо-Ярославского монастыря с упоминанием корма «по болярине по князе Козме Михайловиче Пожарском», причем без какого-либо упоминания имени Дмитрий[328]. Окончательно всё объяснилось после находки в 1999 году духовной князя Дмитрия Михайловича, в которой он сам назвал себя крестильным именем Козьма: «Се яз, раб Божий многогрешный боярин князь Козьма, прозвище князь Дмитрей Михайлович Пожарской…»[329]
В семье князя Михаила Федоровича и княгини Евфросиньи Федоровны (она, кстати, тоже упоминается в документах не с крестильным, а с мирским именем — Мария) родились еще двое сыновей — Юрий и Василий; последний был младше Дмитрия на семь лет. Но оба брата, вероятно, не дожили до совершеннолетия. О них остались упоминания в родословных книгах, а кроме того, в 1611 году князь Дмитрий Михайлович дал вклад по своем брате, иноке Вассиане[330]. В начале 1586 года князь Михаил Федорович получил ввозную грамоту на поместье в Серпейском уезде (в дополнение к другим своим землям)[331]. Однако отец князя Дмитрия Михайловича Пожарского вскоре умер, будучи еще совсем не старым человеком. Судя по записи на надгробии, найденном в конце 1980-х годов при реставрационных работах в Суздальском Спасоевфимиевом монастыре, произошло это 23 августа 1587 года[332]. Юный князь Дмитрий Пожарский всего через несколько дней после смерти отца исполнил его волю и передал часть вотчины деревни Три Дворища в Стародубском уезде в тот же Спасоевфимиев монастырь. Он выступил послухом (свидетелем) и собственноручно подтвердил сделанный вклад из отцовских земель в «7095 году». С 1 сентября начинался уже новый, 7096 год; следовательно, вдова княгиня Мария приехала на погребение мужа вместе с сыном князем Дмитрием, зная о выраженной ранее воле мужа, распорядившегося поминальным вкладом в Спасоевфимиев монастырь.
Дмитрий расписался сначала на «данной» грамоте. Его автограф отразил еще ученические ошибки и нетвердое знание правильного написания ряда слов: «Яз, князь Дмитреи Пожарской, вотчинную свою деревну Три двориша по приказу отца своево князь Михала Федоровича Пожарскова в Суздоль в Спаскои Еуфимев монастир дал и потписал своею рукою»[333]. А затем князь-ребенок оставил помету еще и на прежней купчей своего отца на вотчинную деревню Три Дворища, приобретенную у его родственника князя Петра Тимофеевича Пожарского в 1571/72 году. Понятно, что за спиной Дмитрия в тот момент, когда он писал свое распоряжение, стояла мать, и происходило это в печальный момент прощания с отцом. Княгиня должна была объяснить сыну значение передачи вотчины в Спасоевфимиев монастырь, ибо за этот вклад монахи обязались вечно поминать его отца.
Первое самостоятельное появление юного князя Дмитрия Михайловича в мире взрослых дел и решений заслуживает того, чтобы процитировать всё, что он написал от себя на купчей грамоте: «Лета 7095-го сю купчюю яз, князь Дмитрей Михайлович Пожарской, по приказу отца своего князь Михаила Федоровича Пожарскова дал в Спаскои Еуфимиев монастырь по своих родителех в наследие вечных благ при архимандрите Левкии з братьею, или хто по нем иный архимандриты и братья в том монастыре будут, в Стародубе Ряполовском вотчину свою деревню Три Дворища. И им по сей нашей данной крепости тою вотчиною деревнею владети, дондеже святая обитель стоит. И данную есми особную на тое свою вотчинную деревню дал за своею за рукою. А подписал сю старую крепость своею рукою яз, князь Дмитрей Михайлович Пожарской»[334]. В государстве, где не каждый боярин был грамотен, полноправное участие девятилетнего князя в выдаче данной, удостоверявшей права Спасоевфимиева монастыря на полученную вотчину князя Михаила Федоровича Пожарского, весьма показательно.
На вдову Евфросинью-Марию Федоровну легли все заботы о судьбе детей. Как тогда было положено, она обратилась с челобитной, чтобы земли покойного мужа в Мещовском и Серпейском уездах были переданы ее детям. При подаче челобитной в Поместный приказ она упомянула о возрасте своих детей-недорослей — князя Дмитрия, который был «ныне десяти лет», и князя Василия, «ныне трех лет». Это указание еще со времен Алексея Федоровича Малиновского — первого биографа князя Дмитрия Пожарского, вероятно, и стало основанием для отнесения даты его рождения к 1578 году[335]. По ввозной грамоте, выданной 28 февраля 1588 года, братья князья Дмитрий и Василий Пожарский должны были вступить в полное распоряжение поместьями по достижении пятнадцатилетнего возраста, когда они начнут службу. Предполагалось, что вступив в службу, братья будут «ее мать свою княгиню Марью до ее живота и сестру свою княжну Дарью кормить». На них же лежала обязанность выдать сестру замуж[336]. Понятно, что при малолетних детях такие пожелания могли быть лишь данью формальному этикету. Во главе этой ветви рода князей Пожарских оказалась вдовая княгиня Евфросинья-Мария Пожарская. И это обстоятельство, безусловно, повлияло на судьбу и воспитание князя Дмитрия Михайловича. У него рано должно было возникнуть особое чувство ответственности за семейные дела.
Всегда многое зависело от того, насколько умно вели себя опекуны, как защищали они интересы детей, остававшихся без старших родственников по мужской линии. В Московском царстве часто складывались ситуации, когда другие, дальние родственники или даже соседи, относились к вдовам не совсем дружелюбно и стремились поживиться за их счет. К счастью, подобных неприятностей княгине Марии Пожарской удалось избежать.
К роли матери князя Дмитрия Пожарского в период начала его самостоятельной служебной карьеры стоит присмотреться внимательнее. Она прожила рядом с князем почти до конца его жизни[337]. Княгиня больше не выходила замуж, -посвятив себя детям. В существовавшей в то время системе покровительства рядом с «сильными» людьми, представителями богатых аристократических родов, боярами и думцами всегда находилось место для бедных родственников. И Мария Пожарская, видимо, нашла своих покровителей. Удачной по родословным понятиям оказалась и женитьба сестры князя Дмитрия, княгини Дарьи, вышедшей замуж за князя-Гедиминовича стольника Никиту Андреевича Хованского. Князья Хованские, представители старшей ветви князей-Гедиминовичей, не занимали в Думе того положения, которое полагалось по их принадлежности к старшей ветви потомков Патрикея Наримонтовича, выехавшего на службу в Москву в начале XV века. Всему виной оказалось их родство со старицкими удельными князьями (на княжне Хованской был женат дядя царя Ивана IV князь Андрей Старицкий)[338].
Сравнительно недавно, благодаря архивной находке Сергея Васильевича Сироткина, удалось узнать о том, что князья Пожарские находились в родстве с могущественным думным дьяком Андреем Щелкаловым и его братом дьяком Василием Щелкаловым. В деле 1640-х годов о спорной вотчине Тро-ицесергиева монастыря селе Переделец с деревнями в Московском уезде содержались ссылки на то, что князь Дмитрий Михайлович Пожарский выкупал «по родству» свой «жеребий» (часть) в этой вотчине Щелкаловых[339]. Думный дьяк Андрей Щелкалов почти четверть века стоял во главе Посольского приказа; его влияние на дела в начале правления царя Федора Ивановича было столь высоко, что его имя ставили в один ряд с другими правителями — Никитой Романовичем Юрьевым (родным дядей царя Федора Ивановича) и царским шурином Борисом Годуновым. Историки иногда даже говорят о правительстве «Годунова—Щелкалова», хотя Щелкалов был все-таки ближе к Романовым[340]. Конечно, такое родство многое значило и могло поспособствовать вхождению князя Пожарского в Государев двор.
