Если не считать этой неудачи, у Саида были все предпосылки к тому, чтобы когда-нибудь подняться по карьерной лестнице до приготовления кнафе. «Он был сообразительным мальчиком, быстро учился», — говорит шеф. Лишь некоторые новички продвигаются так далеко; многие в какой-то момент останавливаются, сдаются или ищут другое место работы. Саид демонстрировал выдержку, даже если на него кричали, а это случалось нередко. В популярной кондитерской непростая рабочая атмосфера. Людям приходится много работать, часто они оказываются в цейтноте и вымещают свое напряжение на младших. Чем младше сотрудник, тем больше на него давление, тем больше гоняют его старшие.

В споры Саид не вступал, слушал молча. Шеф говорит: «Он был веселым мальчиком. Только сразу затихал, если чувствовал несправедливость». С этим он не мог справиться и иногда плакал, особенно если с ним обращались слишком жестко. Но родителям он никогда не жаловался. Тяжелые условия работы были ничто по сравнению с радостью от того, что он нашел место, где можно было расти, где работа была интересной и приносила доход.

С клиентами в зале продаж Саид контакта не имел. Они рассматривали товар на витринах и противнях, делали заказ, им упаковывали покупку, они расплачивались и уходили. Некоторые ели прямо в кондитерской, за столиками, накрытыми розовыми бумажными скатертями, которые вытягивали из деревянного ящика. Мальчик ставит перед гостями серебристые металлические стаканчики и наливает в них воду из графина. Если закажут, он приносит крепкий кофе в маленьких чашечках с двумя ложечками сахара. Можно заказать кофе сэда (без сахара). На ярко раскрашенных тарелках мальчик сервирует сладости, заказанные клиентом у стойки.

Весь первый год Саид вручную мыл эти тарелки, стаканы и чашки. Судя по всему, много усилий ему стоило отмыть чаны — такие большие, что в них мог бы уместиться ребенок, — и широкие противни, метр на метр, а также инструменты из пекарни: насадки для замешивания теста, венчики для взбивания, различные детали печи и т. д. В первые месяцы Саид стоял день за днем перед двумя мойками. Рядом, в ведре с водой, плавали разноцветные средства для мытья посуды. Мужчины, которые приходят в кондитерские в одиночку или с друзьями, сидят за передними столиками, отдельно от них располагаются семьи и женщины. В те времена в кондитерской было не найти свободных мест, дела шли великолепно. Все изменилось в сентябре 2000 года, когда началась Вторая интифада: уличные бои, протесты, теракты в Израиле, израильские войска в Наблусе и развал местной экономики.

Несмотря на тяжелую работу, годы в кондитерской были, вероятно, самым счастливым временем в жизни Саида. Вскоре он перестал мыть посуду и теперь вместе с другими отвечал за приготовление теста. Заработанные деньги он получал после работы наличными и в тот же вечер отдавал отцу. «Обычно он отдавал мне весь заработок и только просил денег на карманные расходы». Саид продолжал подниматься по карьерной лестнице: ему еще не исполнилось и пятнадцати, а он уже готовил сладость шифайеф, что в переводе с арабского означает «губы». Он наполнял слоеное тесто размоченным сыром, складывал края теста таким образом, чтобы видна была начинка, и поливал все сверху сахарным сиропом. Если приглядеться, тесто действительно выглядит как губы, а сыр — как зубы.

Сладкий запах весь день заполняет пекарню. Сначала он кажется приятным, но в какой-то момент становится невыносимым; к нему примешивается резкий, бьющий в нос запах пальмового масла, которыми смазывают противни для приготовления кнафе. Через вентиляционное отверстие проникает немного света. Мужчины все белые от муки. На вид им всем не более сорока; возраст большинства — от двадцати до тридцати. Одна машина замешивает тесто для кнафе, другая вытягивает массу в нити, нагревает и подсушивает их. Машины, печи и плиты излучают тепло, нагревают сладкий воздух в помещении. Большую часть своей юности Саид провел в этой пекарне.

То немногое свободное время, что было у него, он проводил со своим любимым кузеном и его друзьями-футболистами. По пятницам они жарили мясо. Каждую неделю они встречались во второй половине дня. На решетку над углями клали шампуры с кусочками курицы или кебабом из фарша, петрушки и приправ. Казалось, что с тех пор, как Саид стал работать в кондитерской, он ко всему, что касалось еды, относился как профессионал. Ребята ели, обсуждали прошедшую неделю и слушали кассеты с записями египетских певцов Ихаба Тауфика и Хани Шакера.

Мальчики почти все время проводили на улице. Их семьи ютились в тесноте, где было невозможно скрыться ни от родителей, ни от братьев и сестер.

К тому же, по всей видимости, отношения Саида с братьями были не очень хорошими. С одним из братьев он некоторое время разводил голубей на продажу. Во внутреннем дворике и в прилегающем к нему помещении содержалось более пятидесяти питомцев. Больше о совместных занятиях братьев ничего не известно. Два старших брата, по рассказам остальных, вели себя по отношению к Саиду строго и авторитарно.

«Он почти не разговаривал с братьями. У них были разные взгляды и идеи. Он очень злился, если кто-нибудь из братьев брал его одежду», — вспоминает мать. Братья указывали Саиду, что ему можно делать, а что нельзя. Ему хватало приказов в кондитерской, где им командовали столько старших. Возможно, частые встречи у кузена были для Саида своего рода бегством. Мать говорит, что с кузеном у него сложились более близкие отношения, чем с братьями. У кузена они иногда смотрели видео. Без спутниковой тарелки принимались только программы из соседней Иордании, из Рамаллы, Иерусалима и местных вещателей из Наблуса. А также израильские программы, которые нельзя было понять, не владея ивритом. Саид любил египетского комика Аделя Имама не меньше, чем мистера Бина. Как и большинству мальчиков, им нравились боевики; в те времена их копии можно было достать где угодно. Как говорит кузен, к числу самых любимых картин Саида принадлежали «Рэмбо» и фильмы с Брюсом Ли. Один против всех — вечная тема.

Летом, если у Саида выдавался свободный день, они ехали в Бадан. Пятнадцать минут на маршрутке, все время в гору, мимо сотен кипарисов и маленького парка развлечений. С началом Второй интифады парк закроется. Заржавевшее колесо обозрения и брошенный на заросшей площадке пассажирский самолет, в котором раньше был ресторан, кажутся сегодня немыми свидетелями хороших (по крайней мере в экономическом отношении) времен.

В зеленой долине Бадана есть открытый водоем с горками, трамплинами, детским бассейном. На мальчиках шорты, молодые женщины плавают в длинных брюках и футболках, более старшие в головных платках сидят на краю бассейна, опускают прикрытые одеждой ноги в воду. Семьи устраивают пикники, достают привезенные с собой большие кастрюли, миски, прикрытые алюминиевой фольгой, тарелки и приборы. Повсюду под деревьями стоят пластиковые столы и стулья для гостей, официанты подают напитки и кальяны.

Саид, его кузен и остальные футболисты ездили и в Рамаллу. Сорок минут на юг на автобусе или тридцать минут на маршрутке. В центре Рамаллы жизнь была оживленнее, чем в Наблусе. Там можно было увидеть больше девушек без головного платка, больше кафе и, самое главное, там на улицах не было родственников. Рамалла была частью большого мира, причем недешевого. Саид и его друзья редко делали покупки; они не ходили ни в рестораны, ни в интернет-кафе. «Это было слишком дорого», — вспоминает кузен. Они гуляли вдоль магазинов, бродили по улицам туда-сюда — как сотни других мальчиков и мужчин во второй половине дня. Они разглядывали витрины, разговаривали друг с другом; некоторые гуляли обнявшись, некоторые — держась за руки (как это принято в тех краях между друзьями-мужчинами). Пройтись так с девочкой для Саида и его кузена было бы невозможно. Такого рода физический контакт или такое объятие становились возможны только после помолвки.